На рассвете Викер вышел на дорогу, ведущую в Ховенталь, и шёл до вечера. По пути один раз остановился в придорожной харчевне, благо деньги остались при нём. Лишь кутался в плащ, чтобы скрыть разрез на куртке, при каждом взгляде на который ему становилось холодно. Ночевать ушёл в лес, не остановившись ни в одном из гостевых домов. Ему надо было подумать. Посидеть под деревом, глядя на звёзды, как сидели они тогда с Тамарис на Кардагане, даря друг другу тепло… Первую мысль — сломя голову броситься ей на помощь, он давно отбросил, как крайне глупую. Наглухо застегнув эмоции, заставил себя рассуждать холодно и взвешенно, как то подобает Воину Света… И усмехнулся горько: не тому Свету служил Воин, не тому!
Ар Нирн понимал: Тамарис ждут два пути — быстрая смерть или мучительное пребывание в застенках Файлинна. В первом случае он никак не успевал спасти её, поскольку не владел способностью мгновенного перемещения, продемонстрированного Первосвященником. Ему оставалось лишь молиться за рыжую, выяснять её судьбу и после мстить, не жалея собственной жизни. Во втором случае у него был шанс попытаться спасти её. Он неплохо знал Тризан, а люди Стама хорошо ориентировались в канализации Ховенталя. У него есть деньги и меч — аргументы достаточные, чтобы убедить кого-нибудь из головорезов Сонного квартала помочь ему! Кроме того, он не сомневался — кто-то из них захочет отомстить за смерть своего предводителя.
Приняв решение, паладин плотнее завернулся в плащ и стал засыпать, прижимаясь спиной к стволу дерева, в корнях которого сидел. И вдруг широко раскрыл глаза, глядя в темноту леса. Файлинн был священнослужителем, но не магом! Да, имей он свитки с заклинаниями, он мог бы творить чудеса, хотя всегда относился к магии пренебрежительно, называя её «уличными фокусами». Но, когда он появился в доме старухи, у него не было свитков, он не бормотал заклинаний, не размахивал руками или магическим артефактом! Он просто пришёл из ниоткуда и ушёл в никуда.
«Кто же вы, Ваше Первосвященство? — думал Викер, перебирая события последних дней и вспоминая брошенные на стол в сновидении человеческие кости. — Кто?»
* * *
Я вновь ощутила тело живым, а не превратившимся в студень. Файлинн жутковато поблёскивал глазами в неярко освещённой комнате. Сейчас его лицо напоминало морду какого-то животного — то ли хорька, то ли горностая, затаившегося перед прыжком. Я, стало быть, была той самой курицей или мышью, на которую хищник охотился.
— Поднимайся, дорогая, обопрись на мою руку… Вот так!
Он притянул меня к себе, на миг прижав, чтобы я ощутила его возбуждение. Размеры продемонстрированного меня испугали.
— Давай поедим! Ручаюсь, травить тебя я не буду, — продолжал Первосвященник, подводя меня к столу и отодвигая одно из кресел, — терпеть не могу яды — хотя иногда и приходится ими пользоваться! Нет никакой красоты в умирании попранного отравой тела, лишь нечистоты, вонючий пот, блевотина… То ли дело тихое угасание?
Я вспомнила «тихое угасание» Асси в катакомбах под Тризаном, и в глазах у меня потемнело от бешенства. Чтобы сдержаться, схватила лежащую на блюде фазанью ногу и впилась в неё зубами, с удовлетворением ощущая, как голодна. Голод — одно из чувств, позволяющих нам понять, что мы ещё живы и можем бороться!
— Ты видела Атерис, — Файлинн сел напротив, налил мне и себе вина из кувшина, — озабоченная истеричка на троне — гарантия прозябания королевства! Нет, мне нужна сильная королева, такая, за которой пойдут народы в горячем порыве служить Единому! Я плохо знаю тебя, Тамарис, но в упрямо сжатых губах, в выражении глаз вижу силу и характер! Если бы ты перешла на мою сторону добровольно, мне не пришлось бы… ломать тебя.
Последние слова он произнёс мягко, как я сама говорила бы с больным ребёнком. И тем страшнее мне стало. Первосвященник, хоть и не показал ещё истинного лица — я была уверена, что всё виденное ранее, не более чем маски! — умел вытягивать из человека душу. Я поняла это, увидев, как привязана к нему несчастная Атерис, любовью которой он играл, как большой кот — полудохлой мышью.
Не отвечая, продолжала есть. Кинувшись к нему распростёртыми объятиями, я выглядела бы подозрительно, так пусть думает, что пленница — невежа и грубиянка.
Помолчав, Первосвященник отпил вина из бокала. В отсвете каминного пламени оно сверкало рубиново-красным. В медленном движении жидкости было нечто завораживающее. Я даже жевать перестала, наблюдая, а рука сама потянулась к бокалу.
— Хорошая девочка, — заметил Файлинн, когда я залпом выпила своё вино. — Вижу, ты в смятении от всего случившегося и не знаешь, что сказать?.. Что ж, я дам тебе несколько дней обдумать моё предложение. Согласна?
Кивнув, откинула назад волосы и вновь принялась за еду. Он всё равно не сдержит обещания! Я видела это в похотливом блеске его глаз, в том, как тонкие пальцы оплетали и сладострастно сжимали витую ножку бокала. Великая Мать, дай мне терпения пережить то, что мне предстоит!
Первосвященник, видимо, любил поговорить. Надо заметить, слушать его было интересно, хотя и неприятно. Когда он понял, что еда намертво перекрыла поток моего красноречия, принялся разглагольствовать сам. О том, как славно мы заживём, если я покорюсь его воле, с каким восторгом люди воспримут возвращение на трон старшей ветви королевского рода, как мы соберём под наши знамёна желающих умереть за веру и обрести вечную благодать, и прокатимся стальным катком по соседним странам, обращая их к истине!
— Истина, — говорил Файлинн, — самая сладкая ложь нашего мира, Тамарис! На самом деле не существует никакой истины, каждый смотрящий видит своё и только своё, на чужую точку зрения ему наплевать, даже если она и есть настоящая истина! Люди лживы по природе своей, и не просто лживы, но склонны ко лжи, не могут без неё существовать! Вера легко справляется с этим пороком, давая всем единое знание и единый постулат. Вера в Единого бога — очищает души и сердца ото лжи.
Я выпила ещё. У меня было ощущение, будто я читаю сафьяновую тетрадь мэтрессы Клавдии, понимая отдельные слова, но не улавливая общего смысла. Первосвященник только что сказал нечто очень важное, однако так укутал истинное знание в слова, что это важное я упустила!
— Ты разрумянилась, Тамарис, — улыбнулся Файлинн, отставляя бокал, — тебе это к лицу. Я пока не потребую ответа на вопрос о троне, но взять тебя хочу прямо сейчас!
Не успела моргнуть, как уже была в его руках, как он укладывал меня на ковёр у камина и целовал, будто кусал — жёстко, больно. Его руки шарили по моему телу, вызывая омерзение, но я прикрыла глаза, будто от истомы, и про себя шептала молитву. Выдержу, всё выдержу, лишь бы только увидеть его горло над собой. Нож, взятый со стола, был спрятан у меня в рукаве. Выхватить его — дело одного мгновения!