Оставалось лишь устраивать военные учения – ограниченные по необходимости, – строить планы на весну, изобретать способы более или менее бесперебойной доставки грузов и почты, мрачнеть при виде громадных чисел в расходных статьях финансовых документов, рассылать под надежной охраной чиновников по завоеванным землям, освобождать без выкупа тех крестьян, чьи господа сохранили верность Империи, и за выкуп – остальных… Прибирать к рукам все, что можно прибрать. Латать финансовые дыры, истреблять размножившиеся, как саранча, бандитские шайки, управлять Ар-Магором, который один стоит целого княжества, смещать нерадивых, назначать усердных и неспешно, но основательно готовить новые реформы… Рутина.
Барини поселился в ратуше – императорский дворец был, по его мнению, чересчур большим, невероятно помпезным и абсолютно безвкусным строением. А главное, небезопасным. Если уж в гораздо более скромном дворце бывших унганских маркграфов нашлись потайные ходы, то в этом лабиринте нескончаемых комнат, залов и переходов могли таиться любые сюрпризы.
В главной зале ратуши по-прежнему заседали отцы города – как старые, оставленные пока «на пробу» члены магистрата, так и новые, назначенные волей князя. Иногда председательствовал сам Барини. Дело, кажется, шло на лад.
Пурсала Ар-Магорского он навестил лишь дней через десять после торжественного въезда в город – раньше не пускали дела. Но когда смог – не вызвал великого философа к себе, а явился к нему сам. Пусть видят. Пусть знает ар-магорский люд, что князь Барини не дикарь какой-нибудь и ценит любое знание, а не только то, что позволяет выпускать в противника больше ядер в единицу времени.
Дом философа оказался старым, но добротным и вызывающим желание всякого мародера заглянуть в него. Барини порадовался тому, что не забыл в первый же день поставить у дверей гвардейскую стражу.
Сейчас гвардейского караула было что-то не видно. Барини обнаружил его в людской, где один воин подносил ко рту стакан с вином, а другой лапал сидящую у него на коленях сдобную служанку, хихикающую и притворно отбивающуюся. При виде князя гвардейцы попытались вскочить и отдать честь палашами.
– Утварь побьете, – сказал им Барини. – Почему не несете караул снаружи?
– Так это… – Гвардейцы переглянулись. – Нам разрешено.
– Кем?
– Хозяином, ваша светлость…
Барини хмыкнул и проследовал в хозяйские покои. На душе немного отлегло. Похоже, великий Пурсал не держал зла на оккупантов.
Пурсал грелся, закутавшись в одеяло и вытянув ноги к каминной решетке. В пасти камина полыхали останки резного комода.
– Сидите! – отрывисто велел Барини, скорее врываясь, чем входя в покои философа. – В чем нуждаетесь? Почему нет дров? Я же велел доставить!
– Прошу простить меня, ваша светлость, – улыбаясь, сказал Пурсал и, конечно, поднялся и отвесил церемонный поклон как был – в одеяле. Выглядело это комично. – Я крайне признателен за заботу обо мне, однако был вынужден раздать дрова нуждающимся. Я сознаю, что поступил безответственно, злоупотребил и так далее. Я просто негодяй. Вряд ли я достоин снисхождения.
– А? – Барини показалось, что он ослышался. – И присланную провизию тоже раздали?
– Разумеется, ваша светлость. Вот видите, можно ли доверять безответственным людям вроде меня? Мигом все разбазарят.
Глаза Пурсала смеялись – живые и очень молодые глаза на лице старика. Да он комедию ломает, подумал Барини. Ну и фрукт!
– Вам доставят еще, – сказал он. – Прошу только впредь не пытаться подменить собою княжью власть. Благо подданных – моя забота. Это теперь мои подданные.
Пурсал молча поклонился.
– Я прочитал ваши «Опыты сомнения», – продолжил Барини, так и не поняв, означает ли поклон философа готовность оставить неуместную благотворительность или является просто данью вежливости. – Умно. Остро. Я получил истинное наслаждение. Чуточку громоздко, чуточку витиевато, но какова издевка над Всеблагой церковью! Издать такую книгу и не попасть под церковный суд – как это вам удалось?
– Именно потому, что громоздко и витиевато, ваша светлость, – улыбнулся Пурсал. – Хватают и судят горланов, крикунов, агитаторов. Я не опасен, а кроме того, я всегда под рукой. Есть время переубедить меня, и к тому же не в застенках, а на дому. Это удобно и всех устраивает – переубедить, не принуждая.
– Ушам не верю, – поразился Барини. – Всеблагая церковь научилась общаться с заблудшими душами без помощи палачей?
– Она всегда это умела, ваша светлость. Разумеется, не в отношении всех и каждого, но… такое случалось прежде, случается еще и теперь. Авторитет церкви не может держаться на пытках и кострах, и есть иерархи, которые хорошо это понимают. Не о первосвященнике речь, конечно… Он-то как раз хотел сжечь меня на площади, но, как я слышал, его убедили повременить. Рад, что вы оставили его в живых, ваша светлость, рад, хотя, признаюсь, и удивлен… К счастью, есть в церковной иерархии люди поумнее этого злобного старикашки. Они понимают, что корчеванием не вырастить сада, они садовники, а не корчеватели. Их стараниями Всеблагая церковь не погибнет, а продлится в века, видоизменяясь и приспосабливаясь к нуждам паствы… – Пурсал так увлекся, что не заметил вопиющей бестактности. – Что не приспосабливается, то долго не живет. Я хочу написать об этом книгу.
– Напишите, – кивнул Барини. – А о злом старикашке не беспокойтесь, его будут кормить, лечить и выводить на прогулки. Ведь ваши многоумные иерархи, уговорив его не покидать Ар-Магор, несомненно надеялись, что я окажусь настолько глуп, что казню его? Чтобы во главе Всеблагой церкви встал один из этих умников? Они в самом деле думают, что я сплю и вижу, как бы усилить моих врагов?
– Приятно видеть умного человека! – с воодушевлением воскликнул Пурсал, пытаясь всплеснуть руками и путаясь в одеяле. И сейчас же сконфузился: – Ох, ваша светлость, простите дерзкого…
– Ничего, – усмехнулся князь. – Стало быть, вы убеждены, что учение святого Гамы не победит Всеблагую церковь? Почему?
– Другой бы на моем месте сказал, что оружием нельзя победить умы, – раздумчиво проговорил Пурсал, – но я не скажу. Это было бы неправдой. Чьи умы нельзя победить, те просто исчезнут так или иначе, и мало кто заметит их исчезновение. Может быть, народ сложит песни об обороне последней цитадели, но кому какое дело до того, что поют в трактирах? Остальные – их будет большинство – смирятся с новой верой, и смирятся охотно, потому что все знают, как процветает Унган под мудрым руководством вашей светлости… Каждый ремесленник или крестьянин рад трудиться, зная, что две трети заработанного достанутся ему, и на этих условиях он готов верить во что угодно. Конечно, на первых порах люди будут продолжать тайно молиться святому Акаме, но ведь вашу светлость это не смутит?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});