Пища постепенно все улучшалась, а с выходом в лагерь в помощь к приварочному окладу шли овощи с маленьких огородиков, разбитых всюду, где позволяло место. Тем не менее я чувствовал, что можно еще улучшить пищу, но, не имея достаточного опыта, чтобы учить этому делу, я решил прибегнуть к следующему способу.
В то время еще существовали вольные работы, и в Варшавском округе в пехоте среди лета делался перерыв, и войска отпускались на вольные работы на две недели, с 15 июля по 1 августа. Было решено тотчас по возвращении людей с работ, с 1 августа, начать варку на приз, самые же призы раздать в назначенное мною время. Так варили в течение двух недель, пока наконец утром 15-го, в день Успения Пресвятой Богородицы, я назначил раздачу призов. Пища варилась у нас в восьми котлах; было заготовлено столько же мисок, помеченных каждая особой буквой. Из какого котла в какой миске налита варка, знали только заведующий хозяйством и я. Для оценки варок были назначены от каждой роты: фельдфебель, все унтер-офицеры и по 20 рядовых. Оценка означалась крестиком или нулем, получившая наибольшее число крестиков, получала первый приз, следующая второй и т. д. Призы состояли из: первый – мундир и шаровары с клеймом «призовой» и 10 рублей деньгами; второй – то же самое и 5 рублей деньгами; третий тоже и 3 рубля деньгами.
Когда призы были розданы, я благодарил всех кашеваров и всем, не получившим призов, выдал по 3 рубля наградных. А вечером собрал всех фельдфебелей и в присутствии ротных командиров объявил им:
– Теперь вы убедились, какая может быть варка, так прошу, чтобы и дальше была такая же пища, иначе годовое условие об оставлении на сверхсрочной службе не будет возобновлено.
Для хлебопечения в Радоме вместо старой пекарни были выстроены две хлебопекарные печи системы генерала Васмунта, совершенно точно по его инструкции и из указанного им материала. Печи обошлись в 1800 рублей, но в первый же год окупились экономией на дровах, а затем полк имел ежегодно не менее 1500 рублей экономии от дров и, главное, всегда одинаковый, прекрасно выпеченный хлеб. К следующей весне то же было сделано и с лагерной хлебопекарней.
Замечательно, что по мере улучшения качества и вкуса пищи постоянно сокращалось потребление водки в полковой лавочке и рос спрос на папиросы, чай и на разные лакомства.
Создалась, наконец, в полку та атмосфера взаимного доверия и понимания, о которой я всегда мечтал, и стало легко проводить все требования в жизнь. Насколько привились полная тишина и внимание в строю, могут служить показателями два случая: на одном из ночных маневров, приближаясь к позиции противника, пришлось проходить лесом, и только когда мы вышли на опушку, то оказалось, что мы ошиблись направлением и стоим под углом к противнику. Было еще настолько темно, что едва можно было различать предметы на ближайшем расстоянии. Выйдя с адъютантом несколько вперед, мы стали с ним, расставив руки параллельно фронту противника, и батальоны сами в полной тишине переменили фронт, не переходя опушку леса и ничем не выдав своего присутствия. В таком положении выждали рассвета и произвели атаку.
Другой раз, возвращаясь с ночного маневра, мы подошли к лагерю, когда в дивизионной церкви, расположенной против 4-го батальона полка, уже шла обедня. Став перед серединой полка, я приказал через адъютанта при относе знамен музыке не играть, батальонам следовать на свои места в полной тишине, все остальное выполнять по знакам командира. Полк построился на передней линейке, отдал честь знаменам и разошелся по палаткам, не проронив ни звука, так что когда я вошел в церковь, начальник дивизии верить не хотел, что полк только что пришел с маневра и разошелся по палаткам, ничем себя не обнаружив.
15 июля, в День Св. Владимира, мы возвратились с послеобеденного учения уже перед самым ужином. Когда, помывшись, я хотел идти в собрание, сын заявил:
– Офицеры просят тебя не приходить, пока тебя не позовут.
Мы уселись с ним на любимую скамеечку, сделанную дугой и прислоненную к трем елкам, на которой всегда пили кофе и чай. Примерно через час пришли нас звать.
Вся галерея, столовая и столы утопали в зелени, офицеры поздравили меня с именинником и просили после ужина выслушать концерт. Когда отошли от стола, вышли вперед четыре офицера с мандолинами и сыграли нам целый ряд квартетов. Они подметили, как я часто потихоньку подходил к офицерским палаткам и слушал игру подпоручика Никитина. Играл он прекрасно, и я готов был слушать часами. И вот, ко дню именин сына они и подготовили мне сюрприз. После мандолин пел офицерский хор. Замечательно, что игре на мандолине и на других инструментах и пению офицеров обучал поручик Шеин, сам не знавший нот, но игравший по слуху на рояле и на каком-либо другом инструменте и мастерски управлявший офицерским хором. Так неожиданно справили мне именины сына.
В полку был также церковный хор, под управлением поручика Дурнова, в котором было несколько выдающихся голосов: тенор – писарь Емельянов, бас и баритон – фейерверкер и бомбардир 7-й артиллерийской бригады и, в особенности, высокий тенор Ковальский, попавший к нам по набору из Киева, из хора Киево-Печерской лавры.
Выехав однажды верхом по Ивангородскому шоссе, я еще издали услыхал пение 1-й роты на ходу, причем один высокий чистый голос покрывал все голоса. Погода была морозная, при сильном ветре, и снег крупой. Остановив роту, я поздоровался и спросил фельдфебеля, кто у них поет таким высоким голосом?
– Молодой солдат Ковальский, певчий из Киева, мы все не наслушаемся, когда он поет.
Вернувшись с прогулки, я приказал в первую же субботу освидетельствовать Ковальского на нестроевые должности и назначил его на вакантную должность церковника и певчим в хор. Помимо великолепного голоса, он оказался еще и хорошим регентом.
Большого внимания требовал вопрос вольноопределяющихся. Ввиду хорошей стоянки было довольно много желающих отбывать повинность в полку. Не отказывая никому в законном праве отбыть воинскую повинность, я в то же время очень строго отличал желающих только отбыть повинность от желающих быть командированными в училища. Первых допускал легко, вторых же с большим разбором, причем особенно принималось во внимание воспитание и семейное положение. Во всяком случае, каждому объявлялось вперед, на каких условиях он принимается, и велась отдельная книга, в которую вносились фамилии каждого вольноопределяющегося и отмечалось, принят ли только для отбытия воинской повинности или может быть удостоен командирования в училища.
В первых числах августа полк выступил в подвижный сбор в Люблинскую губернию. Сбор был тяжелый, не только по величине переходов с попутными занятиями, но и ввиду неблагоприятной погоды – из 25 дней сбора выдались только семь ясных солнечных; в остальные дни лил дождь и была местами непролазная грязь. Квартиро-бивачное расположение на ночлег в пехоте почему-то не допускалось, и мы всегда становились биваком.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
