Оказалось, участковый так избил Славика, что тот попал в больницу.
– А наш дядя Ваня Безручко никого никогда даже пальцем не тронул, – с гордостью сообщил Лера. – Но он вашего Калеку мог бы запросто побить. Знаешь, как он пьяных по домам разносит?
– Как?
– А берёт одного под одну мышку, другого под другую, как два портфеля, и пошёл себе по городку. Кого он так не носил, тот ещё дёргается и пробует вырваться. Но ни у кого не получилось. Он таких «дергунов», как в тисках держит.
– А наш мент участковый – дубиной. Мама стала жаловаться, а они тогда говорят, что вы воспитывать не умеете и вас надо родительских прав лишать. А это не я самолётики жёг, а Витька. Он даже потом, когда меня побили, их запускал. Мама узнала – и ремня ему. А потом меня из больницы спасала. А её за это в суд, а меня в интернат.
– А в спецшколу за что?
– К маме бегал из интерната.
Беседу их прервала беременная Олечка. Она неожиданно вскрикнула жалобно, закатила глаза и стала сползать с парты на пол.
– Вызывайте «скорую»! – вскочила Ленка-Атаманша.
Лариса Борисовна бросилась вон из класса. Как далеко она бегала, неизвестно, только через минуту в её руках уже блестел пузырёк с нашатырным спиртом. Вслед за ней прибежала Антоновна с простынёй и Сергей Иванович с кружкой воды.
– Едут, – сообщил он. – Уже едут.
К приезду «скорой» Олечке стало легче. Но всё равно её забрали в больницу.
– Это пока не роды, – сказал на прощание врач, – но схватки могут начаться в любую минуту.
Проводив беременную девчушку, Лариса Борисовна вернулась и увела куда-то Славика. Лера остался один. Снизу из столовой доносились аппетитные запахи борща, компота и ещё чего-то вкусного.
– Наверное, оладьи, – предположил сзади Данила.
– Нет, – авторитетно не согласилась Ленка-Атаманша, – это вермишель по-флотски.
Она сидела на соседней парте в таком же одиночестве, как и Лера.
– Давай ко мне, – пригласила.
Лера пересел.
– Куда это Славик пошёл?
– К психологу, – пояснила Ленка. – Он же на двух пожарах горел. У него испуг сильный, темноты боится.
Лера посмотрел на соседку. Вблизи Атаманша показалась ему ещё красивее. Волосы, убранные в длинную косу, были бронзового цвета, словно литые. Брови чёрные-чёрные, а глаза зелёные, как у кошки.
– У тебя родители есть? – спросила она.
– Бабушка.
– И всё?
– Угу.
– Не пьёт?
– Да ты что!
– Везёт тебе. У меня ни бабушки, ни дедушки. Одна мамаша, но так за воротник заливает, что не помнит, как её звать.
– Что это у всех родители пьют, – удивился Лера, – сговорились, что ли?
– Если бы не пили, мы бы тут не сидели, – горько усмехнулась Атаманша.
– Зачем они такие вообще нужны! – яростно прошипел Лера. – Я бы их, я бы им…
– Нас от интерната в Германию возили, – перебила его Ленка и придвинулась вплотную, коснувшись губами Лериного уха.
Леру от этого даже в жар бросило.
– И в Италию, – шептала она едва слышно. – И ещё, наверное, повезут. Там здорово, конечно, но лучше бы мама была трезвая, красивая…
Ленка не успела договорить. В класс вошла Лариса Борисовна и огорошила с порога.
– Стопочкин, – улыбнулась она. – Прощайся, тебя забирают…
33
Лера был возмущён до глубины души: «Забирают? Перед самым обедом? Несправедливо!» Но тут за спиной Ларисы Борисовны возник лейтенант Безручко, и Лера тотчас забыл о несъеденном борще, о вермишели по-флотски и компоте из сухофруктов. Такого лица у дяди Вани он ещё не видел. Лицо милиционера было даже не сердитым, а суровым, как у воина, который увидел врага. «Бить будет», – сам не зная почему, решил Лера. Дядя Ваня Безручко будто мысли его прочитал.
– Бить я тебя, конечно, не буду, – сказал он, когда они спустились в санпропускник к старушке Антоновне, – хотя всыпать не мешало. Но уж больно Анисья Николаевна за тебя просила и плакала…
– Плакала? – опешил Лера.
– Плакала, – хмуро подтвердил участковый. – Переживает очень.
Он раздражённо махнул рукой, помолчал немного и присел на краешек «электрического» табурета.
– Переодевайся, – сказал совсем миролюбиво, – домой поедем.
Пока Лера одевался да раскладывал по карманам свои нехитрые пожитки, перед глазами его, как наяву, стояла плачущая бабушка. И так её жалко стало, что хоть сам зарыдай.
В коридоре, между тем, собрались его провожать сотрудники приёмника-распределителя.
– Никогда к нам больше не попадай, – неожиданно обняла его Лариса Борисовна.
А старушка Антоновна вдруг хлопнула по плечу.
– Не бегай из дому, – погрозила пальчиком. – Без дома пропадёшь.
– От себя не убежишь, а потерять себя можешь, – пожал на прощание руку Сергей Иванович.
Лера отступил на шаг, увидел их всех троих сразу, и такими родными они ему показались, что он стремительно чмокнул в щёку Антоновну, а затем Ларису Борисовну и бросился вслед за участковым во двор.
У синих ворот стояла машина «скорой помощи».
– Забирайся, – открыл дверцу дядя Ваня.
Лера поставил ногу на ступеньку и отшатнулся. В салоне «скорой» сидел санитар Коля Могильник.
– А куда мы поедем? – робко поинтересовался Лера.
– Это они пациента возили в психиатрическую больницу, – успокоил его дядя Ваня. – Теперь нас на обратном пути домой подбросят.
– О, – обрадовался Могильник, присмотревшись к нему, – старый знакомый. Иди-ка поближе.
Лера не шелохнулся. Санитар внезапно наклонился и схватил его за ладонь. Не успел Лера испугаться, а Могильник уже радостно тряс ему руку.
– Герой, – заявил он участковому, который внимательно наблюдал за этой сценой. – Я за ним целый час бегал – не догнал. А он напоследок меня в фонтане искупал.
– Это когда же? – прищурился лейтенант.
– Недели две назад. По холодку ещё.
– Бр-р, – передёрнул плечами дядя Ваня и посмотрел на своего подопечного. – Часом не тогда, когда ты у меня словарик брал?
Лера кивнул.
– Но я не обижаюсь, – заверил Коля, отпустив, наконец, Лерину руку. – Я ему счастьем семейным обязан. В августе свадьба будет.
34
От больницы, куда их подвезла «скорая», дядя Ваня повёл Леру домой к бабушке. Путь был неблизким. Предстояло преодолеть почти всю Румынию и ещё половину Кладочек. Коротая время, беседовали.
– Воровскому арго недолго научиться, – говорил участковый, вышагивая по тротуару, заложив руки за спину.
– Чего? Чему? – не понимал Лера, который едва поспевал за длинноногим милиционером.
– Воровское арго, – медленно повторил дядя Ваня, – язык социальных низов. Жаргон, одним словом, на котором ты Захарьеву письмо написал.
– А это просто, – согласился Лера.
– Вот и я об этом, – кивнул лейтенант. – Гораздо труднее выражаться правильно. В любом языке десятки тысяч самых замысловатых слов. А большинство людей пользуется двумя-тремя сотнями. Некоторые – ещё меньше.
– А те, кто матюгается? – поинтересовался Лера.
– У этих словарный запас вообще с гулькин нос, потому что матерное слово универсально.
– Это как? – опять не понял подросток.
– Включает в себя несколько смыслов, как слово ключ, или замок, или пол. Ведь существует всего лишь четыре матерных слова да ещё пара-тройка близких к ним. Но зато производных слов от этой основной четвёрки тьма-тьмущая. Целый словарь составится.
– Получается, из матюгов можно сделать язык будущего для всех народов?
Лейтенант только хмыкнул в ответ.
– Нет, – не согласился он. – Пластичность нашего ума напрямую зависит от того, сколько слов мы знаем. Матом всех тонкостей мысли и переживаний не передашь. Слишком грубый носитель информации. С таким же успехом можно ходить в школу на ходулях. Никто же не ходит. К тому же, материться в обществе не принято. Это почти то же, что разгуливать по улице голышом.
– А если достанут по полной программе?
– В смысле, допекут до самой печёнки?
– Ну да.
– Попробуй культурно ругаться, – предложил дядя Ваня. – Выходит позабористей любого мата.
Лера недоверчиво заглянул дяде Ване в глаза – не шутит ли.
– Не веришь? – обиделся тот. – Тогда давай кого-нибудь обругаем.
Лера тотчас нашёлся.
– Можно главного психа, – показал он на противоположную сторону улицы, где на лавочке перед своим домом отдыхал доктор Пардон.
Заметив участкового, Антон Палыч улыбнулся и приветственно приподнял шляпу.
– Нет, психиатра мы ругать не будем, – взялся в ответ за козырёк фуражки Безручко. – Лучше террористов или какого-нибудь маньяка.
– Тогда тех, кто наркотики продаёт.
Милиционер оглянулся по сторонам, снял фуражку и начал.
– А чтоб этих анашей-гашишей высоко подкинуло и низко ляпнуло! – сказал он и прислушался, словно музыкант к первому взятому аккорду.
