в духе сочинений советских критиков «Без градусов души».
Намерения мемуариста раскрываются сразу:
Так называемые писатели вообще-то жалкие существа. Иоганнов Вольфгангов Гёте среди них мало. В основном это мятые, нерасторопные люди с ярко выраженной дисгармонией и в одежде, и в лице, и в фигуре. И в деталях лица, и в деталях фигуры. Такое впечатление, что дисгармония – их отличительный признак. Знаменитый поэт Байрон весил около девяноста кг, будучи совсем небольшого роста. Романтик толстяк, толстяк романтик.
Понятно, если даже Байрон подкачал, видимо, потому, что не качался, то и Довлатову счет будет предъявлен по полной: «Довлатова помню, как такое сырое бревно человека. Его формат – почти под два метра в высоту, неширокие плечи, отсутствие какой бы то ни было талии – сообщал его фигуре именно статус неотделанного ствола». Бревно обтесывают, одевают, и оно приобретает антропоморфные черты: «Он обычно носил вельветовые заношенные джинсы, ремешок обязательно свисал соплею в сторону и вниз. Красноватое лицо с бульбой носа, неармянского (он говорил, что он наполовину армянин), но бульбой, вокруг черепа – бесформенный ореол коротких неаккуратных волос».
Литературно выполнено хорошо. Такая деталь, как «обвисший в сторону и вниз ремешок», сама по себе создает цельный портрет. И тут уже не важно: насколько изображение далеко от оригинала. Лимонов со вкусом описывает летние посиделки под вино в Центральном парке Нью-Йорка в компании с Довлатовым и Вайлем. Это, безусловно, было. Через Елену писатель познакомился с Генисом и Вайлем. Последние признали и полюбили Довлатова. Хотя и не без критической строгости – профессия обязывает. Из «Обратного адреса» Гениса:
Чтобы придать нашей эстетике стройность и наглядность, мы изготовили писательскую колоду. В ней каждой масти соответствовало литературное направление, каждой карте – свой автор. Солженицын у нас считался тузом отведенных реализму бубен. Бродский тоже был тузом, но пик, которым в нашем раскладе соответствовал высокий модернизм. Трефа досталась питерским. Королем мы назначили Валерия Попова, дамой – Довлатова, и даже он не роптал, когда чуть позже мы этими картами играли с ним в подкидного дурака.
Вернемся к мемуарам Лимонова. Говоря же о жизни Довлатова, автор избегает соблазна хоть как-то сверить сказанное с действительностью. Зачем-то он отправляет его жить в Париж, затем поручает редактировать газету «Русский американец». С мифической редакторской должностью связывается последовавший за ней литературный успех:
Довлатов управлялся со своим новым местом очень неплохо, много врагов не нажил, всех старался ублажить, и все более-менее были им довольны в Нью-Йорке. У него оказался талант к налаживанию существования.
Забавно, что характеристика Лимонова почти дословно совпадает с рассуждениями Валерия Попова – профессионального «друга Довлатова».
В первом жезээловском труде Валерия Георгиевича, который неоднократно упоминался в первом томе, читаем:
Здесь Довлатова интересовали друзья только полезные, а бесполезные, ставшие героями его книг, слава богу, остались за кордоном.
Ну и еще:
Довлатов оказался гениальным мастером пиара, хотя тогда это слово было нам незнакомо (да и в Америке только обретало права). Как красиво он, например, подает свое знакомство с переводчицей: «Очаровательная Анн Фридман повергла меня в любовь и запой». Даже запой пригодился для создания неповторимого образа!
Интересно, что книги Лимонова и Попова вышли в одном 2010 году. По содержанию трудно отличить друга и биографа от явного недоброжелателя. Лимонов честно указывает на одну из причин антипатии к Довлатову:
Он, возможно, и был дружелюбен, но напечатать в своей газете интервью со мной он так и не смог. Или не захотел. Вероятнее всего, не захотел, чтобы не подвергать себя ненужному давлению. У меня уже была репутация опасного революционера и troublemaker(а). Я на Довлатова не обижался, мне было не до него.
Заканчивается очерк клятвой «опасного революционера и troublemaker(а)»:
Хотел бы я хоть чуть-чуть походить на Довлатова, и чтоб моя биография хоть чуть-чуть напоминала бы биографию этого сырого мужика с бульбой носа? Решительно не хотел бы – если бы увидел в себе черты «довлатовщины», то есть ординарности, то я растоптал бы такие черты.
При всем размахе и небрежности суждений Лимонов иногда удивительно точно и словесно экономно попадает в цель. Есть это попадание и в очерке, после замечаний о «красноте лица» и «бульбе носа»: «Он умудрялся всегда быть с краю поля зрения».
Неприятие Лимонова к «сырому бревну», помимо ненапечатанного интервью, объясняется и другими фактами. В густонаселенном довлатовском «Соло на IBM» Лимонов упоминается не так часто, но достаточно для обиды:
Бахчанян сообщил мне новость:
– Лимонов перерезал себе вены электрической бритвой!
Ко времени выхода второй «Книги мертвых» была опубликована значительная часть переписки Довлатова. В ней также фигурирует и автор «Эдички». Вспомним хотя бы письма Довлатова к Ефимову. Письмо от 29 апреля 1979 года:
Лимонов оказался жалким, тихим и совершенно ничтожным человеком. Его тут обижают…
Послание от 4 мая того же года:
Снова о Лимонове. Он действительно забитый и несчастный человек. Бледный, трезвый, худенький, в мятом галстучке. Фигура комическая. Говорят, что его издал Проффер. И правильно. Гладилин пишет еще хуже.
Довлатов неоднократно уничижительно именует революционера Лимошкой. За такое можно и «бульбу», и «соплю» вместе с «бревном».
Через шесть лет после выхода книги Лимонов дает интервью «Московскому комсомольцу». В нем он несколько смягчил отношение к Довлатову:
Он был такой приспособленец очаровательный, такая здоровая дубина, полуармянин, полуеврей, и производил впечатление вечно сырого человека.
«Сырое бревно человека» заменяется на «здоровую дубину» с сохранением эпитета «сырой». Поясню, что «сырой» в разговорной речи обозначает толстого, вялого человека. Весом Довлатова, как и Байрона, корить можно, но вялым он явно не был. Кроме того, Лимонов второй раз вспомнил то, что его вообще не волновало:
Довлатов очень хотел опубликовать там интервью со мной. Сергей был добрый человек и хотел это сделать, но ему давали деньги определенные круги, которые не желали, чтобы я появился в этой газете.
Тем не менее Довлатов теперь и очаровательный, и добрый.
Избавившись от сырости, что мы имеем в сухом остатке? Довлатову-приспособленцу безразличны сложившиеся эмигрантские расклады. Он спокойно общается с Лимоновым, который статьями и первым романом заслужил недобрую славу «левого». Русскоязычные выходцы из СССР в Америке традиционно примыкали к правым, агитируя и голосуя, после получения гражданства, за республиканцев. По поводу несостоявшегося интервью в «Русском американце» отметим, что первый номер «Нового американца» вышел из печати в феврале
