— Почему?! Что, молодые перевелись? — с раздражением бросила Мсыгуда и, спохватившись, спросила: — А кто сказал твоей матери?
Глаза ее зло блестели, словно она собирается ругаться с соседками из-за родника. Мальчик видел, как что-то темное, злое рвалось из глубины К ее губам, уже готовым выпалить, но она не посмела, сдержалась.
— Все говорят, разве вы не слышали? — поддразнил ее мальчик.
— Кто, кто именно?
— Я же сказал.
— Не Качия ли? — пронзительно глядела Мсыгуда, может, дрогнет его лицо.
— Что еще за Качия! — мальчик сердито направился к двери.
— Ах, ты не знаешь Качию?! — Мсыгуда словно собаку натравливала ему вслед.
При чем Качия? Что общего у нас и Качии? Его она стыдит, совестит, а сама здоровая женщина, не убирает постель, чтобы успеть изобразить больную и не идти на работу. А мать его, хоть ее муж сражается в огне и она целый год о нем ничего не знает, работает днем и ночью так, что в самом деле кровь из носу.
Неужели и на войне так?..
Мальчик вернулся домой, еще раз обошел двор, звал ягненка, но встретил пустынность, тишину. Бессмысленно выстроились шеренгой солдат колья изгороди, туман уже поднялся до вершин деревьев и запутался в их ветвях.
Сердце мальчика ныло. Все кругом хранило равнодушное молчание. Он опять вышел на дорогу. Дорога была пустынна. Мальчик не знал, куда еще бежать — все дома закрыты, кто на фронте, кто на работе. Если в каком доме и оставались старики, ничем не могут помочь: глаза их не видят, уши не слышат, сидят, понурив голову, И неведомо о чем думают. Мальчик пересек дорогу и побрел по засохшей грязи переулка.
Качия... Качия, почему она вспомнила о нем? Что нас может с ним связать? Если только он не пришел за налогом или каким долгом. Уже месяц, как его не видно не только в доме, но и в селе.
Может, мать отдала ему ягненка за какой-то долг? Этого не может быть, не могла она отдать ягненка! Да и что можно выручить за ягненка! Не может этого быть! В переулке стояла тишина, если не считать редкого лая собак в этой заводи молчания. Вдруг он увидел корову, выбежавшую из за поворота с громким мычанием навстречу ему. Мальчик испу ганно попятился, но корова близ него остановилась у чьих то ворот и замычала громче. Из-за ворот донеслось протяжное мычание теленка. Наверно, корова недавно отелилась и хотела облизать его своим шершавым языком.
— Иди, иди отсюда! — мальчик услышал надтреснутый старческий голос, отгонявший корову. Он подошел к воротам. Под молодыми яблонями ковылял старик, размахивая посохом. Он и не так уж стар был, просто сильно одряхлел: под его рубахой вы пирали острые лопатки, словно коньки провалившейся крыши.
Мальчик отогнал корову, которая, задрав голову, побежала обратно, обернулась и замычала.
— Кто ты, дад? — старик догадался, что ему кто-то помог.
Мальчик назвал себя.
— Заходи, дад.
Мальчик подошел к старику.
— Как вы там?
— Так.
— От отца есть что-нибудь?
— Нет.
— Э-э, видно, плохо приходится нашей Матери-покровительнице, — старик крепче ухватился дрожащими пальцами за посох, его глаза, почти не различавшие света, покраснели, он с трудом глотнул воздуха, кадык на тощей жилистой шее мучительно за двигался. — И от моего ничего нет. Что же там с ними стряслось, что не могут весточки прислать! А что мы можем сделать? Это уж судьба, что она ни сделает, все хорошо. Да о нас, стариках, и думать не стоит. Лишь бы вы встретились со своими отцами.
Мальчику не стоялось на месте, сама земля его подталкивала, но он не смел прервать говорившего старика.
— Его нет, потерялся. Но как? Если б старик что знал, уже сказал бы.
— Иди сюда, дад, — старик побрел к яблоням. — Погляди, нет ли цветов на них.
Мальчик осмотрел деревья. Яблоньки вытянулись, но молодые ветки требовали подрезки. Цветов не было, да и листья сморщились от засухи. Этой весной все деревья были такими.
— Эти яблоньки прививал мой сын.
— Видно, не пришла еще пора им цвести, — мальчик тут же спохватился, что не надо было так говорить.
— Нет, это ранний сорт. Просто в этом году погода не дает цвести,— старик погладил ствол яблоньки. — Сама природа стала к нам равнодушной.
Мальчик все колебался — спросить ли старика о ягненке.
— Видишь ли горы? Мои глаза дальше шага ничего не раз глядят.
— Я давно уже не видел гор! — мальчик нетерпеливо ждал, когда старик его отпустит.
— Еще не раз увидишь, и побываешь на них, дад! — старик повернулся к горам, глаза его были лишены всякой надежды, словно у охотника, заметившего ценную дичь в недоступном месте.
— Вы не видели моего ягненка? — неожиданно громко спросил мальчик.
— Нет, не видел, дад.
Мальчик не мог больше оставаться; бросив неловко топтавшегося во дворе старика, выбежал на дорогу. Обернулся — старик все стоял и смотрел на закрытые туманом горы, словно ему сказали, что с ними стряслось несчастье. У мальчика навернулись на глаза слезы.
К чему все это, что ему поможет? Куда сейчас идти?
Только он вышел на дорогу, как встретил всадников. Сначала он их не узнал, в глазах стояли слезы. Подъехав к нему, они остановились, обдав его запахом конского пота. Подняв голову, он увидел коней. Их было четверо, еще крепких, — изогнув шеи, они грызли удила. Еще послужат своим хозяевам. Один из них по глядел на мальчика полным грусти и усталости взглядом. С досадой, что не может избавиться от железа во рту, закусил удила и отвернул морду.
— Где тебя носит в такую горячую пору?
Мальчик выше поднял голову и увидел сухощавого, смуглого, тонкогубого мужчину.
Один из всадников спросил:
— Чей он сын?
Другой: ответил:
— Его отец в армии.
— Ты его знал? — спросил он, назвав отца.
Третий:
— Мы только что говорили о его матери...
...Мальчик догадался, что это из руководства села, но все они были новые и никого лично не знал.
Мальчик растерялся и не сразу сообразил, что сказать:
— Я дом смотрю.
— Он смотрит дом! Видите, он дом смотрит! — сухощавый, притворяясь удивленным, словно услышал несуразицу, посмотрел на спутников. — Бродит по дорогам, а говорит, что смотрит за домом! Двое всадников засмеялись.
— Или придешь завтра утром на работу, или я тебя запру в подвале конторы вместе с крысами, так и знай! — пригрозил другой, который все улыбался.
Мальчик попытался улыбнуться.
— Напрасно смеешься.
— Раз тебя оставили сторожить дом, дома и сидел бы! Что тебе делать здесь на дороге? — поинтересовался толстый, краснощекий, с винтовкой за плечами (видимо, из истребительного батальона).
— Потерял ягненка, ищу его,— сказал мальчик, чувствуя себя очень одиноким.
— Оставьте вы его! — всадник на пегом коне стоял несколько в стороне от остальных. Его нельзя было назвать худым, но по бледному лицу и страдающим глазам было видно, что его грызет какая-то боль. Он был в поношенном кителе и в зимней шапке.
— Не оставим,— буркнул сухощавый.
— Потерял ягненка, говоришь? — на этот раз другой (который всегда улыбался) засмеялся.
Мальчик, боясь упрека, не улыбнулся в ответ.
— ...Я скажу, где твой ягненок.
— Где, где? — мальчик чувствовал, что не услышит ничего доброго.
— У Хилканы, должно быть, если она не успела его съесть.
Он, сдерживая смех, подмигнул спутникам.
— Скажите правду,— глаза мальчика заволокли слезы.
— Я что, вру?!
Мальчик повернулся и заспешил к дому Хилканы. Всадники пришпорили коней и, обгоняя мальчика, окутали его клубами пыли.
— Сейчас мы в пути, а будет время — загляну к вам, — бросил сухощавый. — Люди трудятся, не зная отдыха, а он шатается без дела.
Мужчина в кителе задержал своего пегого коня:
— Что слышно об отце?
— Ничего.
— Не бойся, все будет хорошо.
— А вы знаете моего отца?
— Знаю, знаю. Я и то живым вернулся, что и говорить о твоем отце-богатыре! Мои кости, как плетень из прутьев, пули в щели пролетели, а я остался жив.
Мальчик, глядя на него, улыбнулся, улыбался и говоривший.
— Вы были на войне? — повеселев, спросил мальчик.
— Был. Только мне сказали, что слишком много дырок во мне, вернули. Пытаюсь теперь здесь помочь. Вот сейчас прикрепили меня к вам. До свидания, — он тронул коня, отъезжая.
— До свидания, счастливой дороги! У
езжавший обернулся, засмеялся, показав бледные десна, и по ехал шагом. Мальчик продолжал идти к Хилкане.
Он слышал, как мать говорила, что у этих людей есть бронь.
Что же это такое? Не было ее у всадника на пегом коне, нет у отца, почему же она у этих людей, они больше ее достойны? А может, у них какой-то скрытый изъян, не заметный внешне, как у кляч, которых не берут на войну? Может, про таких и говорят, что они «рябые внутри»? Нет, не так, наверное, они просто не хотят идти на фронт.
