моя роль? — потребовала Ирина Губанова, стоя в трёх метрах от меня.
— Я сказал, что будет роль, значит, так тому и быть. Или я не Феллини, — ответил я одновременно и Москве, и Ленинграду.
— Так ты и так не Феллини, — разом отвели мне обе актрисы.
— Я его незаконнорождённый сын, — пробурчал я.
— Врун, ха-ха, — захохотали хором девушки.
— Вы сейчас о ком говорите? — растерялся я.
— О тебе, — снова хором ответили актрисы, — разве можно постоянно врать?
— Вот теперь говорю абсолютно серьёзно, если 4-го вечером вас не будет на киностудии в этом моём кабинете, то я за себя не ручаюсь, — я постарался придать своему голосу немного стали, но вышло не очень убедительно.
— А ты меня встретишь? — спросила Нонна.
— Ты говоришь со мной таким тоном, потому что я тебе понравилась? — одновременно с московской актрисой произнесла актриса из Ленинграда.
— Да, — ответил я Нонне и спросил у Ирины Губановой, — что ты сказала?
— Ничего, — немного обиженно буркнула Ирина Игоревна. — Но вечером 4-го я буду здесь, а завтра мне бы хотелось почитать сценарий.
— Я говорю, ты меня встретишь? — опять раздался приятный голосок Нонны из Москвы.
— Обязательно, хорошо, целую, пока, — сказал я в трубку, прежде чем положить её на рычаг.
— Пока, — снова хором попрощались со мной Нонна Новосядлова и Ирина Губанова.
«Это сейчас что такое было?» — подумал я, когда Ирина Игоревна закрыла за собой дверь, оставив в рабочем кабинете режиссёра Леонида Быкова меня одного.
Глава 13
Пятничное утро дождливого ленинградского летнего дня для театра БДТ имени Горького началось с ужасного переполоха. Сюда на набережную реки Фонтанки внезапно для полусонного сторожа нагрянула вся наша киносъёмочная банда. И как только сторож-дедуля приоткрыл дверь, наивно полагая, что пришла телеграмма из Воркуты, внутрь храма культуры мгновенно ринулись «неандертальцы», переодетые в рабочие комбинезоны наших техников и осветителей. И тут же в фойе среди изысканной лепнины 19-го века, изысканных люстр и расписных потолков раздался изысканный русский мат, так как огромные осветительные приборы и прочая громоздкая киноаппаратура не желали сами собой проходить в дверь.
— Вы чё удумали, охальники? — пролепетал дедуля-сторож.
— Театр-то большой? — спросил я.
— Ясное дело — Большой драматический, — кивнул он.
— Значит, влезет всё, посторонись! — рявкнул я, ибо мне лясы точить было некогда, а нашим студийным рабочим и подавно.
— Куда заносить? — уставился на меня один из осветителей.
— Складывать всё на первом этаже! — загорланил я. — Ковры не топтать, нехорошие слова на стенах не писать, лепнину не отколупывать, лампочки в коридоре не скручивать! И дедушку не давить, — я приобнял сторожа. — Спокойно отец, у меня всё под контролем. Шевчуков, ты, куда в грязных башмаках попёр⁈
— Мне это… надо, — пролепетал один из наших рабочих.
— Выйди за угол, сделай все дела на улице, тут тебе не это самоё! Ты хоть понимаешь, что это храм Мельпомены, а не нужник⁈ — заорал я на перепуганного Шевчукова, простого деревенского парня, который третий день как устроился на киностудию.
— Да чего уж, пущай ступает, — сжалился сторож над парнем, который мои слова принял за чистую монету и действительно пошёл на улицу.
— Чтоб это было в последний раз! — погрозил я пальцем пареньку.
И тут меня на тайный разговор потащил директор картины дядя Йося, лицо которого выражало одновременно и восторг, и озабоченность.
— Цветную плёнку выбил в полном объёме, 1 к 10, — зашептал он. — Однако появилась возможность снять наше кино на американский «Кодак». Плёночку хотели Бондарчуку подогнать на «Войну и Мир», но он отказался, так как этой импортной плёнки мало, а это значит минимум дублей и всё такое прочее. Можем перехватить, но решать надо прямо сейчас. Что скажешь?
— Что я скажу? — я почесал свой могучий затылок и, увидев вошедшего в театр главного оператора Иванова, крикнул, — Сергей Васильевич, подойдите на пять минут, возник один производственный вопрос по вашей теме!
— Аккуратней с приборами, — проворчал главный оператор на техников, таскавших аппаратуру, и важно пошагал в нашу сторону. — Не успели приехать, а уже возникли какие-то вопросы, — криво усмехнулся он.
— Есть возможность снять кинокомедию на «Кодак», но решать надо сейчас, — буркнул я.
— Какой расход? — спросил Василич у директора.
— 1 к 3, — виновато кивнул головой Шурухт.
— Баловство, — хмыкнул оператор. — Снимем на «шостку» и нечего выделываться.
Под «шосткой» Сергей Васильевич имел в виду плёнку «Свема» производства «Шосткинского химкомбината», который, как мог, скопировал немецкую «Agfacolor», и копия само собой вышла гораздо хуже оригинала. И теперь для отечественного цветного кино требовалось очень много света и осветительных приборов, наносивших значительный вред здоровью актёров, подчас вызывая онкологические заболевания.
— Ясно, — тоже хмыкнул я, — снимаем на «Кодак» и нечего выделываться.
— Что? — Василич схватил меня за грудки. — Ты тут никто, и звать тебя никак, — зашипел он, — ты даже не стажёр, ты курьер из газеты. Марш почту разносить.
— Значит так, — улыбнулся я, — снимем 60% картины на «Кодак», а потом попросим такой плёнки ещё. А в виде уступки директору Илье Николаевичу вычеркнем из сценария финансово затратный эпизод с теплоходом.
— Верно, Феллини, — захихикал дядя Йося и главный оператор Василич, отпустив мою рубашку, выразительно и одобрительно прокашлялся. — Лёне скажем? — спросил директор, кивнув на появившихся в фойе БДТ актёров и актрис, среди которых словно генерал шествовал Леонид Быков.
— У Леонида Фёдоровича язва, не будем нервировать человека, — пробурчал я.
* * *
Ближе к часу
