прижалась ко мне своим пышным натуральным бюстом.
— Кстати, меня зовут Мила, — низким грудным голосом представилась она.
— Очень мило, — хмыкнул я и только теперь стал медленно соображать, что надо быстрее сделать ноги.
— А ты известный писатель или начинающий? — шепнула она прямо в ухо и как бы ненароком коснулась его губами.
— Да, я известный начинающий писатель. Работаю в Больших и Малых драматических театрах.
— Да обними меня как следует, я не кусаюсь, ха-ха, — Мила прижалась ещё сильнее. — А давай сбежим? Ну их к лешему, с их скучными разговорами. Можем взять бутылочку вина и поехать ко мне. Ведь завтра выходной.
— Не-не, меня дома жена с детьми ждёт, — помотал я головой и добавил, — благодарю за вальс. Это было не забываемо.
И только я сделал шаг на выход из кафе, как настырная подруга Сан Саныча и Эдуарда Палыча упрямо потянула меня обратно к столику. «Ладно, попрощаюсь и домой, – подумал я, — мне тут делать нечего. Не грели бы мой карман сейчас эти 300 целковых, то эта мадам на меня бы и не взглянула. Бежать, срочно бежать».
— Спасибо за компанию, — пролепетал я, когда Мила чуть ли не силой безуспешно попыталась усадить меня за столик, который уже был полностью заставлен выпивкой и закуской.
— А граммульку на посошок? – улыбнулся Сан Саныч, протянув мне рюмку с коньком. — За удачу на поприще спортивного прогнозирования.
— Играйте люди в спортлото, за это не осудит вас никто, — улыбнулся я. — До свиданья. Спасибо я не пью, — я отринул коньяк.
— Выпей хоть сок за компанию, — протянул мне фужер с томатным соком Эдуард Палыч. — Кстати, я твой сценарий могу показать кое-кому из деятелей культуры. Между прочим, имею полезные и хорошие связи.
— Ладно, за полезные связи, — пробурчал я и сделал большой глоток сока.
«Мать твою», — выругался я про себя, так как в фужере кроме жидкости, изготовленной из томатов, оказался ещё и коньяк, а возможно ещё что-то химическое. В голове моментально зашумело и праздник жизни, который только-только разгорался в этом увеселительном заведении, перед глазами стал медленно раскачиваться, словно гулянка шла на корабле.
— Янчик, тебе нехорошо? — потянула меня за руку Мила.
«Если сейчас сяду, то мне каюк, проснусь в чужой кровати без копейки денег, ещё и должен останусь за что-нибудь, как пить дать», — пронеслось в моей голове и я, криво усмехнувшись, махнул рукой и нагло заявил:
— Сейчас спою.
После чего быстро посеменил к эстраде, вспомнив похожий эпизод из «Бриллиантовой руки». Как-то же за счёт песни Семён Горбунков выскользнул из рук бандитов, чем я хуже? Кстати, музыканты закончили очередной фокстрот, поэтому я в возникшей паузе успел попросить:
— Мужики, можно песню про зайцев? Слова народные, музыка тоже родом из народа.
— Спеть, что ли хочешь? — хохотнул руководитель ансамбля и, подмигнув своим товарищам, сказал, — давай смелее, парень. Между прочим, можем и подыграть за отдельную плату.
— Годится, — согласился я и, еле-еле дойдя до микрофона, обратил внимание, что грудастая и губастая Мила и её гад-дружок Эдуард Палыч тут как тут, ждут моего фиаско, как и все собравшиеся на танцполе люди.
«Что, захотелось над пьяным дураком покуражиться? Окей, сейчас я вам покажу настоящий твист!» — подумал я и взял в руки гитару, затем помотал головой, чтобы успокоить, раскачивающийся перед глазами пол, но сделал только хуже. К тому же слова песни про зайцев напрочь вылетели из памяти. «Значит, петь буду на автомате», — решил я и, ударив по струнам, буквально захрипел одну любимую с детства вещицу, которую мог исполнять в любом состоянии тела и рассудка:
Я бегу по выжженной земле,
Гермошлем, захлопнув на ходу,
Мой фантом стрелою белой на распластанном крыле,
С ревом набирает высоту.
Я эту песню впервые услышал в середине 70-х годов. У нас тогда почти весь двор учился играть на гитаре именно «Фантом». Уже значительно позже сочинение неизвестного автора, который, наверное, повоевал во Вьетнаме, стал петь с экрана телевизора «Чиж». А сейчас эта с бешенным темпом вещь вызвала настоящую оторопь у зрителей, слушателей и музыкантов.
— Давай, родимые! — заорал я. — Барабаны, контрабас, давай, давай не спим! Ееее!
Вижу в небе белую черту,
Мой фантом теряет высоту.
Катапульта — вот спасенье, и на стропах натяженья,
Сердце в пятки — в штопор я иду!
Наконец, народ в зале расшевелился и энергично задёргался, а местный оркестрик очень ловко подхватил простоватую мелодию «Фантома» и я рубанул в микрофон во всю силу своих лёгких:
Вновь иду по проклятой земле!
Гермошлема нет на голове!
Сзади, дула автоматов в спину тычут мне солдаты,
Жизнь моя висит на волоске.
И вдруг пол, который раскачивался перед глазами, стал качаться и под ногами. Поэтому допев куплет, гитару я быстро вернул музыканту из оркестра и решил, что реветь слова песни буду до тех пор, пока не лягу плашмя. Кстати, на звук ураганной мелодии среди танцующих показался наряд милиции, и мои отравители заметно приуныли. Однако это ещё был вопрос — где мне лучше оказаться, в отделении за решёткой, на жёсткой лавке или в мягкой кровати отравительницы Милы? Ведь что в милиции, что у этих жуликов денег своих я больше не увижу.
Кто же тот пилот, что меня сбил? —
Одного вьетнамца я спросил.
Отвечал мне тот раскосый, что командовал допросом:
Сбил тебя наш летчик Ли Си Цын!
— Еееее! — выкрикнул я в последний раз и, практически теряя сознание, еле-еле захрипел в микрофон:
Это вы, вьетнамцы, врете зря,
В шлемофоне четко
