и прислушивался. — На вас лица нет. Главное, что с вами и детьми все в порядке. Вещи ваши полиция вам пришлет, вы же сообщили, где нынче живете?
Я — нет, но Фома наверняка, насколько я себе представляла обязанности дворников этого времени. Встреча с Петром Аркадьевичем была удачей больше, чем неудачей. Я позволила себя вести как цирковую пони, неторопливо переставляла ноги, всем видом показывая, в какое смятение меня привело известие о грабеже.
Отчасти так оно и было. Что мне делать с вещами? Опять продавать?
— А холопов все-таки высечь прикажите, — прибавил Петр Аркадьевич, довел меня до края площади, снова приподнял свой траурный вишневый цилиндр и поспешил отдать последний долг усопшему. Может быть, он рассчитывал втихаря плюнуть племянничку на могилу, но как знать, не оторвет ли ему Всевидящая за это башку?
Я постояла, переваривая услышанное. Сомнительно, что Петру Аркадьевичу было дело до меня и детей, подобие сочувствия он высказал, потому что понятия не имел, кто те «добрые люди», давшие мне денег на кулон и жилье, они могли быть крайне авторитетны и моя жалоба на агрессию дяди покойного мужа могла ему выйти боком. Но Лукея права, а я очень надеюсь, что Лукея права — он тюфяк, и слава Всевидящей.
— Ефим? — позвала я. Людей рядом не было, немногочисленная толпа ползла в тумане к камням, а нищие прыскали у них под ногами. — Расскажи мне, Ефим, как дело с продажей вещей было?
Ефим потупился, но запираться не стал. Я решила, что откровенность ему сейчас более выгодна, поскольку его — или чей-то еще — план сработал, и я могла за отличную реализацию этого плана заплатить. Пока было чем, Вера барыня щедрая, а что я ограничусь простой похвалой, Ефим не догадывался.
— Как мы уехали, барыня, дядькины люди чуть обождали и в дом зашли, — ответил Ефим, не поднимая головы. Со стороны казалось, что я его чихвостю. — А как вышли, окна побили, чтобы дворник утром увидел.
— А вещи?
То, что полиция осмотрела «ограбленный» дом, меня не пугало. Рассказы про гениальных сыщиков прошлых столетий были неубедительными сказками, с уликами никто не умел работать, вот с пыточными орудиями — дело другое, и если у кого-то найдут краденые вещи — мне конец, потому что иголки под ногти прекрасно развязывают языки.
— Дед мой скупал, — Ефим опустил голову еще ниже, но не оттого что стыдился противоправных деяний славных предков, наоборот, он, как и Лукея, гордился тем, как ловко они попирали закон и порядок. — Его отец скупал, отец отца деда моего скупал. То, барыня, вещи нарочно кинули бесхозяйные да приметные, чтобы от следа отвести, а прочее далеко уже, тревожиться не извольте. Не найдут.
— А ты что же? — полюбопытствовала я, удивленная такой славной уголовной династией у себя под боком. — На господ честно работаешь?
— А то как же, — с поразительным всепокорным нахальством откликнулся Ефим, и глаза его молодецки сверкнули. — При хороших господах чего не работать честно.
Да, в самом деле, при хороших-то господах. Может, мне не извозом, а скупкой заняться или банду лихую сколотить, чем я хуже Соньки Золотой Ручки? Я хмыкнула, закусив губу, и пошла вдоль припаркованных колясок, выискивая свою. Ефим без всякого стеснения сознался, что связан с криминалом — да боже мой, он член местной мафии по скупке краденого, но понимает ли он, что таким образом навлек на себя подозрения в покушении на убийство, или продолжает считать, что барыня глупа как гусыня?
А я была готова вычеркнуть его из списка, я поспешила. Никого нельзя исключать, никого, даже пастыря. Он был в доме, когда меня чуть не убили, правда, на первый взгляд его ничто, кроме покойника, не занимало… А прежде чем я докопаюсь до правды, я, вероятно, сойду с ума, особенно если учесть, как внезапно приходит паника.
Я не знала, чего я боюсь сейчас — всего и сразу. Мир моментально посерел, звуки затихли, нечто ужасное замаячило впереди, и я никак не могла понять, что это. Свисток городового? Нож в спину? Дети? Кредиторы? Суд? Что меня пугает так, что я не могу двигаться и чувствую, как Ефим, пыхтя и стараясь барыни не касаться, запихивает меня в коляску, а я всеми силами сопротивляюсь и только что не кричу?
Слезы лились без всякой причины. Казалось, что стало немногим легче, но это такая бездна, я даже вообразить не могу, что меня ждет. Как я боюсь следующей минуты!
Князю Вышеградскому я должна быть благодарна не меньше, чем доброй купчихе-вдове и жадному до впечатлений купцу Аксентьеву. Если бы князь не отправил моего мужа на тот свет, у меня не было бы ни малейшего повода реветь три ручья, не вызывая вопросов. Статус вдовы спасает от кривотолков, вокруг меня и так хватает змеиных гнезд.
И я уцепилась за спасительную мысль. Князь В., приславший мне записку, если это не Вышеградский, то кто? Других князей среди кредиторов мужа не числилось, но все бумаги я забрала, а значит, как только приеду, то в ожидании добрых или не очень вестей от Фомы и Афанасия я должна просмотреть все записи в поисках похожего почерка. Другого способа выяснить, кто мне писал, у меня нет.
Глава восемнадцатая
Здесь можно продать человека как вещь или прибить как таракана за косой взгляд, — а не убить за косой взгляд значит покрыть себя несмываемым позором. Не сказка, но этот мир умудрился себя реабилитировать.
Многое зависело от Фомы и его привилегированного положения, а дворник в эту эпоху не конский хвост, и власти относились к любому, кто хотел честно работать и зарабатывать, лояльно и преград не чинили.
Император и чинуши привечали купцов, торговцев, бакалейщиков, портных, извозчиков… ну, Вера, за чей счет будет существовать государство, если все кругом такие как ты? Дворяне к этому времени проявили себя сущими паразитами, а начинали как оплот и опора. «Вырождаются целые сословия, — бормотала я, рассматривая принесенные Фомой бумаги и жетоны, — а ты скучающе утешала знакомых, чьи юные и не слишком отпрыски надежд родительских не оправдали… какие их годы!»
Купец Аксентьев сдержал слово — когда мы с Ефимом вернулись, нас ждали две коляски и пять лошадей. Не кареты и не скакуны, но большее и не требовалось, пусть экипажи не новые, а лошади не молодые. Афанасий и
