Однажды она возвратилась раньше обычного, разволновавшись из-за госпожи Хельд. Накануне ее мать со своей нянькой совершила прогулку в близлежащее курортное местечко, Которое часто посещала в детстве, мать вернулась оттуда в том нелепом, старомодном детском купальничке, в котором когда-то плескалась в море; Генриэтте страшно было ждать, пока та сменит свой облик, к тому же она боялась няньки, которая ласкала ее мамочку. Генриэтта так сильно тосковала по настоящей госпоже Хельд, что, прибежав в свой дом на улице Каталин, прямо-таки вломилась на кухню и, когда услышала, как мать, по обыкновению, что-то мурлычет там себе под нос, обняла ее и долго стояла, прижавшись, пока не успокоилась, выкинув из головы ненастоящую девочку, которую только что видела с маленьким, наполненным ракушками ведерком в руках. Госпожа Хельд положила в миску абрикосы, но Генриэтта не взяла их, пока не кончила обход, а когда увлеклась в саду игрой, то совсем про них забыла, и мать, высунувшись из окна кухни, напомнила ей, что можно поесть фруктов. Балинт отправился за миской и бегом вернулся к остальным, Бланка сразу выхватила миску у него из рук, начала делить, Ирэн разложила на ступеньке виноградные листья, чтоб класть абрикосы на чистое. Бланка считала фрукты под какую-то песенку: раз-два-три-четьгре, раз-два-три-четыре. С той радостью, которая охватывала ее всякий раз, сколько бы это ни повторялось, Генриэтта отмечала, что эта Бланка уже не забывает выделить и ее долю – ведь в детстве довольно часто получалось так, что Бланка, запамятовав, что фрукты у них общие, делила только на троих, словно Генриэтты вовсе и не было. Гудела бормашина, Бланка все делила, все напевала свое: раз-два-три-четыре. Ослепительно сияло солнце.
Они уселись на самой нижней ступеньке, Бланка принялась за абрикосы. Тогда-то Генриэтта и услышала глум, на который обратила внимание лишь попозже, – было так непривычно, что сквозь гуденье бормашины прорываются и еще какие-то звуки, какой-то грохот, хлопанье, словно где-то поднимали и роняли на землю крупные предметы. Казалось невозможным, чтобы с таким шумом убиралась наверху мать, но Генриэтта все-таки побежала взглянуть.
Госпожа Хельд сидела в гостиной, облокотившись на подоконник, и, услышав шаги, повернула голову.
– Что это за шум? – спросила Генриэтта.
Хельд ответила, что это, наверное, пароход. Перед их глазами плыл пароход, – посмотри только, как красив сегодня Дунай, какого он необычного синего цвета. И пароход тоже огромный. Только что это за пароход?
Генриэтта подошла поближе и проследила за ее взглядом. Из окна она увидела аллею, а меж деревьями – дома противоположной стороны, закрывшие реку, – Дуная видно не было. Ворота единственного, все еще не заселенного дома стояли распахнутые, Генриэтта бросила взгляд на подворотню, где суетились рабочие, сгружавшие с грузовика мебель. Мебель какое-то время задерживалась в воротах, потом проплывала под ними и исчезала внутри дома.
– Это немецкий пароход, – ответила Хельд. – Что же он возит? Ты видишь, какой на нем флаг?
Генриэтта видела предметы мебели, чемоданы, жильцов. Перед воротами стоял тот близорукий вместе с военным и незнакомой женщиной, с ними была и та ленивица с какой-то сумкой в руках. Их детишки скакали меж старого барахла, создавали суматоху, а потом затеяли беготню. Со стороны церкви выехала машина, детишки помчались перед нею и провожали до самых ворот, из машины вышел мужчина, они обрадовались ему, мужчина держал на руках маленькую девочку. Поставил ее на землю, обе девочки, большеглазая и светленькая, тотчас обступили малышку и вместе с ней побежали через ворота в сад.
Мальчик шагал не так быстро, но тоже отправился за ними. Взрослые смотрели им вслед и смеялись.
– Вот еще один пароход, – произнесла госпожа Хельд. – Позови в дом Балинта, пусть он тоже посмотрит.
Она вышла, по не в сад, а из дома, перешла по прямой на новую сторону, по ней до самого конца, затем возле церкви свернула на набережную и остановилась перед воротами, где обычно играла в мяч. Сад был заставлен всяким барахлом, под открытым небом стояли кресла, заваленные одеждой, грудами книг, постельным бельем, на скамьях лежали подушки, одеяла, горбатились махровые простыни.
Мальчик заметил, что она снова тут, подбежал к ограде, за ним последовали остальные и сгрудились напротив нее. Рабочие тащили теперь к лестнице белый, выкрашенный эмалевой краской застекленный шкаф и зубоврачебное кресло, гибкий стержень бормашины свисал змеей. Младшая из девочек показала Генриэтте язык.
– Это та, что с мячиком, – сказал мальчик. – Немая, которая кормит рыб пирогами.
– Тс-с, – шикнула на них смуглянка. – Мы ведь с ней даже не знакомы.
– Немая, – повторила светленькая. – Немая. С мячиком.
– Уматывай отсюда! – приказал мальчик.
– Тс-с, – прошептала смуглянка. – Так говорить неприлично.
Генриэтта почти не слышала, что ей говорят, она не могла оторвать взгляда от маленькой девочки и мебели. Позади малышки, посреди сада, возле кучи постельного белья виднелась маленькая скамеечка, узоров на ней она различить не могла, скамеечка лежала к ней некрашеной стороной. Она стояла, и от страшного напряжения памяти лицо ее исказилось. Извне до нее доносились голоса взрослых, которые звали детей, у вновь приехавшей малютки дрогнула ножка, словно она собиралась кинуться на зов. Девочка была робкая, у нее была белая кожа и темные глаза.
– Потопали, – сказал мальчик. – Ее ведь на нас оставили, эту глупышку. Надо ее назад отвести. Потопали.
Светленькая сорвалась и побежала, только туфли застучали, пробежав меж куч постельного белья, она исчезла под воротами, смуглянка медленно, нерешительно последовала за ней. В ее походке было какое-то притягательное спокойствие, кроткое достоинство, хотя ей еще не было, наверное, и десяти лет. Вновь прибывшая малышка подняла на Генриэтту глаза, помедлила. Мальчик тоже все еще не уходил.
– Все на эту немую смотришь? – спросил он у малышки.
Девчушка молчала.
– Она и тебя в воду бросит, как пончик.
Этого она не поняла, но заявление сбило ее с толку, в нем ей почудилось нечто странное и страшное. Она стояла и смотрела то на одного, то на другого. Мальчик потерял терпение.
– Ладно уж, оставайся. Когда тебе станет с ней скучно, ищи нас в саду.
И он затопал прочь. Малышка огляделась, обнаружила, что стоит возле ограды, и что напротив – совсем чужая тетя. Испугалась, кровь прихлынула к ее щекам. Генриэтта знала, что еще мгновение – и она уйдет, убежит от нее, но все же перелезла через ограду и прикоснулась к ней. Малышка не отстранилась, хотя вид у нее был такой, словно ей сделали больно, и Генриэтта отняла свои пальцы, потому что не знала, какое у нее прикосновение, – как у других или нет, и не повредит ли оно малышке. Извне послышался смех, голоса спорящих, приближавшийся топот, шум какой-то игры, словно пели и танцевали.
– Как тебя зовут? – спросила она у малышки. И подумала, что та не понимает ее, ведь Генриэтта заговорила в первый раз с тех пор, как ее убили. Малышка не отвечала, глядела на нее задумчиво, словно не знала, нужно и можно ли отвечать незнакомой тете, потом влажные губки ее разомкнулись. Но не успела она заговорить, как по садовой дорожке примчались дети, схватили малышку за ручки и вбежали с ней под уже опустевшие ворота.
Мебель, чемоданы и груды постельного белья исчезли, кто-то затворил ворота с другой стороны, уже не видно было ни рабочих, ни взрослых. Теперь она видела издали одних детей, которые кружились, взявшись за руки, малышка была, наверное, не очень ловкой, ее в игру не принимали, и она стояла в стороне, глядя на трех других. Генриэтта прислонилась к ограде, смотрела на них, ей хотелось услышать песенку, которую они пели, но, когда дети увидели, что она все еще в саду, хоровод прекратился, мальчик нагнулся, набрал горсть камешков и начал кидать в нее. Тогда она убежала, снова до конца набережной, мимо церкви и скрылась в доме Хельдов.
В тот день она раньше вернулась туда, где теперь в общем пребывала всегда. И, вернувшись, не нашла дома никого – ни майора, ни дедушку с бабушкой, ни Хельдов, одного только Солдата. Они долго, внимательно смотрели друг на друга, и Солдат снова спросил у Генриэтты, не может ли она сказать, как добраться отсюда до дому. И впервые с тех пор, как они снова встретились, Генриэтта взглянула ему в лицо без страха и отвращения – у Солдата было простое лицо, молодое и чуть глуповатое. И не стала ему отвечать.
Каждому человеку дано встретить лишь одно существо, чье имя может сорваться с его уст в предсмертное мгновение.
Верните домой Бланку!
Послесловие
Творчество Магды Сабо
Среди самых популярных, самых читаемых писателей сегодняшней Венгрии Магде Сабо принадлежит одно из почетных мест Она вошла в венгерскую литературу ярко, стремительно, с самостоятельной творческой манерой, тотчас приковавшей к себе заинтересованное внимание читателей и критики. В поворотный для Магды Сабо 1958 год вышли на печати сразу четыре ее произведения: романы «Фреска» и «Скажите Жофике…», сборник стихотворений «Шорохи», стихотворная сказка «Барашек Болдижар», а также книжка-картинка для самых маленьких «Кто где живет». В следующем году на прилавках книжных магазинов появляются роман «Лань» и повесть для детей «Голубой остров», имя Магды Сабо мелькает на рекламных щитах кинотеатров – идет поставленный но ее сценарию фильм «Красные чернила». В этом же году она – лауреат премии имени Аттилы Йожефа, а в Издательстве художественной литературы тем временем уже читаются корректуры ее нового романа «Праздник убоя свиньи», в театре имени Йокаи идут репетиции ее первой драмы «Укус змеи».
