— Это не имеет значения. Я должна идти туда.
— Погода еще холодная, будете ходить босиком, спать под открытым небом или в дрянной повозке, жить в трудных условиях и…
Катрин рассмеялась ему прямо в лицо, и он остановился на полуслове.
— Не будьте глупцом, мессир Тристан. Если бы вы знали мою жизнь во всех деталях, вы поняли бы, что все это мне не страшно. Хватит болтать! Будем готовиться.
Заплатив хозяину, заговорщики направились к мосту. За последние десять дней погода улучшилась, и, хотя ночи были промозглыми, уже не было так холодно, как раньше. Катрин отбросила капюшон на спину, освободила косы и встряхнула головой: к ней вернулось боевое настроение. Тишину ночи нарушал только плеск воды да цокот лошадиных копыт. Прекрасный запах мокрой земли щекотал ноздри Катрин, она несколько раз глубоко вздохнула. Мост был переброшен через маленький островок, где блестел огонек. Днем Катрин заметила на этом острове часовню Сен-Жан и хижину. Видимо, горела свеча в жилище отшельника. От острова к другому берегу вел новый мост, заканчивающийся у подножия замка. Теперь Катрин могла разглядеть на склоне горы отблески костров: цыганский табор еще не спал.
На башнях и стенах крепости время от времени появлялись движущиеся огоньки факелов: это сержант делал обход, и по мере того, как он приближался к постам, можно было услышать окрики стражников, несущиеся от одной башни к другой.
От маленького городка Амбуаз, накрытого тенью крепостных сооружений, и гребня горы остался только темный силуэт, протянувшийся к югу вдоль берега Амаса. Небо, по которому бежали тучи, посветлело, что свидетельствовало о скором появлении луны.
Около крепостного рва всадники остановились, и Катрин, раскрыв от удивления глаза, решила, что находится перед адом. Посреди лагеря горел огромный костер, и вокруг огня прямо на земле расположилось все племя в какой-то странной неподвижности, но изо всех закрытых уст вырывалась мелодичная жалоба, монотонная и глухая, которой временами вторили удары по бубнам. Красные языки пламени танцевали на бронзовых, иногда татуированных телах. У женщин, одетых в лохмотья, были густые черные волосы, блестящие от жира, полные губы, тонкие орлиные носы. горящие глаза, даже у морщинистых старух с пергаментной кожей. Были здесь и красавицы, прелесть которых не могли скрыть широкие, грубые, плохо подогнанные рубашки. У мужчин был отталкивающий вид: оборванные, жирные, с вьющимися волосами и длинными усами, под которыми блестели очень белые зубы, они носили на голове рваные шляпы или битые, гнутые шлемы, подобранные на дорогах, а то и снятые с убитых. В ушах у всех красовались тяжелые серебряные кольца.
Неподвижные лица, угрожающе горящие глаза, взгляды, сосредоточенные на пламени костра, — все это вызывало страх. Катрин поискала глазами Сару и хотела к ней обратиться, но цыганка быстро приложила палец к губам:
— Не надо разговаривать, — прошептала она так тихо, что молодая женщина едва расслышала ее. — Не сейчас. И не двигайся.
— Почему? — спросил Тристан.
— Это похоронный ритуал. Они ожидают, когда принесут тело повешенного сегодня утром.
И верно. Небольшая процессия спускалась к табору от замка. Ее открывал худой высокий человек с факелом в руке, освещавший дорогу своим четырем соплеменникам, на чьих плечах покоилось мертвое тело. Цыган, освещенный факелом, был одет в красные рейтузы, плащ того же цвета, сильно потрепанный и рваный, но сохранивший следы золотой вышивки. Это был еще молодой человек с надменным выражением лица. Его длинные тонкие усы обрамляли красные губы, темные раскосые глаза выдавали азиатскую кровь. Густые волосы, сквозь которые поблескивали серебряные серьги, падали на плечи.
— Это Феро, предводитель, — подсказал Тристан. Монотонное пение прекратилось, когда труп опустили около костра. Цыгане поднялись, и только несколько женщин остались стоять на коленях перед ним. Одна из них, такая старая и морщинистая, что, казалось, кожа прилипла к скелету, начала петь хриплым голосом жалобную песню, временами обрывая мелодию. Другая, молодая и крепкая, подхватывала ее, когда старуха замолкала.
— Мать и жена погибшего, — прошептала Сара. — Они оплакивают свою судьбу.
Остальная часть церемонии была короткой. Вождь племени наклонился и просунул монету меж зубов мертвеца, потом четыре человека подняли его и спустились к берегу реки. В следующее мгновение труп уже плыл по темной воде.
— Ну вот и все, — сказала Сара. — Теперь вода унесет его в страну предков.
Мы можем подойти, — решил Тристан, — потому что…
Он недоговорил. Сара неожиданно запела в полный голос, что заставило вздрогнуть Катрин. Уже давно она не слышала пения Сары, во всяком случае, подобного этому. Конечно, Сара часто напевала перед сном баллады маленькому Мишелю, но такие необычные мелодии, исходившие из глубины ее души, грозные, дикие и непонятные, Катрин слышала всего два раза: когда-то в таверне Жака де ла-Мера в Дижоне и около костра вместе с цыганами, которые в какой-то момент увлекли Сару за собой. Комок подкатил к горлу Катрин, слушавшей пение Сары. Ее голос, мощный, звучный, заполнил ночную тишину, неся с собой эхо той земли, откуда пришла эта необычная женщина. Все племя повернулось к ней и заворожено слушало.
А Сара медленно, не переставая петь, пошла вниз по склону. Катрин и Тристан последовали за ней Тристан вел за собой лошадей, и цыгане расступились перед ними. Только подойдя к предводителю, Сара замолчала.
— Я, Черная Сара, — сказала она просто, — и в нас те чет одна кровь. Это моя племянница Чалан, а рядом с ней человек, который помог нам добраться сюда через все препятствия. Примешь ли ты нас?
Феро медленно поднял свою руку и положил ее на плечо Сары.
— Добро пожаловать, моя сестра. Человек, который тебя сопровождает, сказал правду. Ты из наших, у тебя кровь нашего племени, потому что ты знаешь лучшие старинные ритуальные песни. Ну, а эта… — его взгляд упал на Катрин, которой показалось, что ее обдало огнем, — ее красота будет украшением нашего племени. Проходите, женщины займутся вами.
Он поклонился Саре, как королеве, а потом увлек Тристана к огню. А вокруг женщин сомкнулся круг разом заговоривших цыганок. Катрин, оглушенная шумом, покорно пошла к повозкам, стоявшим у подножия одной из крепостных башен.
Через час Катрин лежала между Сарой и старой Оркой, матерью повешенного. Она пыталась привести в порядок свои мысли и согреться.
Тристан уехал в «Королевскую винодельню», где он будет поджидать своих сообщниц, готовый к любым действиям. Это рядом с ними, но все же в стороне от цыганского табора, присутствие в котором вызвало бы подозрения. Он забрал с собой одежду Катрин и Сары, а женщины из табора, переодели их в то, что смогли найти в своих сундуках И теперь босая, одетая в грубую холщовую рубашку, вызывавшую раздражение, и пестрое одеяло довольно обтрепанное, но вполне чистое, в которое она завернулась, как в римскую тогу, Катрин прижималась к Саре, поджав под себя ноги, чтобы сохранить тепло. Она все бы отдала за пару сапог, но в повозке, крытой соломой, не было ничего, кроме старого тряпья, затыкавшего щели пола от ветра… Она вздохнула, и Сара, почувствовав, как Катрин шевелится, шепотом спросила:
