Когда Нечипоренко ушел, показал Исааку бумагу с рисунком диадемы и спросил, может ли он сделать нечто подобное, и сколько такая диадема будет стоить из местных бриллиантов, может, еще добавить два-три цветных камня типа крупной шпинели или изумрудов. Задумал это в качестве свадебного подарка для Маши, сказал, что размеры здесь примерные, зависит от того какие камни у него есть. Исаак вновь ушел за заветной коробкой и стал примерять камни к рисунку. Надо сказать, что вкус и выдумка у старика были, он еще принес коробочку с цветными камнями и примерил красные огранённые камни, только сдается мне, что это были настоящие рубины, а не та шпинель, что венчает корону российской империи и считалась раньше рубином. Потом что то считал, шевеля губами и сказал, что меньше 70 тысяч талеров не получается и то, больше трети камней у него нет и их придется заказывать и гранить, но в цену по средней стоимости он их включил, так что больше восьмидесяти тысяч не будет ни за что. Я прикинул, что в России моего времени это не стоило бы 80 тысяч долларов, а не в двадцать ли раз больше, в нынешней империи бриллианты тоже дороги, кроме того, Исаак их сам гранит, а Петербургские мастера знают только огранку «роза», где немного граней, поэтому по сравнению с современными старые бриллианты «играют» меньше.
– Только, Исаак, никакого граненого горного хрусталя, – предупредил ювелира, помня о его попытке «развести лоха».
– Как можно, рас Александр, а дочери раса Мэконнына понравилось мое кольцо?
Вот как, уже разнеслось, ну что же, там придворных было человек сто, языки длинные, вот и пошла гулять новость.
– Понравилось, вот теперь хочу ее новым украшением порадовать. А твоя фамилия случайно не де Бирс?[67]
– Нет, но я знаю эту компанию, торгующую алмазами, оттуда и поступает большая часть неограненных алмазов, в том числе и ко мне. А огранка у меня своя, фамильная.
Я сказал, что подумаю, оставил ему рисунок и сказал, что зайду дня через три – четыре, за ложками приедут мои люди, только вот еще одну попрошу сделать и открыл свое портмоне, но Исаак замахал руками, что это будет подарок для меня – он, наверно, подумал, что я ложку для себя заказываю, а она предназначалась Артамонову. Денщику я сапожки куплю, но будет странно, если все получат ложки, а он – нет. Потом купил по мерке стопы мягкие козловые сапожки и расшитые тапочки для Ефремыча и мы вернулись в гарнизон. В гарнизоне меня встретил Стрельцов и сказал что приходил курьер от местного начальника полиции, прихожанина того же храма Святого Георгия, где мы были накануне. Он приглашает георгиевских кавалеров на пир в честь «Георгис ашкери» в его загородном доме завтра, за ними пришлют повозки, так как обратно верхом им ехать будет несподручно.
С утра следующего дня шестнадцать кавалеров во главе с сотником Стрельцовым, который хоть и не был Георгиевским кавалером, но знал французский, а приглашение было написано на корявом французском, на присланных телегах отправились за город. Проведя инструктаж, я попросил сырой воды не пить ни в каком случае, местной брагой-пивом под названием «тэч» вусмерть не напиваться, в общем, вести себя как положено православным воинам, истинным Георгис ашкери. К вечеру повозки приехали с пьяными казаками, во все горло распевавшими песни. Относительно трезвый Стрельцов доложил, что все прошло благополучно, их «до отвала» накормили. «И напоили», – добавил я. Сотник виновато улыбнулся и стал уверять, что хозяин был так радушен и сам накладывал руками им лучшие куски. Ели, правда, тоже руками, разложив еду на лепешки инджиры, положенные на банановые листья которыми был застлан стол в похожем на щелястый сарай загородном доме главного полицейского Харара.
Ели и пили целый день, начав с бараньей печенки, потом стали приносить жареных целиком на вертеле баранов, хозяин сам разделывал и оделял гостей лучшими кусками. Куски мяса можно было обмакивать в острый, очень жгучий соус из красного перца и масла. Кроме полицейского начальника, из местных абиссинцев были мелкопоместные дворяне, которым хозяин отправлял кости с остатками мяса, а некоторых «оделял» недоеденными казаками кусками и остатками тэча из казачьих кружек. Потом стали петь песни и плясать, при этом казаки своими лихими плясками вприсядку вызвали бурю восторга. Женщин вообще за столом не было, ни хозяйки, ни служанок. Прислуживали, принося блюда и жареных баранов только мужчины в белых шамах и шароварах. Так ели, пили, пели и плясали до темноты. А потом казаков бережно сложили в телеги, покрытые коврами, в последние две телеги положили двух целиком зажаренных баранов, обвитых цветочными гирляндами, по две корзины винограда и инжира, бросив сверху еще несколько связок бананов «до кучи». Наказали передать поклон расу Александру, то есть вам.
Потом опять был банный день, казаки чинили одежду и сапоги, меняя продранные на камнях пустыни подошвы и сточенные каблуки. Лошадей и мулов перековывали, в хозяйственных заботах прошел еще день, в конце которого Нечипоренко привез заказанные ложки. Мы посмотрели их и остались довольны.
Так наступил канун Нового 1892 года. Мы питались эти дни «полицейскими» дарами, поэтому живыми у нас оставалось еще четыре барана и два из них были обречены на заклание под Новый год. Еще заранее мы с Артамоновым развели спирту и сейчас две бутыли по четверти ведра разведенного наполовину спирта ждали своего часа (половину я планировал пустить на жженку, поэтому спирт там был разведен чуть покрепче, чтобы горело). Сварили котел «сорочинского пшена»[68], то есть рис.
Пока казаки готовили, у ворот раздались два выстрела, по тревоге выскочило дежурное отделение с винтовками в руках. Но оказалось, что тревога – ложная, эти выстрелы – сигнал курьера, который доставил мне почту из Джибути: три пакета, большой, средний и маленький. Сначала открыл маленький, там были ответы на вопросы, правильные, то есть Medicine, Donon, Grenade. Повезло немцу – вот ему и подарок на Новый год. Но, самое главное, Агеев уже неделю в Швейцарии.
Второй пакет был от фон Штакельберга, оставленный им русскому госпиталю, сгрузившемуся в Джибути – посмотрел на дату, Штакельберг написал его перед отправкой пришедшего за ним каравана, девять дней назад. Штабс-капитан писал, что его отряд пострадал от дизентерии, причем один из его солдат умер и был похоронен на католическом кладбище, правда, погребальную службу совершил православный батюшка, прибывший с госпиталем. Госпиталь собирается добираться до Харара самостоятельно, закупив мулов, французы на этот раз стали сговорчивее, особенно когда начальник госпиталя обвинил консула в смерти русского солдата, умершего от инфекционной болезни, то сразу же паровоз стал ежедневно доставлять цистерну воды, правда за деньги, ни сантима жадные французы не сбросили, как их не обхаживал интендант Титов.
Штакельберг писал, что компания «Мессенджери» запретила им гонять мулов за питьевой водой к источнику, из-за того, что они забирали из источника много воды, а животные топтали и грязнили землю вокруг. Без воды за неделю погибла половина мулов и все оставленные лошади. Люди были вынуждены закупать воду у местных жителей, после чего началась вспышка дизентерии – кто-то попил воды прямо из бурдюка или колодца, не прокипятив ее. В результате весь отряд свалился с дизентерией и одним из первых – доктор и фельдшер, которые ухаживали за больными и не могли помыть руки (воды хватало только для питья людям и мулы получали четверть ведра в сутки). «Что ж они спиртом рук не могли протереть, там же его три ведерных жестянки оставалось», – подумал я, удивившись беспечности эскулапов. Меньше больных было среди добровольцев – всего двое легких. Узнав о болезни, они опять перешли на свою готовку и избежали распространения болезни. Хорошо еще, что прибыли военные медики, так могли погибнуть еще двое-трое тяжелых больных из артиллеристов, их барон пока в госпитале оставил, а остальные его люди погрузили имущество на верблюдов и завтра выходят в Харар. Людей тоже посадят на верблюдов и оставшихся мулов, так как многие еще слабы после болезни. С отрядом отправили, кроме наших медиков, еще и двух фельдшеров из госпиталя. Мою шифровку генералу Обручеву Штакельберг отправил сразу после прихода каравана и просил сообщить начальника госпиталя, тоже шифровкой, начальнику ВМА для передачи генералу Обручеву, о состоянии оставшегося отряда.
