Видно, мать очень спешила, раз не подметала пол.
А где же ягненок? Всегда он путается под ногами, а сейчас его не видно, Мальчик вышел из кухни, осмотрел двор — не видно его.
Каждое утро он щипал травку, а потом залезал на крыльцо жевал. Обычно корова, когда ее загоняли подоить, успевала пройтись по двору, похватать травы, а ягненок брезговал этой тра вой, ему хватало той, что росла между кольями изгороди, куда он мог дотянуться. (Между кольями забора, сделанного руками отца, только ягненок и мог просунуть головку. И нежная травка, растущая у забора, казалось, росла для него). Изгородь, поставленная отцом, до сих пор крепостью защищала их дом, их посевы, их самих.
Он позвал ягненка — тихо. Не веря своим глазам, еще раз огляделся. Двор был пуст. Будто кто-то сильно ударил в сердце оно замерло, отступило. Мальчик побежал к середине двора. Тумaн поднимался быстрее, уже достиг верхушки забора. Колья стояли, как выпрямившиеся солдаты, около них пусто. Мальчик оббежал дом и двор, везде пусто. Удивительно, неужели такой oгромный двор заполнял крохотный ягненок? Как сейчас пустынно! Ворота закрыты. Kaк он мог уйти со двора? «Видит бог, мы не выпускали его», — говорили колья изгороди, выстроившись солдатами. Всякое бывает, всякое бывает, может, он выскочил, когда открывали ворота. Такого никогда не было. Он не пойдет за чужим человеком и ни разу не уходил со двора.
Может, вдруг вздумалось ему? Мальчик выбежал за ворота и побежал к ахкаара — загону для телят.
Человек спокойно живет; все, что ему дорого, нужно, он привык видеть на постоянных местах. Настолько знает их обычное место, что может, протянув руку, с закрытыми глазами их найти; сердце его всегда на месте. Но может случиться и так: протянул руку и ощутил пустоту... Когда вдруг исчезает то, что он привык постоянно видеть и не задумывался, будет ли так завтра, будет ли так всегда, человеку кажется, что он только что родился, начинает узнавать мир. Словно очнувшись, заново открывает огромность и бесконечность мира. И видит, как нет конца миру, так нет конца бесконечному числу мест, куда могут попасть близкие ему, дoрогие, которых он привык находить рядом с собой. Поняв это, человек теряет спокойствие, появляется страх за любимых и близких. Он понимает, что они могут уйти, отдалиться от него, что сам он может стать далеким для них. Не так уж они принадлежат ему, как он думал.
Отец ушел. Правда, он не мог не уйти. Если б и можно было не уходить, он все равно не остался бы. Нет его, сегодня нет, и завтра нет.
Ушел и Лаша... Слыша сочное хрупание Лаша по утрам из-под навеса, мальчику в голову не приходило, что он может его не слышать. Он считал неизменным, непреложным, что каждое утро глядит в умные глаза коня, и вот он ушел. Лаша, безусловно, не хо тел уходить, но нашлись такие, которым он нужен, и увели его.
Он унес с собой свой запах, свое ржание, утреннее хрупанье, свою быстроту, спорящую с ветром, унес так же умные глаза и стройные ноги.
Но он ушел не один. Не только свое унес, но и часть мальчика. С тех пор и отношение мальчика к коню изменилось, он уже не любит его, а тоскует по нем.
И отец унес с собой очень много от мальчика.
Если столько будет от него уходить, может исчезнуть вся радость. Почему-то у радости больше всего путей для ухода, а когда она уходит, ее не схватишь, не удержишь.
Мальчик, подбежав к загону, увидал одинокого теленка, в полудреме отгонявшего мух. Теленок слышал его шаги, но даже не повернулся. Загон был маленький, больше в нем никого не было.
Может, Мсыгуда забыла закрыть ворота, а может, просто знает что-либо о ягненке.
Раз уж не нашел ягненка на обычном месте, во дворе, теперь может найти его в самом неожиданном месте. От загона мальчик поспешил к Мсыгуде. Он еще не совсем потерял надежду, но сердечко, как замерло тогда, так еще и не оправилось, ныло. Ког да он вбежал во двор Мсыгуды, собака, хоть и узнала его, не вставая с места, затявкала, словно давилась костью.
— Пошла, пошла, дура! — закричала из кухни Мсыгуда. Потом долго и, как показалось мальчику, притворно, кашляла.
Он проскользнул в кухню.
Мсыгуда, прислушиваясь, лежала, высунув из одеял обвязанную голову с красным носом.
— Это ты? — протянула она, потеряв всякую заинтересованность.
— Что с вами? — спросил мальчик, боясь начать с главного.
— Простуда, чтоб ей! — раздраженно буркнула она. — Посиди, посиди, видишь — одна я в доме!
Спешу, — упавшим голосом сказал мальчик.
— Куда тебе спешить, проказник?
— Не могу ягненка найти, — еще тише промолвил он, боясь услышать ответ.
— Говоришь, ягненок потерялся? — Мсыгуда резко приподнялась, словно прислушиваясь к далекому голосу. Заглянула в двери, будто увидев что-то, незамеченное мальчиком. Одеяло со скользнуло и он увидел, что она одета.
— Он никогда не уходил со двора, если случайно вышел — мог заблудиться.
— Давно его нет?
— Когда я встал, его уже не было.
— Кто спит до сих пор! Ну и баловник же ты! — Мсыгуда на тянула на себя одеяло, будто не была одетой. — Ты уже не маленький.
— Не мог проснуться, сон одолел.
— Как ты думаешь, почему я простудилась? Подумай, ответь!
Мальчик молчал.
— Я ваш родник расчищала, вот и простыла. Ты об этом знаешь?
Она еще смеет говорить — «ваш родник»! Затемно встает, что бы первой взять воду. В сильную засуху родник мелеет и стоит зачерпнуть кувшин, как вода взбаламучивается. А со своими сплетнями пристает, уже набрав воды.
— Я не упрекаю твою мать. Она, бедная, с утра до вечера на плантации, работает так, что кровь из носу.
Мальчик вздрогнул от такого сочетания — мать и кровь.
— Ты бы встал, взял ведро, мотыгу... Эх ты, лодырь! — она глухо рассмеялась.
Когда она кончит! Сказала бы, если что знает...
— Что за воду вы пили! Сколько пьявок я убила! Жирных, блестящих.
Сколько раз чистила родник мать, а эта раз в год чистит, а разговоров!
— Как мы только выжили! Эти пьявки, не приведи господь, могут присосаться, влезть под кожу и дойти до сердца. Тогда человек погибнет!
Что же это она, он же спешит!
— Может, вы знаете, что о ягнeнкe? — жалобно спросил мальчик.
— Мать ничего не сказала? — Мсыгуда подставила ухо, словно боялась не расслышать ответа.
— Ничего. А что она должна была сказать?
— Куда он мог деться. Наверно, мать знает, — опять она слов но прислушалась к чему-то, — я просила ее продать ягненка.
— Мы его не продаем.
— Ты-то не продаешь, но... — губы, синие, дрогнули в улыбке, словно услышала смешное.
— А что, она продала?
— Нет, нет, я ничего не знаю, — холодно ответила Мсыгуда.
— Знаешь, — погасшим голосом сказал мальчик.
— Что я знаю! — опять засмеялась Мсыгуда. — Посиди, я хочу тебе что-то сказать.
— ...?
— Посиди, посиди.
Мальчик нехотя присел на табуретку, готовый в любую минуту вскочить.
Она, видно, что-то знает. Может сказать, а может и не сказать... Просто хочет его разговорить, чтобы было о чем толковать в своих бесконечных сплетнях.
— Лучше выслушай. Я тебе расскажу о чуде и ты все забудешь, — продолжала она.
— Правду скажешь?
— Клянусь своими покойными.
У мальчика упало сердце: он знал, что Мсыгуда так клянется по любому поводу.
— ...Слушай, родился ребенок, а когда его, выкупав, положи ли в люльку, он заговорил. Клянусь всевышним! Оказывается, он сказал: «Если на этой неделе не будет дождя, война протянется еще 5 лет». Все, что там были, упали на колени, просили у бога помощи. «Если на этой неделе пойдет дождь, война кончится весной, когда пробьются подснежники, — сказал еще ребенок. — Пой дите и принесите подснежники этой весны, один — с запада, другой — с востока, третий — с севера, четвертый — с юга». Они сделали так. Подснежники, принесенные с запада, севера и юга уже совсем увяли, а с восточной стороны — еле живые, слабенькие, уродливые. «Значит, между этими веснами война будет такой жестокой, что мало кто выживет, а большинство уцелевших будет искалечено», — сказал ребенок. Горе, горе, что ждет бедных мальчиков! Несчастные они, несчастны и родившие их. Чтоб разорвало женщин, плачущих, что у них нет детей! Слава господу, у меня нет никого!
Мальчик с досадой встал.
— Оказывается, сейчас забирают на фронт и пожилых, — сердито сказал он. («Не думай, что последнее слово всегда за тобой!»)
— Кто тебе сказал, негодник!? — Мсыгуда растерялась от неожиданности.
— Мать говорила. Она жалела, что единственного мужчину в нашем селе — вашего мужа — могут забрать.
— Почему?! Что, молодые перевелись? — с раздражением бросила Мсыгуда и, спохватившись, спросила: — А кто сказал твоей матери?
Глаза ее зло блестели, словно она собирается ругаться с соседками из-за родника. Мальчик видел, как что-то темное, злое рвалось из глубины К ее губам, уже готовым выпалить, но она не посмела, сдержалась.
