Через несколько дней пришли снова:
— Да вы знаете, Михаил Петрович, что вы за человек: вам Золотая Звезда полагается, не меньше! Мы смотрели документы. Теперь будем писать.
— Вот это зря.
— Почему?
— Во-первых, никакого героизма. Давайте обойдемся без громких слов. Во-вторых, вы должны знать, что меня спрашивали: «Зачем тебе дали самолет, с каким заданием летел?..»
— Но ведь это несправедливо! Сейчас другое время.
— В-третьих,— Девятаев стоял на своем,— никто такого не напечатает.
Не печатали, действительно, долго. Закончилась навигация пятьдесят шестого, капитан поставил теплоход на зимовку, а сам преподавал на курсах матросов-рулевых правила судовождения.
Погожим мартовским утром, когда весело припекало теплое вешнее солнышко, Девятаев начал обычные занятия в классе. Дверь открыл коллега-преподаватель:
— Михаил Петрович, вас к телефону. Сам министр вызывает.
Девятаев вышел в коридор:
— Не разыгрывай, видишь, урок…
Снова открылась дверь. Пришел начальник курсов:
— Прошу ко мне в кабинет.
Телефонная трубка донесла вежливый шутливый голос:
— Вы что, Михаил Петрович, уже и министра не хотите признавать?..
— Простите, но…
Девятаев терялся в догадках. С какой стати ему будет звонить министр? И даже знает имя-отчество… Тот же голос стал серьезнее:
— А я, грешным делом, и не думал, что у нас в речном флоте работают такие люди. Только сейчас узнал из «Литературной газеты». А вас прошу завтра быть у меня. Билет на самолет в Казани приготовлен. До свиданья, до завтра. Встретимся в Москве.
На другое утро в большом доме на Кузнецком мосту ему сказали:
— Министр вас ждет.
В повести фронтовых лет «Небо войны» трижды Герой Советского Союза Александр Иванович Покрышкин написал:
«… Вчера мне сообщили, что с задания не возвратился старший лейтенант Девятаев… Он выпрыгнул с парашютом на вражескую территорию. Что стало с ним?
Ждали день, другой, звонили в штабы — никто ничего не сказал о нашем Девятаеве. Его поглотила страшная неизвестность. Что ж, не он первый и, видимо, не он последний. Одним удавалось сравнительно быстро вырваться из фашистских лап, другие проходили мучительный путь через концлагеря, третьи не возвращались совсем.
Вскоре в дивизию поступил приказ: перебазироваться в район Равы-Русской. Решив, что это будет, видимо, наша последняя база на собственной территории, я снова вспомнил о Михаиле Девятаеве. Где же он приземлился? Даже если его не схватят немцы, ему не пробраться к линии фронта. Ведь в лесах Западной Украины хозяйничают шайки бандеровцев.
О судьбе Девятаева мы узнали много лет спустя. Это не просто героическая, а поистине легендарная история.
… Существовавший в то время «порядок» расследования подобных случаев надолго похоронил в бумагах самоотверженный подвиг советских людей, и прежде всего их вдохновителя и вожака. Лишь когда была восстановлена правда и история этого подвига, Девятаев прибыл в Москву, чтобы встретиться здесь со своими боевыми друзьями и сподвижниками, вспомнить вместе с ними подробности необычайного перелета.
Тогда и я после многих лет разлуки и неведения увидел бывшего своего летчика, о котором много думал на фронте, не раз мысленно шел с ним по мрачным лабиринтам вражеского плена. Мы с Девятаевым разыскали на карте тот населенный пункт Львовской области, из которого он вылетел на боевое задание, припомнили его последний воздушный бой».
… Министр речного флота России в большом светлом кабинете, застеленном мягкими коврами, усадил Девятаева напротив себя и предложил «расширить» очерк, опубликованный накануне в «Литературной газете». Время для рассказа не ограничил.
— Про все рассказывайте, Михаил Петрович.
Петрович «исповедывался» почти час, полагая, что его слушает только Зосима Алексеевич Шашков. Министр не перебивал. Но иногда, подливая в стаканы минеральной воды, вежливо, тактично или поддакивал, или участливо, заинтересованно о чем-нибудь осторожно спрашивал.
Девятаев чувствовал здесь другое отношение к себе, совсем не такое, как там, где особо «бдительные» служащие пристрастно «выясняли», кто дал ему самолет и с каким заданием он летел.
— Вот и все,— закончил рассказ.
Министр поднялся за столом и, глядя поверх собеседника, погромче спросил:
— Ясно, товарищи?
Волжский капитан обернулся и… оторопел. На стульях вдоль стен большого кабинета сидели работники министерства. Как они вошли, он не слышал, их шаги поглотил мягкий ковер.
Была еще беседа с министром, теперь, действительно, один на один. Зосима Алексеевич спросил, на каком судне хотел бы капитанствовать Девятаев.
— Так я работаю на РБТ.
— Рейдовый для вашего размаха маловат. Хотите, назначим на транзитный трехпалубный новой постройки?
— Нет, не потяну. Опыта нет,— честно признался Девятаев.— Да и живу в Казани, семья, дети…
— Это я к слову,— улыбнулся министр.— В Сормове заканчивается постройка первого теплохода на подводных крыльях. Скоро начнутся государственные испытания. Хороший корабль, скорость семьдесят километров. Слыхали про такой?
— Понятия не имею…
— У него, как у самолета, есть даже угол атаки крыла. Таких судов доселе не бывало.
Девятаев еще не догадался, на что намекал министр. А тот продолжал:
— Конструкторы просили на «Ракету» и катерника, и летчика. Но чтобы оба были речниками. Катерника мы подобрали, еще кандидатура — только ваша. Надеюсь, согласие дадите.
— Так я же в этом деле ничего не смыслю,— растерялся Михаил от неожиданного предложения.
— Уж если вы там завладели их самолетом, здесь-то все будет проще, здесь дома. И вообще на «летучем» корабле летать полагается летчику. Вам, как говорится, и карты в руки. Подумайте, пока еще денька три-четыре побудете в Москве. Вас хотят видеть в Комитете ветеранов войны, Маресьев разыскивает. И Покрышкин звонил. Повстречайтесь с ними. Ведь друзья боевые.
… В Сормове Девятаева почтительно встретил главный конструктор кораблей на подводных крыльях Ростислав Евгеньевич Алексеев, его сотрудники, капитан-испытатель «Ракеты» Виктор Григорьевич Полуэктов, механик Николай Петрович Горбиков.
Девятаев понимал, что для него, впервые увидевшего «Ракету», многое здесь будет новым, неизвестным. И прежде всего — скорость. Вода, речной фарватер — это не небо, где истребитель становится истребителем… Полуэктов же, спокойный, рассудительный человек, знает в «Ракете» каждую заклепочку. При постройке судна он подсказал конструкторам больше ста дельных предложений. И потому при первой же встрече Девятаев откровенно сказал ему:
