Стоп, я живу в его доме, значит, точно вернется.
А квартиры, о которых он говорил?..
Ерунда! Ну не будет же он от меня прятаться? Разговор у нас состоится, вне сомнений, серьезный, и пока Яра нет, лучше морально к нему подготовиться, а не накручивать себя до нервного срыва…
Глубоко задумавшись, я не сразу реагирую на стук в двери. Видеть никого не хочу, но и обидеть — тоже, тем более, повариху, которая просто спасает меня от бессонницы. Если бы не ее чудотворные отвары, я бы так и бродила неупокоенной тенью по комнате, и вот же ж, настойчивая, знает, что меня легко уговорить лаской, и не уходит, хотя я упорно молчу, а причитает соловушкой.
— Злата Юрьевна? — заботливый голос за дверью. — Злата Юрьевна, я войду, ладно? Вы не против? Злата Юрьевна, начинаю беспокоиться и входить…
Ну не дом, а проходной двор, честное слово! Но сама виновата, в двери есть замок, а не закрываю. Не привыкла, да и неожиданно заметила у себя еще один вид клаустрофобии: если в комнате кто-то есть (кто-то… понятно кто, Яр), могу взаперти сутки просидеть (кхм… или пролежать, и не только сутки), а одна чувствую себя зверем в клетке. Неуютно, хочется вырваться на свободу, бежать…
А овца в клетке — страшная сила, никого не заденет, а сама пораниться может. Думается мне, все вокруг это понимают прекрасно, потому вот некоторые и суют мне безбоязно телефонной трубкой под нос.
Кто мне может звонить на домашний? Да никто! Но спасая нос, взять телефон приходится.
— Да?
— Злата, почему у тебя выключен мобильный?
Ой, мамочки! Яр! Повариха, подмигнув (у Егора, что ли, научилась), выходит из комнаты, и у нас происходит тет. Я, темный экран мобильного и глаза мужа, которые видятся мне на этом экране. С прищуром взгляд, прикидывает, совру или нет, выжидает. И даже подсказку дает, за которую так соблазнительно ухватиться:
— Разрядился?
— Нет.
Большая ложь начинается с мелочей, большая глупость, как известно, — последствия правды.
— Хм, понятно.
— Хорошо, когда все понятно, — понимаю, что несу чушь, но не в силах остановиться.
— Да, согласен.
— Да, прекрасно.
Замечательный разговор, ничего не скажешь! И один из нас делает правильный ход, закрывая пустую тему.
— Злата…
— Да?
— Я расслышал, что ты сказала…
— Хорошо, а то, знаешь ли, поговорить с собой я могу и без телефона.
— Ты немного не поняла. Я имею в виду не то, что ты говоришь сейчас, — усмешка, от которой я таю. — Я расслышал, когда ты сказала, что любишь меня.
— Вот как?
Я боюсь спрашивать, что он хочет сказать в ответ, боюсь спрашивать, зачем перезванивает, но пока его голос спокоен, как обычно, в нем нет напряженности, отчуждения. Но и тепла или радости нет. Он такой, как и прежде.
— Да, — повторяет он.
— Ну что ж… — мямлю я.
Я не знаю, что говорить, все-таки признание по телефону — огромная глупость. Вот сейчас бы прижалась к нему, спрятала пылающее лицо на груди, и пусть думает себе, что хочет — не отпустила бы и уйти не дала. А между нами такое расстояние, что взвою от боли, разрывающей душу, закричу, что мечтаю его увидеть — не поймет, не услышит…
— Собственно, я был в курсе.
— Собственно, в курсе чего?
— Я был в курсе, что ты меня любишь.
— Вот как?
— Помнишь нашу последнюю ночь?
Надеюсь, это не намек, что она больше не повторится…
— Я все ночи с тобой помню.
— Сомневаюсь, — такое самодовольство в голосе, — иногда ты паришь в невесомости.
— А у нас сейчас секс по телефону?
— Хорошая идея, непременно попробуем. Но сейчас у нас разговор по душам.
— Интересно, а разве разговор по душам не должен происходить с глазу на глаз?
— У нас с тобой именно так. Рядом со мной никого нет, ты в комнате тоже одна.
— Ты уверен? — с вызовом спрашиваю я.
Смех, и будто и не было моей язвительной шпильки, продолжает со спокойной улыбкой. Так отчетливо представляю его, что кажется, будто он напротив, и стоит только открыть глаза…
Кстати, я действительно говорю с ним, сомкнув ресницы, чтобы ближе, пусть мысленно, но ближе к нему…
— В ночь перед моим отъездом ты сказала, что любишь меня. Ты почти не могла связно говорить, но именно эти слова прозвучали довольно связно.
Я?! Сказала?! Почему я не помню?!
Даже с кресла встала, не могу усидеть, когда внутри вулкан разворачивается. Меряю крупными шагами комнату и пытаюсь вернуть опешивший от новостей язык в рот.
— Эта командировка… — Яр делает паузу, а я качаюсь на носочках, как маятник. — Я мог взять тебя с собой, но мне нужно было побыть одному.
— Понимаю.
— Мне нужно было подумать.
На языке крутится: «и как результаты?», но я повторяю:
— Понимаю.
Хотя в голове такой сумбур, что не разобраться. Я тут мучаюсь, как сказать ему, не нахожу себе места, потом все-таки говорю и прячусь, а он находит меня, и оказывается, все уже знает. И пока я думала, как сказать, он думал, как к этому относиться…
Голова закружилась, и я так раскачалась, что едва не вывалилась на балкон, пришлось возобновить нервное хождение. Безопасней.
— Первый раз, когда ты сказала, что любишь меня, я подумал, это от наплыва эмоций. Ты… тебе было хорошо, и ты могла в порыве… поблагодарить…
Жаль, что он далеко, у меня сейчас столько эмоций, что через балкон точно бы кто-то слетал, и явно не я.
— Если бы я думала, что ты нуждаешься в такого рода благодарностях, я бы поблагодарила гораздо раньше! В первый же день! Или нет… лучше сразу, при знакомстве!
Пауза и такое, очень вкрадчивое, слегка удивленное:
— Ты злишься…
— Ты наблюдателен.
Да, я злюсь, и еще я обижена. И вулкан, бушующий внутри, противно шевелится и отдает почему-то не жаром, а холодом. Я устала, я подумаю завтра о том, о чем думать не хочется, завтра снова буду бороться, а пока…
— Не бросай трубку.
И как угадал? Но я все еще на волне сильных эмоций. Я могу не услышать его.
— Пожалуйста.
Мои пальцы нехотя отодвигаются от красной кнопки.
— Я сперва не поверил, но когда ты повторила, сегодня… То, что ты сказала… Я хочу уточнить, если ты не против… Это правда?
Без комментариев. Ему не просто трудно поверить, а даже повторить вслух, вслед за мной. Люблю… Да, люблю, черт его подери!
И вулкан, наконец, выплескивается. Не пылает, а льдом сковывает эмоции и я слышу свой вздох, умиротворенно-спокойный, и свой голос, который звучит поразительно ровно, вопреки пережитому.
— Яр, у меня чешутся пальцы нажать отбой. Я слушаю тебя и понимаю, что не хочу слушать. Поменяемся местами? — Я не тяну, когда он соизволит согласиться или оспорить. У него в данный момент нет выбора. — То, что ты не любишь меня, знаю и не жду в ответ, словно эхо, романтических признаний. Но почему так трудно поверить? Неужели никто никогда не любил тебя? Неужели никто не говорил, что у него голова кругом от одного твоего взгляда? Что дышать забывает от малейших прикосновений? И что сердце бьется в два раза быстрее, когда просто сидишь рядом и почти останавливается, когда тебя нет? Неужели никто не умирал от твоих поцелуев и не возрождался из пепла от них же? И никто не описывал лихорадку, когда ты небрежно скидываешь рубашку в лучах заходящего солнца, а потом расстегиваешь верхнюю пуговицу брюк и делаешь шаг? И никто, предвкушая, не терял на секунды сознание, когда слышал звук медленно ползущей вниз молнии? И день без тебя никто не проживал как неделю? А неделю — как год? И никто не шептал в приоткрытые губы, как не хочет тебя отпускать? И как ждет, что вернешься? Неужели никто? Никогда? Ни разу?
