— Алексей, — представляется важно, а глазки по мне так и бегают.
Невысокий, чуть полноватый, с залысинами, взгляды липкие, сальные — жаль медсестер.
— Все нормально? — замечает заминку Яр.
Нет! Не хочу! Уведи меня!
Но послушно переступаю через порог, мелькает ассоциация, что так идет животное на заклание. Ну да, самое время себя напугать! Испортить всем день, закатить истерику, достать платок в клетку и разрыдаться… У Яра работа, он мог бы не ехать со мной, а я здесь фокусы показываю, самой от себя противно.
— Ну а вы что же? — врач приглашает Яра.
Тот садится на стул, пока я и врач суетимся за ширмой.
— Мы расскажем всю правду, — подмигивает мне врач и буравит жадными глазками. — Муж ведь должен узнать о ребеночке все, правда, мамочка?
Куском льда застываю. Морщусь от отвращения.
— Вот и все, — улыбается врач, обнажая кроличьи зубы.
Я даю себе слово, что не буду рожать у него, уступлю очередь какой-нибудь второй леди. Я — пас. Лучше в поле, как раньше колхозницы, лучше в сельской клинике, у практиканта, лучше в своем городке, где у всех дипломы куплены. Но не здесь. Не у этого сального борова. Даже видеть противно, как он важно откидывается в скрипучем кресле, как черкает на тетрадном листке обгрызенной шариковой ручкой. Так и ждешь, что вот-вот хрюкнет.
— Наблюдать буду я… — растягивает слова.
Черта с два!
Яр сжимает мои пальцы, мол, обсудим наедине.
— Все пока хорошо, впрочем, осложнения могут проявиться позже…
Утешил! Прочь… прочь…
— Срок небольшой, будем смотреть, а так… три недельки… Ага, вот выпишу витаминчики… и свежий воздух… побольше, а то вон какая вы бледненькая…
Голова разрывается, в ушах противно шелестит вата.
— Какой… — горло саднит, будто на завтрак сгрызла кусок наждачной бумаги — … у меня… срок?..
Рука Яра меня отпускает.
— Три недели, дорогая мамочка! Три! — расплывается врач в счастливой улыбке. — Поздравляю вас и папашу!
— Благодарим вас. — Яр под локоть выводит меня из кабинета. Делаю нервный вдох и… натыкаюсь на взгляд, полный беснующегося отвращения.
— Яр…
Пытаюсь ему объяснить, что мне нужен другой врач, этому я не верю.
— Три недели!
Пытаюсь его удержать, но он шарахается в сторону, как от прокаженной.
— Меня не было почти шесть!
И его обвинения припечатывают меня в холодную стену.
— Яр…
— Я почти поверил тебе, — склоняется надо мной. — Я почти сам…
Отстраняется, переводит дыхание, на меня больше не смотрит:
— Машина внизу, поезжай домой. Я доберусь. — Смешок. — Хотя какая тебе разница? Не заскучаешь.
Я сквозь мутную дымку смотрю, как он быстро идет по длинному коридору, как чеканит шаг, как развивается его синий плащ. И я понимаю, что в эту минуту он не просто уходит из больницы — он бросает меня.
А я?
Когда Яр скрывается за поворотом, ноги ослабевают. Думала, обернется. Думала, что поверит. Думала, что поможет во всем разобраться. Думала, защитит.
Предал!
Обхватив руками колени, я сижу у стены и рассматриваю потертый линолеум. Сколько судеб разбилось под этой дверью? Сколько счастья досуха выпил будущий главврач клиники?
— Что с вами? — Молоденькая медсестра, очень хорошенькая, присаживается напротив. — Вам плохо?
— Да.
— Я могу вам чем-то помочь?
— Я не знаю.
— Подождите, я сейчас позову доктора…
Прежде чем успеваю остановить, она заходит в кабинет, из которого мы недавно вышли. Не хватало мне снова увидеть этого доктора! Поднимаюсь, заставляю себя подняться, вот так, опираясь ладонью в стену. Прислушиваюсь — за дверью тихо, не спешит доктор, не торопится. Может, догадывается, что это я?
Делаю шаг, и вдруг слышу вскрик и слабый протест и девичьи просьбы. И мгновенно срываюсь, распахиваю дверь. Так и есть! Прижимает к столу медсестру, задирает халат, толстые пальцы ловко раздвигают ее коленки. А она вырывается, пытается оттолкнуть, и проигрывает. Его пальцы зарываются в ее тело глубже.
Пелена перед глазами, красная, как у быка на корриде. Я хватаю первое, что попадает в руки — этим первым оказывается толстый накопитель с подшитыми документами — и опускаю его на плешивую голову.
Руки насильника безвольно падают, да и сам он тушкой опускается у ног девушки, как-то странно вывернув ногу. Проверяю пульс — сало дышит.
— Вы в порядке?
— Н… да… — медсестра поспешно натягивает трусики, одергивает халатик. Тоже проверяет пульс и плюет на лежащее тело. — Тварь! Узнал, что меня пригласили в другую клинику и не хотел отпускать, не попользовав! Ненавижу!
— Я тоже.
У порога девушка меня окликает, всовывает листочек с поспешно написанным телефоном.
— Если что, если вдруг я смогу вам чем-то помочь?..
— Никогда не знаешь, когда заболеешь, — принимаю листочек, чтобы избавить ее от неловкости. Я одета неброско, но дорого, по опыту знаю, как к таким подходить.
— Я там написала свое имя, фамилию, чтобы вы не забыли. — Это она произносит уже за дверью, когда мы резво идем по коридору. — А то такое быстрое знакомство…
— Злата Самарская, — я могу промолчать в ответ, вряд ли мы снова увидимся и могу не давать свой телефон. И не потому, что из грязи в князи, а просто не до этого. Но что-то подталкивает меня покопаться в сумочке и достать визитку мужа. — Меня можно найти по домашнему или… — Пишу на обороте свой номер мобильного. — До свидания?
— До свидания, Злата.
У развилки расходимся: ей нужно уладить поспешно свой перевод, а мне — вниз. Пытаюсь выглядеть беззаботно, но, видимо, не быть мне актрисой. Едва машина отъезжает от клиники, Макар спрашивает:
— Расскажешь, что между вами произошло?
— А что сказал… — не могу произнести вслух имя — … он?
— Сказал, чтобы я отвез тебя прямо домой, даже если ты не захочешь туда ехать.
— И все?
— И все.
— Думает, что поместил меня в клетку…
— Злата, — напряженный взгляд в зеркало, — что между вами случилось?
Не могу говорить связно, в голове бьется только одна мысль, которую и озвучиваю:
— Кажется, мы разводимся.
Макар смотрит еще какое-то время, анализирует — лгу или преувеличиваю, и переключается на дорогу. Не знаю, почему, но у меня возникает ощущение, что он, как бы сказать точнее, — будто, наконец, сбросил тяжелый груз, мне даже мерещится его облегченный выдох. Мне сегодня, видимо, как и чудо-доктору слишком много мерещится.
Я не изменяла Яру. Я не могу быть беременна от другого. И я не собираюсь оправдываться. Но и сбегать, как нашкодивший кот не буду. Скажу ему в лицу все, что думаю и уйду. Пусть живет в своих хоромах, как раньше, не один, но одинокий и неприступный, как горы. А мне сейчас вредно заниматься скалолазанием: у меня ребенок.
