Но как ни шумели дожди, на какие только лады ни свистел ветер, все-таки солнце раздвинуло тучи. Рассеялась в лесу серая дымка тумана, растворилась в Днепре унылая мгла. Засиял и заискрился мокрый луг. За болотом побелел гребень бугров.
Хорошо после дождливой погоды погреться на солнышке. Да и подремать под деревом можно. Солдат спит, а служба идет. Только расстелил Иван под дубом плащ-палатку, отпустил ремень, чтобы легче дышалось, а уже тут как тут посыльный.
— Давай, Бугай, со своей жинкой в штаб. Подполковник Шор вызывает. Ты скажи Синокипу и Кролику с Пляшечником передай: пусть они тоже туда топают.
У подполковника Шора глубокие глаза. Смотрит он всегда исподлобья и своей крепкой фигурой напоминает Ивану борца, который готовится к выходу на арену. В штабной землянке несколько минут длится молчание. На столике под локтями подполковника хрустит, как сухарь, новенькая двухкилометровка.
— Так вот, товарищи разведчики… В окрестные села немцы стягивают войска, они усиливают свои гарнизоны. Зачем? Для какой цели? — И, не дожидаясь ответа, Шор поясняет: — Враг собирается нанести удар по советскому району, прочесать лес. Ваша разведывательная группа должна вырвать у немцев тайну «Ч». Установить час атаки — рассекретить «Ч». Нас интересует дислокация и численность противника. Нина должна прислушиваться в селах к разговору немецких солдат. Помните, товарищи, лучший и единственный способ уточнить расположение и силы противника — это получить сведения от того, кто был в стане врага и видел его собственными глазами. Такими отличными информаторами могут быть местные жители. — Под локтями подполковника снова захрустела двухверстка. — Я выдам вам надежные документы и справки. Даже при самой тщательной проверке они не вызовут никаких подозрений у немецких комендантов и полицейских.
После длительного инструктажа подполковник распределил роли. По распоряжению старосты хутора Гречаники Синокип, Пляшечник и Кролик направлялись в город Переяслав на трехдневный сбор сельских полицейских. Иван Бугай и Нина Клочко возвращались с окопных работ домой в переяславский пригород Пидварки.
В полдень разведывательная группа, переодетая во все штатское, вышла из лесу и, отыскав среди порыжевших кочек тайную тропку, перешла через старый торфяник. Разведчики молча миновали луг. Оглянулись. Черная полоса леса, синяя полоса гор, и вдали, как булатный клинок, — Днепр. Потупив глаза в землю, они вышли на Переяславский шлях. Кролик порылся в кармане заношенного пиджака, достал клочок бумаги и, прежде чем высыпать на него щепотку махорки и скрутить козью ножку, прочел вслух:
— «Э-э-э! Что же вы, хлопцы, так притихли? — сказал наконец Бульба, очнувшись от своей задумчивости. — Как будто какие-нибудь чернецы! Ну, разом все думки к нечистому! Берите в зубы люльки, да закурим, да пришпорим коней, да полетим так, чтобы и птица не угналась за нами».
— Добрые слова, — заметил Пляшечник и нагнал Бугая. — Ты вот что, голубчик, не руби так шаг, а то за версту видно — солдат.
Поравнявшись с Иваном, Кролик усмехнулся:
— Бугай, старшина грозит тебе пальцем, ты шаг не печатай, ходи с развальцем.
— Смотри, Кролик, забудешься да ляпнешь «старшина» там, где не надо, и крышка нам, — строго предупредил Бугай. Он услышал в небе гусиный крик и запрокинул голову.
Иван залюбовался перелетной стаей. Впереди два стремительных вожака, а за ними — крылья, крылья и крылья. Летят птицы на юг. Где-то они задержались и вот спешат настигнуть ускользающее тепло. Полнеба охватили серые проворные крылья. Сколько птиц! Трудно даже сосчитать. Повисла над Переяславским шляхом живая звонкая цепь. Красота какая! Так и повеяло детством, репейником, молоком. Гуси летят, гуси! Вдруг затрещал за шляхом кустарник, словно рванулись там в разные стороны дикие кабаны. От неожиданности Иван вздрогнул. В первую секунду он даже не подумал о выстрелах. Тревожный, трубный клич вожаков, и как будто порывом ветра подбросило вверх гусиную стаю. А из посадки на шлях выскакивали немецкие солдаты: лязгая на ходу железом, они провожали испуганных птиц огнем ручных пулеметов.
«Промах, промах, промах», — после каждого залпа радовался Иван.
Тысячекрылое небо рябило, как река.
Между тем из посадки толпами продолжали выходить на шлях немецкие солдаты. Это была какая-то пулеметная команда. На плечах каждого гренадера модной горжеткой красовалась пулеметная лента. Она спадала на грудь и прикреплялась к поясу специальными металлическими застежками. Засучив рукава по локти, немцы с особым шиком носили пулеметные ленты. Слева на тонких ремешках висели каски, а за широкими поясами виднелись гранаты с длинными белыми деревянными ручками.
Пулеметчики шумно выходили на дорогу, строились в колонну. Обер-лейтенант поправил пенсне, и тут Иван невольно замедлил шаг.
«Сейчас, гад, остановит нас. Спросит, кто такие? Откуда и куда идем?»
Обер-лейтенант на какую-то долю секунды задержал взгляд на широких синих повязках и, помахав перчаткой Синокипу, Пляшечнику и Кролику, стоявшим в почтительной позе на обочине, подал команду.
На солнце засверкали никелированные губные гармоники. Пулеметчики под музыку, с песней зашагали на хутор Веселый.
— О чем они там горланят, Нина? — спросил Иван.
— Понимаешь… Пыль, солнце, жажда маршируют вместе с ними. За спиной — сотни километров. Впереди — длинная дорога. Неизвестность. Шагая, они не знают, долго ли еще эта дорога протянется.
— Чтоб она у них под ногами провалилась! — вставил Кролик и предложил всем закурить.
15
— Ну, сынки, осеним себя крестным знамением у ворот собственного дома! Долго я ждал этой минуты и наконец дождался, пришла она, желанная голубушка. — Жилистый старик с винтовкой за плечами ловко крутнул коня и ногой распахнул ворота. — Ишь ты, пакость какая… — Въезжая во двор, он покосился на вывеску, привинченную крупными шурупами над входом в застекленную веранду, и прочел по слогам: — Дет-ски-е ясли… — Старик со всего размаху хлестнул нагайкой по вывеске. От удара свинцового наконечника красное стекло с треском разлетелось на куски. Конь шарахнулся. — Ну ты, шалишь!
Крепкие, по-ястребиному проворные парни соскочили с коней и торопливым шагом направились в дом.
— Куда? Стой! — Старик слез с коня и, сняв картуз, перекрестился. — Первым должен войти я.
Яков Васильевич Кваша, глухо покашливая от волнения, со слезами на глазах поднимался на струганое крыльцо. Как бы стараясь отогнать нечистую силу, сотворив крестное знамение, вошел он в сенцы. Потоптался, посопел и открыл дверь в бывшую горницу. Чисто. На окнах марлевые занавески. Просторная комната заставлена детскими кроватками. На подушках — разноцветные попугайчики, погремушки.
— Эту дрянь убрать. Были ясли, да погасли… — И старик сел на подоконник.
Вот она, та горница, где он справлял свою свадьбу. А потом крестины двух сыновей. «Обмывал» с переяславскими дружками-богатеями выгодно купленные новые десятины пахотной земли, луговые пастбища и гордость всего квашинского дома — бакалейную лавку.
Ровно двенадцать лет назад он вместе с хозяйкой дома, хворающей Мотрей, и сыновьями-подростками тайно укладывал в плетеные корзины и холщовые мешки нажитое добро. Забрал тогда Кваша все, что могли увезти на двух подводах горячие кони, купленные у кума Блохи за тридцать звонких, новеньких, жаром горящих царских золотых десяток.
Нет теперь в живых ни жинки — завзятой лавочницы Мотри, ни кума Блохи — известного переяславского барышника. Умел кум сделать прыжок, с разгону покрыть на взмыленных лошадях десятки верст и в один день тряхнуть мошной на трех ярмарках. Оттого и прозвали его люди Блохой. Вот воротила был! Коммерческая голова. А как разошелся, распоясался в ту пору ухарь-купец! Прибрал к своим рукам переяславскую ярмарку, повел за собой на поводу конные базары Канева, Гельмязева и Золотоноши, пропустил через ненасытный кошелек целые табуны коней. Прошумели копыта золотым дождем. Все-таки не сумел изворотливый кум Блоха долго поцарствовать. Нагрянула к нему милиция с обыском. Да дудки, не взяли. Пока ломились в двери, кум в чулане повесился, милиции язык показал. Не отдал кум Блоха золотишко Советам. Не одна жестяная банка, набитая золотыми царскими монетами, зарыта им где-то под Переяславом, в Пидварках. А вот где? Один дьявол знает. Да, решительный был человек кум Блоха. Недаром у батьки Махно в личной охране состоял. Коней ему — вихрей степных подбирал, пулеметными тачанками командовал.
Под черным знаменем на тачанке погулял по степям и сам Кваша. Когда врывался в местечки с волчьей сотней, только искры летели из-под железных шин по щербатой мостовой. А потом день и ночь уходили от погони. Примчались с кумом Блохой к мутному, вспененному Днестру. А за реку не пошли. Впервые нарушили приказ батьки и по совету кума на лучших скакунах незаметно, ночью покинули штаб Нестора Махно.
