– Ежели она тебе так дорога, то, как придет твоя очередь, измысли что хошь, а уведи ее с заимки! И беги с ней, Алешка, беги! Я не дам мужикам вас сыскать, веришь? А она хорошая, она тебя полюбит, Алешка, обязательно полюбит! А ты люби ее, крепче жизни люби!
И внезапно отпустив парня, Ефим побежал прочь...
...После ухода есаула с заимки, к спящей еще Ануш пошел гордый Михася. Он откинул с девушки одеяло, и аж затрясло его от вида прелестного девичьего тела. Быстро скинув порты и рубаху, Михася взгромоздился на ложе подле едисанки и, навалившись на нее, принялся одной рукой мять ее нежную маленькую грудь, а другой полез раздвигать ей ноги, помогая себе коленом.
Ануш проснулась от неожиданной тяжести и отвращения, когда слюнявый рот Михася накрыл ее губы. Глаза девушки открылись, и в первый момент она не поверила, увидав над собой лицо мужика, который вязал ее. Она начала извиваться, пытаясь сбросить с себя Михася, и звать Ефима. Но призывы ее потонули в хохоте казаков, который доносился из-за перегородки. Поняв, что никто не придет ей на помощь, Ануш начала еще яростнее сопротивляться, но Михась прижал ее всем телом к лежанке и, дыша перегаром, произнес:
– Ну будет, поупрямилась и хватит! Приласкай меня, ласточка, не все ж есаула тешить!
Но яростная Ануш плюнула мужику в лицо и попыталась добраться до его глаз ногтями, что ей почти удалось. Распаленный ее сопротивлением, Михась поймал обе руки девушки и заломил их у нее над головой своей мощной ручищей. Когда ж попытался он погладить едисанку по щеке свободной рукой, чтобы успокоить, она пребольно укусила его, гневно сверкая глазами.
– Ах ты сука упрямая! Я научу тебя покорности! – вскричал вконец обозленный казак и наотмашь ударил ее по лицу, так что голова девушки с силой дернулась. Затем Михась, более не заботясь о том, что причиняет девушке боль, раздвинул ее ноги своим коленом и с силой вошел в нее.
Дико закричала Ануш от боли, но ее крик только подстегнул казака, и он принялся с силой двигаться в ней, рыча от возбуждения. Девушка еще пыталась сопротивляться, но разгоряченный Михась только сильнее навалился на нее, почти расплющив едисанку своим грузным телом. Движения Михася стали еще более яростными, словно он хотел разорвать непокорную девушку изнутри, а она уж охрипла от крика и лишь беспомощно стонала. А казак, вбивая в нее свое могучее орудие, приговаривал:
– Кричи-кричи, маленькая сучонка, громче кричи!
Наконец, после особенно сильного удара, Михась застонал и, рухнув на тело девушки, затих. Минуту спустя он поднялся и, одевшись, ушел, ухмыляясь, словно сытый кот.
Совершенно раздавленная, униженная и измученная Ануш лежала не в силах даже пошевелиться. Бедная девушка и помыслить не могла, что это еще не конец ее мучений. Когда же через минуту едисанка открыла глаза и увидела, что у ее ложа раздевается другой мужик, то девушка издала слабый стон ужаса и, скорчившись, забилась в самый дальний угол.
Однако раздевшийся казак отличался огромным ростом и медвежьей силой и еще менее Михася был расположен к нежности. Он рывком притянул к себе Ануш за ногу, заломил ей руки за спину и, просто насадив маленькую девушка на себя, как на вертел, принялся, ухватив едисанку ручищей за ягодицы, двигать ее тело вниз-вверх. При этом он утробно рычал, словно и был настоящим медведем. Когда же по его телу прошла судорога удовлетворения, сопровождаемая низким полуревом-полустоном, довольный казак снял с себя измученную девушку и просто кинул ее на постель, как ненужную использованную тряпку.
Далее Ануш от боли и унижения перестала понимать, что с ней происходит. Она уже не осознавала, как меняются насилующие ее мужики. Временами сознание покидало девушку, и казаки просто использовали ее бесчувственное тело, утешая похоть, что полнила их чресла.
...Ануш пришла в себя, когда день догорел и звезды ночные проклюнулись на темном небе. Ее поруганное тело отзывалось болью на каждую попытку пошевелиться. Губы девушки были до крови искусаны, а нежную кожу груди и бедер покрывали лиловые синяки. С трудом сдерживая стоны, едисанка встала с убогой, развороченной мужицким буйством постели и надела свою рубашку, которая валялась на грязном полу.
Из-за хилой перегородки до девушки доносились звуки разнузданного веселья казаков. Ануш попыталась придать ложу хоть какое-то подобие порядка, а затем, совершенно обессиленная, прилегла, подтянув колени к груди и свернувшись калачиком. Невеселые мысли бродили в голове девушки, а горькие слезы струились по щекам. Кроме скорейшей смерти, ничего она более не хотела, лишь бы избавиться от мук.
...Алешка вернулся на заимку в самый разгар насилья, когда казаки, потеряв всякий стыд, пользовались телом бесчувственной девушки на виду друг у друга. Бедного парня чуть на изнанку не вывернуло от отвращения, и он поклялся себе, что умрет, но вызволит девицу из лап похотливых мужиков.
Алешке шла всего-то девятнадцатая зима, и прибился он к Ефимовскому отряду по глупости. Мнились ему казаки непорочными героями-освободителями, почитал парнишка за полную правду все сказки об их атамане Стеньке Разине. Но кровавое насилие, грязь и вечное пьянство скоро отрезвили Алешку, лишь боязнь насмешек еще удерживала парня в отряде. Истязание затронувшей его сердце едисанки стало последней каплей, что переполнила чашу терпения сердобольного парня.
Чтоб не видеть происходящего кошмара, который все едино не в его власти было остановить, Алешка принялся незаметно собирать дорожную котомку, постепенно вынося необходимые припасы и теплые вещи из избы. Казаки же, увлеченные своей жестокой забавой, почти не обращали внимания на парня, что помогло ему так же незаметно вынести тулупчик и обувь девушки. Пока готовился Алешка к побегу, в голове его лихорадочно крутились думки, что ж сказать-то такого-эдакого казакам, чтоб позволили они ему вывести девушку. К сумеркам все было готово.
...То ли не осталось более охотников потешить плоть, то ли решили мужики дать роздыху несчастной девушке, но застал Алешка всю честную компанию за столом. Он подсел к казакам и, выждав момент, завел разговор:
– Братцы, а когда ж мой черед придет?
В ответ посыпались веселые подковырки:
– А где же ты раньше-то был? Спохватился!
– Да там уже ничего и не осталось! До смерти девку-то уморили!
– Эк, мужики, как его хотелка забирает!...
– Ну ступай, авось чего обломится!..
Алешка покраснел, как вареный рак, и промолвил:
– Не посетуйте, казаченьки, мне бы с ней на один остаться. Опасаюся, не сладится у меня... – и прибавил совсем уж тихонько, – по первому-то разу...
Последние Алешкины слова потонули в дружном хохоте, но мужики настроены были добродушно после изрядной выпивки, потому обещались твердо смущения парню не чинить и расщедрились даже отпустить ему времени до рассвета.
