В наших призрачных походах по подводному кораблю, похожих более на уроки, чем на экскурсию, мы уже выучили прописную истину:
ДВЕРЬ МЕЖДУ ДВУМЯ СМЕЖНЫМИ ОТСЕКАМИ — ТОЛЬКО ОДНА И ТОЛЬКО НА СРЕДНЕЙ ПАЛУБЕ!
Стало быть, если эта дверь закроется водою, то люди из того отсека не перейдут в этот. Они так и умрут в том втором отсеке.
Но может быть, имело смысл сразу переместить людей из второго отсека в носовой и уже не заботиться об уровне воды?
Нет, не имело смысла.
Во втором отсеке был какой-никакой, отравленный, с хлористыми примесями, а воздух. Здесь же стоял густой смрад, оставшийся после взрыва аккумуляторных батарей. По причине отсутствия энергоснабжения, не было и никакой вентиляции, и нельзя было перегнать относительно сносный воздух из второго отсека в задыхающийся первый отсек.
* * *
Первопроходцы — мичманы Мерзляков и Лесничий, — о которых ещё тогда, перед первым взрывом думали, что они уходят почти на верную смерть, оказывается-то, ещё по-божески выходили. Главным образом весь их ужас заключался в том, что они идут первыми и идут непроторённым путём, да ещё в том, что их там, на поверхности, никто не ждёт и их может унести в открытый океан. Теперь же людей ждали, но в силу разных технических причин обеспечить выходящим столь комфортабельный (в физическом смысле слова — комфортабельный) выход было уже нельзя.
У Мерзлякова и Лесничего, когда передняя крышка торпедного аппарата открылась, вода забортная слилась с водою в трубе, в которой они оба находились. Тогда сделать такое было ещё технически возможно. У этих двух вод было разное давление, и первопроходцы почувствовали тогда нечто очень болезненное и неприятное: давление воды сравнялось с забортным, и она стала сильно обжимать обоих моряков со всех сторон.
Теперь же, после взрыва, причинившего множество разрушений, речь уже шла не о том, приятно тебе или неприятно, а о том, умрёшь ты прямо сейчас в трубе или не умрёшь.
Дело в том, что забортную воду приходилось теперь запускать в трубу, где люди лежали, окружённые ВОЗДУХОМ, а не ВОДОЮ.
Люди, зная, что их ожидает при таких делах, укладывались в трубе не просто так. Ноги каждого предыдущего должны были упираться в плечи каждого следующего за ним. При этом возникала опасность, что эти ноги могут разбить стекло на маске данного человека. Была и другая опасность: ноги могли ударить слишком сильно по воздушному мешку, и это могло нанести человеку баротравму лёгких. Поэтому нужно было немного опустить голову вниз. Установить в нужное положение собственные плечи. В трудном положении оказывались и руки: локти выставлялись вперёд, а кисти закладывались назад…
Когда раздавался условный стук: «можно ли открыть переднюю крышку торпедного аппарата?», люди собирались с духом и по очереди условным же стуком отвечали:
— можно!
— можно!
— можно!
— можно!
Допустим так: первый и второй отстукивали своё «можно», а третий, быть может, ещё не собрался с духом, но время торопило, да и простой стадный инстинкт срабатывал по принципу: «если все не боятся, то и я не боюсь». И этот нерешительный третий стучал тоже: можно! А за ним уже и четвёртый отстукивал своё согласие.
Затем все четверо стискивали зубы и застывали в нечеловеческом напряжении.
Передняя крышка открывалась не сразу.
Там, на верхней палубе, люди опять же с нечеловеческим напряжением крутили механический усилитель для того, чтобы крышка, преодолевая многотонное давление, образовала хотя бы крохотную щель. Гидравлика не работала. Специальные клапаны, которые должны были бы облегчать такое открывание — не работали. В узкую, еле заметную щель под давлением проникала водяная пыль — посланница настоящей большой воды. И затем только и можно было сдвинуть с места крышку и открыть её.
И вот уже только тогда и шла сама забортная вода, светящаяся в это время года по причине планктона. Одновременно пузырь воздуха выдавливался наружу.
Всё довольно просто. Законы физики, механики.
Но: море заполняет трубу, набитую людьми, а не булыжниками!
И это так только говорится, что заполняет.
На самом деле оно врывалось к людям с таким жутким и диким рёвом, что от одного только этого звука можно было получить разрыв сердца или сойти с ума. Но море наносило этим четырём комочкам жизни ещё и сильнейший физический удар. Столб из четырёх живых человек бил как таран в заднюю крышку торпедного аппарата, стремясь вышибить её вон; мощная крышка с красною звездой выдерживала удар, а живой столб почему-то с ещё более страшною силой вжимался в «потолок» трубы, как бы стремясь расплющиться об него. Вот это и было самым ужасным. В полной уверенности, что это и есть смерть, люди в трубе на какое-то время отключались. Затем встряхивались, приходили в себя. Постаревшие лет на несколько, с холодным потом и с новыми сединками выползали наружу.
Первый выползающий за пределы трубы оказывался в пространстве между прочным корпусом и лёгким.
Это метра полтора.
Передняя крышка торпедного аппарата была откинута наружу, и человек стучал по ней своим железным кольцом, давая знать всем заинтересованным лицам, что он вышел. Так же поступали и трое других. Эту чёртову крышку нужно было закрыть как можно скорее, но при этом существовала опасность прищемить или зарезать ею выползающего человека. В этом-то и был смысл стука — дескать, я выполз! Люди на верхней палубе считали, сколько было этих стуков. Четыре стука — стало быть, все четверо выползли, и крышку можно закрывать.
А если не четыре?
Было бы очень плохо для всех, если бы при этом хотя бы один из выползающих отключился надолго или бы умер в трубе торпедного аппарата. Как вынуть из трубы неподвижного человека, загораживающего выход другим? Это было бы очень непросто!
На выходе в открытое море была ещё одна крышка, третья по счёту, откинутая внутрь — та, что в лёгком корпусе. И вот уже только за нею всё время стояли, спущенные сверху, с поверхности, водолазы из спасательной команды, куда подбирались всегда только люди колоссальной физической силы и стальных нервов. Эти здоровяки в своих страшенных тяжёловодолазных одеяниях помогали очередному человеку выбраться и подтаскивали его к специальному тросу — буйрепу, который тянулся вверх — к волнам, воздуху и жизни.
Тяжёлые водолазы пристёгивали человека к этому тросу.
Спасающийся должен был медленно подниматься по тросу, делая остановки на каждом муссинге (скажем условно, что это как бы узелок на верёвке) и отсчитывая там по секундам нужное количество минут.
После этого отсчёта можно было двигаться дальше без риска подхватить кессонную болезнь. Причём: каждая следующая остановка должна быть всё длиннее и длиннее. Такой подъём со строгим соблюдением режима декомпрессии должен был занимать часа полтора-два. Однако, большинство выходящих бросали это дело после первых двух-трёх остановок. Люди отстёгивались от троса и свободно всплывали вверх — так всем хотелось поскорее вырваться на волю.
Многие матросы впервые оказывались под водою — в водолазном костюме и на такой глубине! Увиденное поражало всех и особенно сильно — салажню: только сейчас они узнавали, что нос подводной лодки находился метрах в двадцати от чёрной пропасти, куда ещё немного и корабль бы опрокинулся вверх кормой. Это был разрушенный кратер давно потухшего вулкана.
О том, что люди видели ночью, я расскажу позже — это особая статья. Пока же — про дневной вариант выхода.
Прямо над головою у людей горело Солнце, пробивавшее своими лучами синюю толщу воды! Там — огромная огненная Звезда, а здесь — удивительный подводный мир — как в кино! Но самым потрясающим было — это всё-таки подводная лодка. Её красивое тело, ещё не изгаженное наростами всякой ракушечной нечисти (лодка ведь только недавно вышла из дока), грациозно возлежало на морском дне. Лодка имела обтекаемые формы — изящные, как у шикарной женщины, задремавшей на шикарном пляже. А сверху сияла Великая Звезда. И моряки, разрываясь на части от этих двух величественных зрелищ — Солнца и Спящей на морском дне Красавицы — поднимались и поднимались вверх по синей воде. У некоторых на глазах были слёзы. От счастья, от горя — кто их там разберёт, от чего…
* * *
Там, на поверхности, их вытаскивали из воды, поднимали на палубу.
Адмирал Ковшов лично приветствовал каждого, лично жал каждому руку и лично благодарил за службу.
У многих было ощущение, что самое страшное в этой жизни для них уже позади.
Глава тридцатая
Новые жертвы
Тихо душа, излетевши из тела, нисходит к Аиду,Плачась на жребий печальный, бросая и крепость и юность.
Гомер. «Илиада», песнь шестнадцатая
Когда матроса Гнатюка подвели к задней крышке торпедного аппарата, на которой была изображена сатанинская красная звезда, и стали что-то объяснять, он почувствовал неописуемый ужас. Торпеда — это Смерть тем, кому она адресована. И свой путь она начинает в этой трубе. И знаком начала этого пути является красная кремлёвская звезда, обязательная для всех задних крышек всех торпедных аппаратов в Союзе Советских Социалистических Республик. И вот теперь его хотят сунуть в эту красную звезду и в эту трубу!.. Его язык в который раз покорно повторял наизусть всё то, что полагалось сделать, но душа отказывалась повиноваться разуму.
