— Так вот, — снова передохнул Богданов и толкнул ногой камень. Камень соскользнул в ущелье, и еще долго раздавался его стук и грохот. — Так вот. Я один, — подчеркнул Богданов. — И вдруг в одно утро я вижу — на ледяной глыбе начерчено что-то человеческой рукой. «Неужели тут кто-нибудь был до меня?» — подумал я и пошел к скале. На скале из тусклого очертания стала ясно вырисовываться человеческая фигура. Через миг она ожила, затем приподнялась, и я увидел перед собой девушку. Она привстала, отряхнулась. На ней было платье полумужского покроя, сапоги, и в руках она держала тонкую трость из камыша. Она еще раз отряхнулась, расчесала рукой небрежно взбитые волосы и сказала: «Меня зовут Юлай. Я так давно ждала тебя. Тысячу лет я лежала в этой льдине, прикованная, замурованная, и никто не мог растопить эту льдину. И вот ты пришел». — «Да, да, я пришел, — ответил я. — Я пришел, — и тут я вспомнил, что именно ее, эту девушку по имени Юлай, я искал всю жизнь. И, протянув ей руку, я сказал: — Пойдем. Пойдем вместе. Жизнь исчертила лицо мое морщинами, но душа моя молода, как и твоя душа».
Богданов смолк и даже обрадовался, что рассказ вышел так удачно, а Феня вся сжалась. Богданов подумал, она еще не понимает, к чему он рассказал такой сон, и потому добавил:
— Я ей сказал: «Юлай! Если ты пойдешь со мной, то мой трудный путь будет радостным».
— А учиться я должна? — вдруг выпалила Феня. — Мне ведь еще надо выдержать испытания на инженера-металлурга.
— Конечно, это главное, — потухая, согласился Богданов.
— Ну, вот, видите, — Феня вскочила и быстро побежала вниз, точно боясь своим присутствием оскорбить Богданова.
— Все, — чуть погодя сказал Богданов.
Феня неслась с гор, ничего не видя под ногами, и ей было не только обидно, но и стыдно. Внизу, у синенького домика, она столкнулась с Кириллом и, став перед ним, как вкопанная, сказала:
— Холодно. Холодно. Я домой, домой. — Она было пошла к домику, но резко повернулась и бросила Кириллу. — Подсылаешь? Зачем? — и раздраженно добавила: — Я ему сказала: «Нет».
— «Ну, подожди, — Кирилл кинулся за ней. — А отчего ж ты такая? Ну, сказала нет… а что ж?
— Сам знаешь, — и Феня скрылась в синеньком домике, крепко хлопнув дверью.
И все, казалось, было сломано, измято и выброшено, как выбрасываются повялые, потускневшие цветы.
Богданов остался на старом месте, у потухающего костра. Феня скрылась у себя в комнате. Кирилл повернулся от гор в другую сторону, к ущельям, и стал кружить около синего домика, как на привязи, думая о Богданове, о Фене, о себе, о Стеше. Он бродил около часа, изредка взбирался на возвышенность и отсюда видел, как у потухающего костра сидит застывший Богданов, и ему было жаль его. Он хотел было подняться к нему, утешить его, сказать, что он, Кирилл, страдает не меньше его.
Но в эту минуту из синего домика кто-то вышел. А через несколько секунд рядом с Кириллом уже стояла в черном плаще Феня и, вся дрожа, говорила:
— Зачем? Зачем ты все это сделал?
Кирилл ей рассказал все, как было.
— Не мог же я его держать за фалды?
— А-а-а, — вырвалось у Фени, и она, дернув его за руку, шепнула: — Пошли. Пошли. Пусть будет что будет.
Она вела его по темным, извилистым тропам, в другую сторону от Богданова. Кирилл не сопротивлялся. Чуть погодя она сказала ему:
— Нагнись… не ушиби голову, — и первая нырнула в пещеру, освещая ее маленьким фонариком.
Кирилл мельком увидел, что пещера совсем небольшая, скорее это не пещера, а какое-то логово. В одном углу разостлан сухой болотный мох, в другом — стоит стол, завяленный стеклянными пробирками.
— Не удивляйся. Сюда мы часто заходили с подругой. Это наш горный кабинет.
— С подругом?
— Ну, зачем мне тебе врать?
Кирилл осекся. В самом деле, какое он имеет право подозревать ее? Но зачем в такую пещеру ходить с подругой?
«Ой, сколько еще во мне грубого. Я уже не могу мечтать так, как мечтает она, как когда-то и я мечтал», — обругал он себя и закурил.
Феня попросила папиросу.
— Я не курю. А так иногда балуюсь, — сказала она.
Она курила, не втягивая дыма в себя, и папироска у нее скоро потухла. Кирилл хотел было зажечь спичку, но Феня запротестовала.
— Не надо. Я от твоей.
И при вспышке папиросы Кирилл увидел ее лицо и глаза. Глаза ее смотрели не на папироску, а на него — Кирилла, смотрели с тоской и упреком. И это вышло у него невольно. Он обнял ее и поцеловал, а она вся вздрогнула и тихо погладила его большую руку.
— Пусть мои девичьи мечты оборвутся здесь, если им суждено оборваться, — еле слышно прошептала она и сама, нагнув его голову, поцеловала его долгим, вязким, непривычным поцелуем и отпрянула в угол логова, и оттуда долетели до Кирилла ее слова: — Я до этого никого… никого, Кирилл, не допускала. Слышишь?
— Я знаю, — сказал он и, уже не в силах остановить себя, пошел к ней.
2
Стремительно наступала осень…
Лось-самец, старый лесной вояка, лежал в чаще. У него ныла рана на левом бедре, — это он вчера получил в схватке с молодым лосенком, может быть даже сыном или внуком.
И красивая самка, с рыжеватым загривком, с такими, пружинистыми ногами, с узкой холкой и аккуратной мордочкой, отделившись от стада, гуляла на поляне. Сегодня она не притрагивалась к травам, не рыла землю копытом. Она все время куда-то всматривалась, держа голову высоко, напряженно, и вздрагивала всем телом. И на ее дрожь, на ее томный взгляд из леса вышел молодой самец. Он кинулся к ней, но, встретив резкий, дробный удар копытами, отскочил в сторону: молодой самец был еще совсем неопытный. И самка брезгливо, ударила его задними копытами, но с места не двинулась, так же томно посматривая по сторонам, вздрагивая всем телом.
И вот совсем далеко, за увалами гор, раздался в утренней прохладе трубный зов. Зов — глухой, с перерывами — несся по ущельям, перекатывался через горы, терялся где-то в густой чаще леса и снова обрушивался на самку-мать. Она потянулась мордой, выпрямилась, разом всеми четырьмя копытами ударила о землю, и ее красивая голова чуть склонилась набок. Казалось, вот сейчас она со всех ног метнется на трубный зов, перескочит ущелья, прорвется сквозь чащу, — но она вовсе не кинулась. Она встряхнулась, как-то вся опала и нехотя принялась щипать траву. Тогда молодой самец снова вышел из кустов, но не кинулся к ней, а начал кружить, обхаживать ее. Он совсем уже было к ней приблизился и даже опустил морду, исподлобья глядя в ее глаза, как со стороны гор снова раздался властный, глухой, с перерывами зов, и вскоре на поляне показался рослый, с широкой грудью, с разветвленными, огромными, точно куст шиповника, рогами, с отвислыми губами, с глазами навыкате — старый самец, владыка лесов. Он не пошел сразу на самку, как это сделал молодой самец. Он молча, будто давно привык к этому делу, одним могучим ударом свалил молодого самца с ног и гордым шагом пошел к самке. Самка кинулась в чащу леса. Дробный стук ее ног уводил старого самца в глубь леса. Затем она, сделав круг, снова вернулась на старую поляну, и от ее спины, из-под ее пахов, покрытых нежным пушком, валил пар. Она, очевидно, вовсе не ждала встретить тут молодого самца, желая остаться наедине с тем, кто так торжественно мчался за ней, издавая рев, ломая, срезая острыми, разветвленными рогами сучья.
Но молодой самец вступал в жизнь. Он со стороны двумя-тремя прыжками настиг старика и всадил свои острые рога ему в бедро. Старый самец, не ожидая удара, осел задом, — но тут же выпрямился, круто повернулся, и рога молодого спутались с рогами владыки лесов.
Они бились на опушке, а самка стояла в стороне, нехотя щипала траву и даже несколько раз копытом рванула рыхлую землю.
Сдался молодой… Обливаясь кровью, он нехотя поплелся вниз к ручью, а старый самец, издав глухой зов, пошел на самку. И она, строгая, бойкая, неподатливая до этого, покорно встала навстречу ему…
Сегодня старый самец проснулся позже. С вечера они вместе с самкой забрались в чащу, легли — голова к голове, и он всю ночь охранял ее, но на заре уснул и, проснувшись, увидел рядом с собой только примятое логово: самка куда-то ушла. Он поднялся, тихим шагом тронулся к водопою. Увидав в ключе отражение своих разветвленных рогов, он оторвал морду от воды и заревел, посылая в чащу все тот же трубный, глухой зов. С его темных, почерневших губ стекали струйки.
И из чащи на его зов вышла та же самка с рыжим загривком.
— Кирилл! Смотри, теперь она уже пришла к нему, — проговорила Феня, показывая на самку.
Феня сидела на обглоданном ветрами, морозами красном камне. Кирилл стоял около, так, что свисшие ноги Фени чуть не касались его лица.
— Смотри, смотри, она идет к нему — смело и бойко. А вчера она бегала от него, — говорила Феня и вся горела.
