Первое время случалось, что мои указания не сразу исполнялись, когда я попросил полковника Чижова разобрать, почему так случалось, офицер ответил, что ведь командир только просил, а не приказывал и даже не повышал голоса. Тогда я разъяснил офицерам – каждая моя служебная просьба равносильна приказанию, возвышения голоса они от меня не скоро дождутся; всякое же неисполнение раз мной преподанного буду считать не только служебным упущением, но и недостатком уважения ко мне.
В конце 1895 года полковник К. подал в отставку, офицеры стали сговариваться, чтобы не устраивать ему никаких проводов.
Во избежание нежелательных толков в городе, я собрал батальонных и ротных командиров и обратил их внимание на следующее: удобно ли отпустить полковника К. без проводов? Хотя за ним особых заслуг не числится, но он 31 год носил могилевский мундир, будет носить его и в отставке, и полтора года временно командовал полком. Отказ в проводах обидит его жену и дочь, которые в полку пользуются общей любовью.
Когда вопрос был вынесен на общее собрание, было постановлено устроить прощальный чай с дамами и поднести ему портсигар с соответствующей надписью.
Заехав однажды в 11-ю роту на послеобеденные занятия, я не застал ротного командира. Грамотностью с людьми занимался младший офицер, подпоручик Карциновский, а с молодыми солдатами – фельдфебель Рафальский, один из лучших в полку. Пробыв некоторое время в роте, я услыхал, что кто-то старается подняться по лестнице, но это ему плохо удается. Сообразив в чем дело, быстро вышел на лестницу и увидал штабс-капитана Б., совершенно не в своем виде. Приказав ему немедленно сесть в мой экипаж, я отвез его домой. Приехав к себе, распорядился тотчас же собрать всех батальонных и ротных командиров, рассказал им, что застал в роте, и затем добавил:
– После этого штабс-капитан Б. должен бы оставить полк, но, знаю, как все вы его любите и судьбу его передаю на ваше решение. Если вы можете за него поручиться, что подобный случай не повторится, то на вашу поруку могу его оставить, если же не можете, то он должен снять наш мундир.
Все за него поручились, первым Галле.
– Ну хорошо господа, ради вас он может остаться, но примите меры, чтобы не случилось вновь, так как во второй раз простить уже не смогу. На ваше, Галле, специальное попечение передаю его, так как вам после производства (уже был представлен в подполковники по избранию) предстоит принять третий батальон.
Поручившись за Б., ближайшие его друзья настояли, чтобы он поехал в Варшаву к известному тогда гипнотизеру доктору Охоровичу.
Доктор Охорович пользовал Б. в течение двух недель, и, отпуская его, просил перед выходом в лагерь еще раз приехать дней на пять. Не знаю подробностей лечения, но факт тот, что Б., который до того постоянно много пил, совершенно перестал прикасаться к вину и даже как будто бы не страдал от этого. За несколько дней до выступления в лагерь явился ко мне Б., сильно взволнованный, и стал упрашивать, чтобы я его перевел в другой батальон:
– А то Галле задушит меня.
Я успокоил Б., объяснил, почему не могу перевести его, Галле же действительно его любит, первый просил и поручился за него:
– Не задушит он вас и сделает из вас человека; потерпите и займитесь хорошенько своей ротой.
Подошла весна и принесла мне первые радости. Поверка обучения молодых солдат прошла настолько успешно, что все были довольны, чувствовали нравственное удовлетворение, все подтянулось и настроение поднялось. Но больше всего порадовала учебная команда.
Еще при приеме полка, осмотрев подробно учебную команду, я убедился, что ее начальник штабс-капитан Машевский очень хорошо и усердно ведет классные занятия, но совершенно не справляется со строевым обучением. Вяловатый по природе, медлительный, он привил эти качества и команде. Необходимо было передать команду в более живые, энергичные руки; но я еще совершенно не знал офицерского состава и не мог сам выбрать. Решил посоветоваться с Чижовым и высказал ему, какие бы я хотел видеть качества у будущего начальника команды: крепко любящего свой полк, ставящего интересы полка выше всего, настоящего строевика, энергичного работника, способного не только обучать, но и воспитывать людей.
Чижов указал на поручика Соколова, причем предупредил, что Соколов временами загуливает, но, по его мнению, это происходило главным образом от избытка энергии, которую ему некуда расходовать.
Расспросив поподробнее, решил остановиться на Соколове. В тот же день пригласил его и высказал ему свой взгляд на постановку обучения в учебной команде и что помимо всего предусмотренного положением об учебных командах я ожидаю от него еще следующего: внедрить будущим унтер-офицерам, что Могилевский полк никогда ни в чем не должен уступать другим, что личный пример и заботливость о подчиненных являются главной силой власти каждого начальника. Помимо положенного курса обучения, обучить людей команды гимнастическим играм и старым военным и народным песням. Ежегодно, по личному его выбору, подготавливать двух человек для замещения должности фельдфебелей.
Штабс-капитан Машевский был назначен командующим 13-й ротой, а поручик Соколов принял учебную команду. И хотя назначение его состоялось лишь в конце 1895 года, результаты обучения, выявившиеся на экзаменах и на строевом смотру, превзошли все ожидания. Стало ясно, что в руках поручика Соколова учебная команда будет надежным рассадником унтер-офицеров.
Поручик Соколов стал лицом в полку. Меня же больше всего радовало отношение к нему людей, как они им гордились и как старались во всем ему подражать.
Потребовав от офицеров напряженной работы, я отлично сознавал, что надо им дать соответствующие отдых и развлечения. Общество офицеров жило дружно, каждые две недели в полковом собрании были вечера, на которые приходили большинство полковых дам и дам 7-й артиллерийской бригады.
Собрание помещалось в прекрасном частном двухэтажном доме. Во втором этаже – зал с хорами. На одном хоре помещалась музыка, на другом – карточные столы. Под хорами отделенные от зала колонами под одним гостиная, под другим столовая. Кроме того, в Собрании были: большая буфетная, дамская уборная, внизу комнаты для занятия с офицерами, для карточной игры и большая биллиардная. Словом, Собрание отвечало всем требованиям. Офицерский стол очень хороший и очень дешевый – обед из двух блюд стоил зимою в Радоме 25 копеек, причем по местному обычаю перед супом подавалось мясо под хреном или под каким-нибудь соусом; по воскресеньям сверх двух блюд или сладкое, или пирог к супу. В лагере же этот обед стоил 30 копеек, ужин по порциям, порция 15 копеек. И только в дни вечеров буфетчику разрешалось подавать блюда, которые для Радома являлись роскошью, например: рыба, дичь, дикая коза, и за такие блюда назначались цены от 40 до 60 копеек за порцию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
