— Действительно, ваша итальянская корзина заслуживает всяческих похвал, и разрешите мне вам сказать, что она должна доставлять большое удовольствие тени первого маркиза де Ронвиля, того, который выстроил замок. Вам, может быть, неизвестно, что этот Ронвиль был послом в Риме. Папа оказывал ему большое внимание и часто брал его с собой на прогулки по своим романским виноградникам и виллам. Ронвиль не раз упоминает в своих дипломатических депешах об этих папских прогулках и подававшемся на них угощении в виде фруктов и сластей. Он сообщает по этому поводу чрезвычайно любопытные подробности. Я как раз недавно просматривал эти старые бумаги в министерском архиве, но никак не предполагал тогда, что попаду в Ронвиль и буду завтракать в диком гроте, который строил маркизу, судя по архитектуре, какой-то итальянский зодчий.
Мадам Мирмо подняла глаза к своду, все еще украшенному остатками живописи и арабесками из раковин.
— В самом деле, этот грот совсем итальянский! Почти совершенно такой же имеется около Витербо, в садах моей подруги, княгини Альванци, только там он полон плещущих вод; мы же, к счастью, захватили шампанское. Месье де Клерси, передайте-ка мне, пожалуйста, эту бутылку.
Пока Андрэ нагибался к бутылкам, высовывавшим свои серебристые горла, Пьер молча глядел на мадам Мирмо. При имени княгини Альванци он снова представил себе эту трагическую историю. Он видел, как на сады нисходит ночь, как засыпает вилла. Он слышал звук шагов, шорох лестницы о балюстраду лоджии, потом вдруг выстрел.
Пьер де Клерси вздрогнул и резко обернулся. Пробка одной из бутылок с шумом выскочила в руках у Андрэ, и тот наполнял пеной стакан, который ему протягивала мадам де Вранкур. Тетя Тина и тетя Нина тоже подставляли стаканы и спорили о том, кому из них налить первой. Их шляпы с цветами тряслись. Берту де Вранкур забавляло их нетерпение.
— За здоровье маркиза де Ронвиля!
Тетушки в восторге чокнулись. Берта де Вранкур чокнулась с Андрэ, бросая ему нежный взгляд, а Пьер — с мадам Мирмо, стакан которой прозрачно зазвенел. У него дрожала рука. Пенистое и колкое вино разгорячило его. Раз за разом он выпил несколько стаканов. Он только что дал себе великую клятву. Прежде чем кончится день, он скажет Ромэне о своей любви. Откуда это внезапное решение? Он сам не знал. Еще вчера то, что он задумал, казалось бы ему невозможным. А сегодня он скажет.
Они остались в гроте вдвоем. Берта и Андрэ пошли снести шоферам шампанского и сандвичей. Тетя Тина и тетя Нина, которым не сиделось на месте, ушли препираться на воле о своих ронвильских воспоминаниях. Мадам Мирмо и Пьер де Клерси видели, как они шагают в траве и жестикулируют. Вскоре они куда-то скрылись. Ромэна Мирмо, растянувшись на скамейке, закурила папиросу. Она протянула Пьеру портсигар.
— Вы не курите… Попробуйте эти папиросы… Мне их присылает из Константинополя очаровательный старый турок, мой приятель. У них табак с султанских плантаций. Он превосходен. На всем Востоке лучшего нет.
Пьер де Клерси взял папиросу.
— Как вы произнесли это слово — «Восток»! Уж не жалеете ли вы о вашем Дамаске?
Ромэна Мирмо пустила струйку дыма.
— Нисколько, уверяю вас. Я была очень рада очутиться опять в Париже и очень довольна увидеть снова мое старое Ла-Фульри. Вы подумайте только, пять лет в отсутствии! Правда, восточная жизнь мне нравится, но мне хотелось поцеловать тетю Тину и тетю Нину. А потом, имеются Берта де Вранкур и милейший месье Клаврэ! Нет, я не жалею об этом путешествии. Все со мной очень добры, очень милы. Не говоря уже о том, что у меня завелись новые друзья. Не правда ли?
Она взглянула на Пьера с улыбкой и кончиком ногтя стряхнула пепел с папиросы. Пьер был очень бледен. Он чувствовал, что у него сжимается горло, руки дрожат. Она продолжала:
— И к числу этих друзей я отношу прежде всего моего друга Пьера.
Он побледнел еще больше, потом серьезно, медленно, очень тихим голосом сказал:
— О, я, Ромэна… я не друг… я вас люблю.
Он произнес эти слова потупив взгляд, словно чтобы скрыть его, настолько, казалось ему, этот взгляд должен был гореть страстным огнем. И так стоял, не смея поднять головы. Что, если он увидит перед собой недовольное и гневное лицо? Он сделал усилие и поднял глаза. Ромэна Мирмо бросила папиросу и, нагнувшись вперед, скрестив руки на колене, смотрела на Пьера без гнева. Это его несколько успокоило. Значит, Ромэна Мирмо все еще тут. Вид у нее был не оскорбленный, а внимательный. Он хотел заговорить. Мадам Мирмо остановила его дружеским жестом.
— Вы говорите, что любите меня, милый мой Пьер; да я сама надеюсь, что это так. Еще бы вы меня не любили хоть чуточку, это было бы просто неблагодарностью с вашей стороны!.. Я к вам очень расположена, и я уверена, что и вы ко мне также. Я с вами очень дружна, правда же, и желаю от всего сердца, чтобы вы были счастливы.
Она говорила с деланной веселостью, хотя на самом деле была взволнована сильнее, чем хотела бы показать. Это признание в любви было для нее лишь наполовину неожиданным, и у нее оставалось достаточно присутствия духа, чтобы постараться отклонить его и сохранить от него только то, что она могла бы принять. Поэтому она еще раз подтвердила:
— Да, мой милый Пьер, я вас очень люблю, я тоже, поверьте, и я очень рада случаю вам это сказать.
Она протянула ему руку. Он ее не взял. Он стоял не шевелясь, все такой же бледный. Сердце стучало у него в груди.
— Ах, Ромэна, почему вы делаете вид, будто не понимаете меня? Почему вы мне так отвечаете? Я вас люблю не как друг, а настоящей любовью. Неужели вы не угадали моего чувства к вам? Я вас люблю, Ромэна; я вас люблю!
Голос у него был глухой и умоляющий. Он весь дрожал, но и в смятении и муке его поддерживала какая-то гордость. Он испытывал какое-то несказанное облегчение. Ему казалось, что он вышел из какого-то лживого оцепенения, освободился от сна, в котором слишком долго был замкнут. Эту любовь, которая окружала его своим безмолвным колдовством, он наконец выразил! Теперь Ромэна будет знать, что он ее любит. Но что она сделает? Он осмелился взглянуть на нее. Она молчала и казалась озабоченной. На ее красивом лбу лежала беспокойная складка. Новый оборот, который признание Пьера де Клерси придавало их отношениям, обязывал ее действовать осмотрительно. Она задумалась.
Вдруг ей вспомнилась княгиня Альванци. Она сразу приняла решение. Она встала со скамьи, подошла к Пьеру и ласково положила ему руку на плечо. От этого прикосновения он вздрогнул.
— Ну да, Пьер, мой дорогой Пьер, я с некоторых пор понимала, что происходит в вас. Да, ваше признание было для меня не совсем неожиданным, и не подумайте, что я им как-нибудь оскорблена. Я скажу даже больше, оно мне кажется вполне естественным. Иначе не могло быть. Мы часто виделись; с моей стороны это была неосторожность, но неосторожность совершенно невольная. Я должна была предвидеть то, что случилось, но я чувствую себя до такой степени несозданной для любви, мой бедный Пьер, такой старой рядом с вашей молодостью!
