— Спасибо вам, хозяюшка, — поднимаясь из-за стола, тихо сказал Синокип. — Живите в этой хате счастливо.
— Мы с мужем вечером бросим эту хату, — печально ответила Христя.
За селом Синокип сказал:
— Ну, братцы, у меня портянки мокрые: сапоги спиртом поил.
— А я под лавку выплескивал, — отозвался Пляшечник и добавил: — Умный человек Шор, знал, для чего могут три фляги пригодиться. Сразу видно, что мы полиция, а не окруженцы. Где бедолаги спирт достанут?!
— Продумано, — заметил Кролик.
— А ты чуть всю обедню в грязь не втоптал, — напал на него Бугай.
— Ты нам, артист, лучше скажи, откуда барышника Блоху знаешь?
— Иуда тридцать сребреников взял, а этому кровопийце старосте тридцать золотых десяток подавай, — рассмеялся Бугай.
— Я удивляюсь, Ваня, как ты этого гада провел, — тряхнула кудряшками Нина.
— А чему удивляться, случай такой выпал. Хозяйка сказала, что барышник Блоха — старосты кум. А моя мать когда-то кухаркой у этого мироеда Блохи служила. Я с ней в доме барышника десять лет жил и знал его как облупленного. Племянник у него действительно был. Только где-то как в воду канул.
Они вошли в посадку, и старшина Пляшечник, раздвинув кусты, сел на пенек.
— Привал. Давайте-ка, товарищи, обмозгуем наши дела. Староста выболтал самую главную тайну. Нам известен день прочески леса — седьмое октября. А также расположение фашистских войск. В этой обстановке правильнее поступить так: Синокип возвратится в лесной лагерь и обо всем доложит комдиву, а мы постараемся проникнуть в Переяслав, проверим слова старосты, разведаем, какие там силы сосредоточили немцы.
— На том и порешили, — в один голос сказали Бугай с Кроликом.
— Я не прощаюсь с вами, ребята. Уверен, что мы встретимся. Отдохну в посадке и ночью буду пробираться к своим, — согласился Синокип.
Солнце уже коснулось тополиной гряды, когда за полосой пыли, поднятой грузовиками, показались соломенные хаты Бабачихи. На окраине села у шлагбаума прохаживались немецкие часовые и полицейские. Старший полицай, проверив у Ивана и Нины выданные старостой справки, предупредил:
— Три дня дорога будет закрыта. Сидите в Переяславе и не рыпайтесь.
Подняв шлагбаум, старший полицейский задержал Кролика.
— Не можно с баклажкой в Переяслав на сборы, не можно!
Кролику пришлось отстегнуть от пояса флягу. Она пошла по рукам довольных патрулей.
— Ну, иди, чего стал. — Старший полицейский подтолкнул Кролика прикладом.
Достаточно было нашим разведчикам окинуть село взглядом, чтобы убедиться в правоте слов старосты. Да, то была не пьяная болтовня. Вся Бабачиха забита пехотой, танками, пушками, грузовиками. Превращена немцами в военный лагерь. В садах дымились походные кухни, сверкали костры, на которых солдаты дружно осмаливали свиные туши. На траве лежали ощипанные гуси. К серо-зеленым мундирам, словно густая паутина, пристал белый пух.
Уже вечерело, когда разведчики подошли к Переяславу и на его пыльной окраине увидели ту же картину — военный лагерь.
— Надо смываться. Немцы беспечны. Главное — не наткнуться на полицаев, — сказал товарищам Пляшечник и свернул в переулок.
В Переяславе немцы готовились к выступлению и не обращали внимания на прохожих. Маленький глухой переулок, пожалуй, был единственным местом, свободным от фашистских войск. Он вывел разведчиков на берег почти пересохшей речушки, и они по песчаному руслу ушли в камышовые заросли.
С первой звездой старшина Пляшечник повел разведывательную группу на запад. Автомобильные фары и костры служили в степи маяками. Они помогали разведчикам обойти Бабачиху и двигаться дальше по хлебам, не приближаясь к опасному Переяславскому шляху и одновременно не теряя из виду этот отличный ориентир.
Пляшечник давно не помнил такого ночного марша. В дороге он опасался, выдержит ли Нина эти бешеные броски по хлебам. Но она оказалась настоящим ходоком, проворным, быстрым. Ранним утром они сделали в овраге один-единственный привал. Пляшечник не сомневался в том, что разведка удалась. Остался последний переход — форсирование старого торфяника, а там уже лес, и можно палку добросить до лагеря. Осмотревшись, они вышли на тропку. Тихо. Кругом ни души. Только серая чайка с криком носится над бровкой: где-то, видно, ее гнездо, и птица вьется, прямо-таки нависает над головой.
Белыми цветами усеяно темное зеркало старого торфяника. Узкая бровка еще покрыта на удивление сочной травой и зеленой стрелкой уходит в пожелтевшие камыши. Нежно шелестят мохнатые кисточки. Только крик чайки все отчаянней и тревожней — так и падает ковшиком, так и плачет над черной водой. И вдруг затрещали желтые камыши, да так, что чайка метнулась ввысь и где-то в небе прозвучал ее печальный крик.
— Ну, здравствуй, племяш! Быстро ты обернулся… В Переяславе успел побывать… Я тебе говорил: под землей найду, если обманешь. Придется тебя, племяш, разменять на мелкую монету. — С этими словами староста Кваша вышел из камышей и вскинул карабин. Вслед за ним на бровку ступили его молчаливые сыновья и пять немецких автоматчиков в пятнистых лягушечьих маскхалатах.
— Что, племяш, принес червонцы?! Комиссариком оказался?
— А ты, немецкий холуй, думал озолотиться?! Плевал я на твою поганую пулю.
— Я тебя плеточкой запорю, отбивную котлету сначала сделаю, — подступал Кваша.
— Эх ты, «ласточка, пой, сердце успокой», — передразнил Квашу Иван.
— Я тебе покажу, сукин сын, «ласточка, пой», — вскипел староста и, опустив карабин, взмахнул плеткой.
Но удара не последовало. Стоявший в сторонке Кролик сделал пружинистый прыжок и каким-то необыкновенно ловким, точно рассчитанным движением вырвал у Кваши винтовку. И в ту же секунду он сделал два выпада и, как молнией, поразил штыком чубатого сына старосты и одного лягушатника.
Ударом кулака Бугай сшиб с ног младшего сына старосты и, завладев его карабином, бросился на помощь Кролику, который, работая штыком и прикладом, гнал в камышовые заросли ревущих быками немцев. Теперь Иван мог оценить чемпионские удары Кролика. Винтовка в его руках так и летала. Выпад — блеск штыка, взмах — удар приклада, и уже лягушатники качаются в траве.
Кролик остановился у камышовой заросли. Дал по двум бегущим немцам несколько выстрелов. Оглянулся лихой боец, хотел что-то крикнуть на радостях своим товарищам. Как вдруг из-за плеса вороном каркнул немецкий пулемет. Схватился Кролик за грудь, и показалось товарищам, будто в его руках затрепетал на ветру красный платок. Видно, все еще не веря в смертельную рану, словно пробуя свои силы, сделал он несколько шатких шагов и, падая на тропку, только и успел сказать:
— Ужалила…
Еще раз каркнул немецкий пулемет. «Фить-фить-фить» — близко пронеслась свинцовая стайка пуль. Туго пришлось бы разведчикам, если бы старшина Пляшечник не метнул в ответ трофейную гранату с длинной белой деревянной ручкой и не угодил бы прямо в пулеметное гнездо. Но пулеметные очереди позволили бежавшим в камышовые заросли гитлеровцам оправиться от испуга и повести оттуда ответный огонь.
— Отходите, я прикрою! — Пляшечник вставил в трофейный автомат полную обойму.
Иван с Ниной сделали перебежку и тут увидели, как из камышей на соседние бровки выскочили немцы, одетые в зелено-коричневые маскхалаты.
— Товарищ старшина, нас окружают! — крикнул Иван.
Под огнем пронеслись разведчики по бровке, пролетели по лужку и скользнули в овраг.
— Быстрей! — торопил Пляшечник. — За нами погоня!
Но уже не хватало сил бежать с прежней скоростью. Немало верст отмерили ночью разведчики. Дышать становилось все тяжелее, ноги подкашивались.
— Ой, нога… — сказала Нина, когда они очутились на околице села.
За скирдами сена белела знакомая хата Христи.
— Спасайтесь, товарищ старшина… За селом лес… Еще успеете добежать… А я не могу бросить Нину… Она ногу подвернула в проклятом овраге.
— Спасайся кто может? Что ты мелешь? А ну, прикуси язык! — С этими словами Пляшечник взял на руки Нину. — Открой дверь, Иван.
Они вошли в пустую хату. На полу и лавках валялись брошенные пузырьки с лекарствами, разбитые блюдца. Видно, в большой спешке оставляли хозяева хату, даже золотые сережки, изогнутые молодым месяцем, забыли на столе.
Пляшечник закрыл дверь на засов, подпер ее двумя рогачами.
— Будем держать оборону… Патронов маловато… Бить по немцам только одиночными выстрелами.
— Возьми мой автомат, Ваня, дай мне винтовку, — попросила Нина.
Бугай помог ей подняться по лестнице на чердак и принялся топором проделывать в соломенной крыше бойницы для круговой обороны. Старая, слежавшаяся, крепко связанная в пучки солома пружинила, как резина. При каждом ударе топора Иван покрывался густой пылью. Он жмурил глаза и чихал. Неожиданно что-то зазвенело под топором. Бугай разгреб солому и вскрикнул:
