— Прошу вас, паны. Итак, какое у вас ко мне дело? — заговорил Мысловский.
— А дело такое. Есть у нас сведения, что вокруг вашего лагеря шла какая-то не очень понятная нацистская возня. Пан Дубицкий сказал, что вы были руководителем подполья. Может, что-нибудь вам известно по этому поводу?
Владислав помрачнел. Оно и понятно. Вспоминать лагерь — вещь не самая приятная. Но он пересилил себя.
— Ну, подполье — это громко. Мы занимались немного саботажем. Но это так… Уже в сорок пятом начали подумывать о восстании, но пока думали — русские пришли. Но вы правы — кое-что я знаю. Вы, наверное, имеет в виду того, кого мы звали Черным Доктором?
— Вот о нем можно?
— Это наш местный ужас. Да, он появлялся время от времени в лагере. То есть, постоянно он тут не обитал, а уж где — я не знаю. Это, похоже, и в самом деле был доктор. Или ученый. По крайней мере, внешность у него была интеллигентская. Время от времени он отбирал людей и их куда-то увозили. Никто не вернулся. Так что, сами понимаете, как люди смотрели на его. визиты… Но тут вот что интересно. Людей он отбирал по каким-то совершенно непонятным признакам. У меня есть достоверные сведения — он подолгу беседовал с блокфюрерами[45]. Расспрашивал о поведении, о характере. Со стукачами из заключенных тоже разговаривал. А потом являлся с солдатами в барак, показывал пальцем на того или другого… Их и забирали.
Мысловский перевел это Елякову. Что ж, все подтверждалось, но толку-то в этом? И тут капитану пришла в голову одна мысль…
— Пан надпоручик, покажите ему фотографии Барона.
Тот вытащил снимки.
— А вот этого человека вы не видели?
Староста присмотрелся.
— Видел. Несколько раз. Но это совсем другой случай. Бывал он в лагере. Но давно, в сорок втором, в сорок третьем… Всегда в штатском, но понятно, что офицер. С ним еще приезжали люди. Тоже либо в штатском, либо в немецкой форме без знаков различия. Но он был главным. Эти вроде бы все честно говорили. Они людей вербовали.
— Куда?
— Известно куда. Немцам служить. Уверяли, что не на фронт. Может, и не на фронт. Может, с партизанами воевать. А может, в шпионы, к русским в тыл. Но по-любому, это не простой вербовщик. К нам ведь приезжали и другие. И в полицию вербовали, и в другие места… Но тем явно численность была важна. Чем больше, тем лучше. А этот — он по одному отбирал… Ему не все были нужны, а только здоровые. Точнее, нас тогда всех от ветра шатало, но оно ж видно — кто, если откормить, снова будет сильным. Кое-кто из наших на его уговоры поддался…
Машина двигалась в обратном направлении. Пан Дубицкий пребывал в глубокой задумчивости. И вдруг оживился.
— Паны! Я, кажется, кое-что могу добавить. Так вот. Я много беседовал с местными жителями. И вспомнил, что в двух километрах отсюда есть поместье, принадлежавшее одному магнату. Немцы его заняли и превратили в какой-то секретный объект. Обнесли все колючей проволокой, поставили серьезную охрану. А в конце сорок четвертого немцы все это взорвали.
— Похоже на то, что это именно тот самый объект. Но все-таки… И что ж мы от этого получили, товарищ капитан? — спросил Мысловский.
— Немного, но кое-что. Получается, Барон, вербовавший людей, скорее всего, для каких-то антипартизанских отрядов, получил каким-то образом сведения о ведущихся в лагере исследованиях. Или даже был с ними связан. Но это неважно. Допустим, он знает, что материалы этих исследований находятся в Черном лесу, и представляют определенную ценность. Он хочет их добыть. Но как попасть в лес, не знает. По крайней мере, нам понятна его мотивация. А это уже много.
— Товарищ капитан, а что ж может быть там такого, что он не просто за ними гоняется, но и убивает направо и налево? Да и свою жизнь не особо бережет… — недоуменно спросил Копелян.
— Если это был и в самом деле ученый, то скорее всего он проводил какие-то эксперименты над заключенными. А ведь это серьезно. Раньше-то над людьми экспериментов не ставили. Так что этот Черный Доктор вполне мог нарваться на какое-нибудь большое открытие. Такое, что его либо можно как-то использовать, либо — попросту продать тому, кто больше заплатит. Правда, с этим не стыкуется, зачем он толкает туда банды аковцев. Но с этим будем разбираться…
13 июля, 10 километров от Мышенца
От ближайшего воеводского центра они шли пешком. Они — это Мельников и Мирослав — товарищ, из тех же поляков, что и амбал, помогавший задержать Клаху. Он тоже готовился в каком-то спеццентре на территории Советского Союза — и учили его там, понятное дело, не цветочки собирать. Потом его забросили в Польшу, в какой-то отряд Гвардии Людовой, где он и воевал до подхода Красной Армии.
Плохая грунтовая дорога вилась между кое-как обработанных полей, перемежающихся сосновыми рощами. Война тут прокатилась зимой, так что крестьяне худо-бедно — но сумели отсеяться. Впрочем, мирно-идиллическим пейзаж казался только на первый взгляд. Все эти леса и перелески были перепаханы и перекорежены побывавшими тут многочисленными войсками, техникой и различными службами. Под деревья то и дело вели в колеи, в самих лесах не повернуться было от блиндажей — целых и разрушенных, а также от разных банок и прочего хлама. И самый главный признак длительного пребывания большого количества солдат — это стойкий запах экскрементов, веющий из лесов. Неподалеку немцы создали мощные линии обороны, но серьезных боев в этих местах не было. Наши прорвались в другом месте — южнее и севернее. Так что фрицы вынуждены были бросить свои сооружения без боя. Обычное дело на войне. Сперва строишь, потом отходишь, так и не сделав из окопов и блиндажей ни одного выстрела.
Дорога была пустынна. Один раз навстречу попался крестьянин с подводой, опасливо покосившийся на двоих топавших по дороге мужчин.
Мельников и Мирослав были в солдатских сапогах, шерстяных фуфайках и кепках, которые тут носят крестьяне среднего пошиба. Сергею пришлось припомнить свои артистические способности, чтобы скрыть военную выправку. Хорошо, что когда-то в школе он занимался в драмкружке. Руководитель говорил, что у него талант…
А вот Мирослава, видимо, учили на совесть. Он выглядел вполне по рабоче-крестьянски. Поглядишь — обычный мужичок из захолустья. Все это напоминало не слишком уж давние партизанские времена.
Как и задание, данное Мельникову и Мирославу, которое трудно было назвать особо конкретным. Сходить в деревню и выяснить: что же там происходит? По большому счету они перли в белый свет, совершенно не представляя, что их может ожидать. Хотя на всякий случай они имели письмо от Клахи к тамошним ребятам. Но только вот что оно стоило тут — это письмо? Вопрос тоже непростой. Уж больно заковыристыми были отношения между различными вождями оппозиции.
По дороге Мирослав просвещал Сергея о некоторых местных тонкостях. Мельников, честно говоря, не так уж много видел в жизни «польских» поляков — живущих на исторической родине. Но Сергей имел некоторое представление об их национальном характере. Мирослав продолжал его образовывать в том же духе. Причем этот парень крепко проварился в советских структурах, а потому, в отличие от большинства соотечественников, был способен говорить о своем народе с юмором.
— Ты понимаешь, мы, поляки, народ своеобразный. Гонору в нас много. Знаешь, как в старину в Польше выбирали короля? Стоило одному пьяному шляхтичу сказать, что он против, — и все! Выборы считались недействительными. Вот и доигрались до того, до чего доигрались. В тридцать девятом многие думали, что Гитлер в союзе с Польшей пойдет на СССР. Ха! Нужен был немцам такой союзник! Он накормил наше славное правительство обещаниями — и, разумеется, обманул. Вот и теперь… Набежали из Лондона всякие болтуны — и снова начинают старую песню. Игры в политику… — Мирослав сплюнул. — Кому-то наврать, кому-то польстить, кому-то что-то пообещать — и все политиканы надеются получить с этого выгоду. А мне политика, за которой русские танки, нравится больше.
Между тем быстро темнело, небо заволокло тучами, стал накрапывать дождь. До нужного пункта было еще километра полтора. Оглядевшись вокруг, Мирослав заметил стоящую в отдалении на пригорке хату.
— Слушай, давай начнем разведку с того дома. Заодно и переночуем.
Оставив Сергея возле ворот, Мирослав постучался в двери. Когда ответили, обменялся через дверь несколькими словами. Как ни странно, открыли довольно быстро. После коротких переговоров поляк пригласил Мельникова внутрь. Двор свидетельствовал о бедности. Из домашней скотины по двору бродили две или три голенастых курицы. Хата тоже была не то чтобы очень. Она совсем не походила на деревенские дома в соседней Пруссии, а вот на белорусские хаты — особенно с территории бывшей Польши — куда больше. Население состояло из бабки, деда и большого рыжего кота, который равнодушно глядел на гостей.
