— Добрый день, паны, я все ждал, когда вы придете по мою душу.
— Если ждали, это хорошо. Тогда, наверное, не будете играть в молчанку.
— А какой смысл? Раз проиграл — так уж проиграл.
— Тогда начнем… — заговорил Мысловский. — Итак, вы надхорунжий народной милиции Янош Клаха. Член «Армии Крайовой», участник Варшавского восстания. В ОРМО попали по настоянию людей из Национальной партии. И, насколько я понимаю, теперь работающий на нелегальные структуры этого же пана. Демократии вам, значит, мало…
— Бросьте вы о демократии, мы же серьезные люди. Мы ж не на митинге. У вас свои цели, у нас — свои. Ваш главный аргумент — это русские танки и вооруженные русским же оружием люди из Войска Польского. Мы надеемся найти достойный ответ, чтобы свести эти ваши веские аргументы к нулю или хотя бы максимально ослабить… Например, с помощью англичан. Политика. Каждый играет теми картами, которые есть у него на руках. Но, я думаю, вы пришли не дискутировать о политике. А я не собираюсь играть в героя-партизана. И раз проиграл — готов отвечать на ваши вопросы.
— Прежде всего, нас интересует: почему вы убили Ковалевского?
— Потому что он стал чересчур опасен. Он должен был кончить тем, чем и кончил: к нему в гости приедут люди из НКВД. Он так и не понял разницы между польскими соответствующими службами и русскими. Думал — с русскими можно играть в те же игры, что и с соотечественниками. Вот и доигрался. А если конкретно — во время последний встречи у нас вышла ссора. Он стал мне угрожать. Видите ли… В наших структурах нет единства. В этом и есть главная беда демократии. Они и во время немецкой оккупации, находясь в подполье, бесконечно дискутировали. Вот так и мы с ним… Слово за слово… И закончилось все стрельбой. Но если правду сказать, я вас тоже недооценил. Думал, день-два у нас все-таки есть. А за ошибки в нашем деле приходится платить очень дорого.
— Ковалевский, что это был за человек?
— Темный. Во время немецкой оккупации он занимал довольно высокий пост в германском отделе, занимавшемся трудовыми ресурсами. Он утверждал потом, что это было прикрытие. Так или нет — никто не знает. Все, на кого он ссылался, попались в лапы гестапо. С нашими он стал сотрудничать в сорок третьем, уже после Сталинграда. Он и в самом деле спасал молодых людей от угона в Германию. Вернее — обеспечивал им работу на подконтрольных ему предприятиях. По моему мнению, прежде всего он думал о личной выгоде. И только о ней. Я — ваш убежденный противник, и скрывать этого не собираюсь. А Ковалевский — он мне, кажется, просто жулик.
— Но все-таки, в чем причина такого резкого обострения ваших взаимоотношений?
— Я понял, что его игры приведут к провалу всех.
— Что это за игры?
— Тут я могу только догадываться. Насколько я понимаю, во время войны Ковалевский или кто-то из его людей связался с немцами. Или, точнее, они с ним связались. Речь шла о так называемом Черном лесе. И когда все покатилось с востока на запад, кто-то из тамошнего начальства, из этого самого леса, хотел через Ковалевского выйти на англичан. Тут, повторюсь, я опять могу лишь догадываться. Но складывается впечатление: Ковалевский хотел продать британцам некий секрет. Который и сам не знал. То есть, он торговал воздухом, а тем временем искал дорогу к этому секрету. В общем, обманывал всех. Для своих личных целей он использовал структуры нашей организации. И в результате вывел на нее вас… Молодым людям он кружил голову мыслью о предстоящем вооруженном выступлении против русских и коммунистов. Щеголял своим участием в Варшавском восстании. Хотя на самом-то деле он ушел из города пятого или шестого августа — когда стало ясно, что с ходу нам овладеть городом не удалось… И он прав. Потому, даже если русские все же подошли, — что мы им могли предъявить? Да и наплевали бы они на все эти «правительства». Сила всегда права. А сейчас… Кто всерьез может рассчитывать на успех восстания, пока Польша набита русскими войсками? Мы все это терпели, но когда увидели, что он пошел в разнос…
Еляков подумал про себя: да и Варшавское восстание-то было глупейшей, отвратительно организованной авантюрой — последней отчаянной попыткой АК утвердить свое влияние в Польше. Эти паны отлично понимали: когда в страну войдут советские танки, возразить им будет нечего. И к тому же это восстание попахивало немецкой провокацией. Впрочем, мало кто точно знал — как там было. Живых его участников осталось немного.
— А вы хотите победить мирным демократическим путем? На выборах? — с иронией спросил Мысловский.
— Мы рассчитываем, что Запад нас не оставит. Что англичане и американцы вынудят русских оставить Польшу в покое.
— Я могу вам только посочувствовать, — с усмешкой вставил Еляков. — Запад уже не раз предавал Польшу — а вы все верите в его благородство.
— Причем тут благородство? Я ни в чье благородство не верю. Я верю в политические реалии, — усмехнулся Клаха.
— Но, в конце концов, нас рассудит история. Пан надхорунжий, спросите его: что он может еще сказать о Ковалевском?
— Я могу дать вам важные сведения, если вы гарантируете мне жизнь, — ответил поляк, не задумываясь.
Елякову приходилось довольно много сталкивался с лидерами польских националистов. И в сороковом, и в сорок четвертом. Как он успел заметить, этих паны говорили много громких слов о Родине и о долге перед ней. Но это было слова для других. А среди них мало встречалось беззаветных героев. Как только опасность нависала над их шкурой, они тут же сдавали всех.
Капитан повернулся к Мысловскому:
— Мы можем дать ему такое обещание?
Поляк изобразил на лице работу мысли. Это, конечно же, была игра. А вот Клаха, кажется, не хитрил. Он явно не был фанатиком идеи — и теперь отлично понимал: если бы он угодил в лапы своих собственных органов безопасности, у него, может быть, имелся бы шанс отвертеться. Тут была опять же политика, многопартийное Временное правительство — а потому имелись и разные возможности выкрутиться. Но про железные объятья НКВД были наслышаны все.
Наконец Мысловский прервал молчание:
— Пан капитан, мы со своей стороны можем дать такие гарантии. Если же вы…
— Мы тоже можем — но только в том случае, если пан Клаха не сражался с оружием в руках против Красной Армии.
— Я не сражался с оружием руках. Но каковы ваши гарантии?
— Придется поверить нам на слово.
— Хорошо, — со вздохом ответил Клаха. — Придется вам поверить. Другого выхода у меня ведь все равно нет… Так вот, в восьмидесяти километрах на северо-восток есть то ли маленький городок, то ли большой поселок. Он расположен в очень глухом и очень своеобразном месте. С одной стороны недалеко граница с Восточной Пруссией, с другой — с СССР. Туда и немцы не заходили со времени начала войны с Советами. А с тех пор были лишь польские полицейские формирования. Так вот — в этом месте — база Ковалевского и его людей.
Еляков вспомнил карту. Так-так. Опять подуло холодным ветром со стороны озера Спирдинг-зее.
— Чем занимаются эти формирования?
— Я не знаю. Они никому не подчиняются, кроме Ковалевского. Но это не мальчишки, которые бегают по городу с выпученными глазами и кричат о свободной Польше. Но, по нашим сведениям, — это хорошо вооруженные боевики. Ковалевский отказывался поставить эти структуры под наш контроль…
— Почему?
— Он хотел сохранить свое исключительное положение. У нас на севере людей почти нет. А у него — есть. К тому же там маячат какие-то немецкие группы — судя по всему, это очень хорошо подготовленные профессионалы.
— Кто они такие?
— Это никто не знает. Знал Ковалевский — но его вы уже спросить не сможете, — сказал Клаха с некоторым ехидством.
— И последнее. Что такое институт «Норд»?
— А-а, вы и об этом знаете. Но я знаю очень немного. Это была немецкая исследовательская группа при одном из небольших концлагерей в Польше. Они занимались экспериментами над людьми. Потом попытались эвакуироваться в Кенигсберг. Но по какой-то причине не успели. Как я догадываюсь, результаты их работы оказались в этом проклятом Черном лесу. Я полагаю, за ними и охотился Ковалевский…
— Товарищи, я думаю, вы узнали что хотели? — спросил Мысловский. — А у меня к нему еще достаточно вопросов, связанных с его деятельностью в нашей структуре…
— Как вы думаете, товарищ капитан, ему можно верить? — спросил Мельников, когда капитан сообщил ему о результатах допроса.
— А почему нет? Война закончилась, началась политика. А в политике под танки с громкими лозунгами не кидаются. К тому же… Насколько я знаю, когда Мысловский стал беседовать с ним об интересующих его вещах, не связанных с нашим делом, — Клаха стал куда менее красноречивым. По сути дела, он сдал нам конкурентов. В этой польской каше все обстоит очень непросто. Не так — или с нами, или с ними. Тут много всяких тонкостей.
