— Сколько же я болею?
— Три дня.
Явился Полибий, подхватил хозяина с другой стороны. Так втроем добрели они до перистиля. Тут уже суетились две рабыни: взбивали подушки, матрацы. Увидев хозяина, запричитали, заахали. Притворно? Нет? Не разберешь. Но, похоже, что непритворно. Вон ту смуглянку Клодий выкупил из лупанария и обещал свободу. Умрет он — быть ей и дальше рабыней, ублажать чью-то похоть, пока морщины не избороздят лицо.
— Напиши письмо Марку Фульвию Бамбалиону, — приказал Клодий Зосиму.
— Что написать?
— Напиши… Публий Клодий Пульхр просит Марка Фульвия отдать за него дочь.
— Ты очень болен, доминус.
— Если Марк Фульвий согласится, я поправлюсь. На том кинжале был не яд, а приворотное зелье.
И Клодий провалился в черный сон без сновидений.
IV
На Рим после полудня налетела гроза, сверкали молнии, с черепичной крыши рушились в мелкий бассейн перистиля потоки мутной воды. Лежа под защитой колоннады, Клодий смотрел, как ливень бьет его садик, и вода в бассейне пузырится и кипит. От водяной пыли и лицо, и шерстяная накидка мгновенно сделались влажными.
Интересно, сумел ли Зосим опередить грозу и добраться до виллы сенатора Фульвия, или пережидает ненастье в придорожной таверне? Как скоро он принесет ответ? Сегодня? Или только завтра, к полудню?
Ждать до завтра не было сил…
V
— Ты уже вернулся, Зосим? — спросил Клодий, поднимая голову.
Вокруг было темно, только тлел золотой огонек в носике светильника.
— Час назад. Но ты спал, и я не стал тебя будить.
Клодий лежал на полу возле бассейна. В голове шумело, будто где-то недалеко вода водопадом обрушивалась на камни. Клодий сел, поднес руку к голове. Перед глазами плыли какие-то пятна. Пурпур преобладал.
— Ты отдал сенатору письмо?
— Да, доминус.
— Катулл сочиняет стихи, Цицерон — речи, — сказал Клодий. — Все продаются, жрут, развратничают. Все чуют конец. Пахнет мертвечиной. А Катулл сочиняет стихи.
— Что с тобой? — обеспокоился Зосим. Он поставил светильник на пол, помог хозяину подняться и усадил его на скамью.
— Я спал… — Клодий смотрел куда-то мимо Зосима и мучительно хмурил брови. — Да, я спал. И мне приснился странный сон. Будто я — это совсем не я, а кто-то другой. А Рим — не Рим, а огромный кувшин, который разлетелся осколками. А внутри кувшина — отрубленные головы, кишки, чьи-то руки, зубы, кровь… — Клодий икнул и брезгливо сморщился. Казалось, его сейчас вырвет. Но он сумел подавить спазм. — И вот этот я-не-я ползает по полу, собирает осколки и пытается склеить кувшин. Глупый сон, правда?
— Я верю в сны, — сказал Зосим серьезно.
— И что ты думаешь про мой сон?
— Крови будет много.
— В наше время легко говорить умные вещи, — усмехнулся Клодий. — Но очень трудно поступать умно.
— Проводить тебя в спальню? — спросил вольноотпущенник.
— Ты привез ответ?
— Да, доминус. — Зосим протянул Клодию таблички.
Клодий сломал печать, Зосим поднял светильник, чтобы патрону легче было читать.
— Сенатор приглашает меня к себе в имение. Значит, хочет устроить помолвку. Я спрошу: «Обещаешь?» И он ответит: «Обещаю». Фульвия — моя. Завтра утром я проснусь здоровым, Зосим, вот увидишь.
Картина X. Народный трибун и молодожен Публий Клодий
То, чего так опасался Цицерон, свершилось. Я — народный трибун. Не пройдет и двух месяцев,[101] как толпа перейдет в мою безраздельную власть. И в течение целого года будет делать то, что угодно мне. Грядет трибунат Публия Клодия Пульхра.
Сумасшедший Город, отныне тобой управляет Бешеный!
Из записок Публия Клодия Пульхра
17-19 октября 59 года до н. э
I
На свадьбе Клодия и Фульвии гулял весь Город. Пиршественные столы накрыли прямо на улицах, вино пили только сорокалетнее, туши кабанов жарили целиком на вертелах. На столах пирамидами высились янтарные и пурпурные гроздья винограда, карфагенские гранаты, наливные яблоки и груши. Все говорили только о сегодняшней свадьбе и о завтрашних выборах народных трибунов. Свадьба и выборы слились в одно действо. Сегодня все угощаются и пьют за здоровье жениха, завтра с гудящей головой пойдут голосовать за молодожена.
На невесте венок из майорана, оранжевая фата, красные башмачки. Глаза невесты потуплены. Но Клодий знает, что это не скромность, а затаенное торжество. Из всех молодых римлян она хотела только его — дерзкого красавца, способного на самые невероятные поступки. И она получила, что хотела. Невиданная роскошь для римской невесты, чью судьбу без оглядки на ее чувства вершит глава семейства.
Пронуба[102] Юлия соединила руки жениха и невесты.
Толпа распевала гимн, написанный Катуллом:
«Позови же невесту в домИ любовью ее обвейК молодому мужу, как плющЦепколистный со всех сторонДерево обвивает.
Хором, девушки чистые,Запевайте, ведь и у васВ жизни будет такой же день,Пойте — о, Гименей-Гимен,О, Гимен-Гименей!»
О щедром даре для своего брата просила поэта красавица Клодия, и платой за гимн послужило кратковременное примирение между Лесбией и ее поэтом. Об этом примирении Катулл тут же написал чудный стих. Но любовники вновь поссорились, еще до свадьбы Публия и Фульвии, гораздо быстрее, чем хотела сама матрона. Впрочем, гимн этот Катулл сочинял не впервые. Оставляя большинство строк неизменными, он добавлял что-нибудь особенное, специально для жениха и невесты. Про славу или пороки жениха, про непорочность невесты.
Когда свадебная процессия направлялась к дому новобрачного, Клодий бросал в толпу орехи, как того требовал обычай. Спустя несколько дней кто-то пустит слух, что орехи были золотые, и тогда рьяные искатели легкой наживы на коленях исползают все мостовые на Палатине, а отдельные личности будут ковырять плиты до самых январских Календ.
Наутро гости, соснув часок-другой (многие прямо за столами) и выпив по бокалу подогретого вина с пряностями, что предлагали каждому падающие от усталости слуги, направились нестройной толпой голосовать. Хмельное общество сопровождали до места назначения люди Гая Клодия и гладиаторы Зосима при мечах и с увесистыми дубинами, чтобы никто не посмел сорвать столь важные комиции.
Сомнений не было, кому в этот день избиратели отдадут голоса.
II
Итак, он стал народным трибуном. Столько сил положил, чтобы добиться этой магистратуры! Интриговал, заручился поддержкой Цезаря и Помпея, подкупал, льстил, насмешничал. Защитник народа — народный трибун. Он может предлагать законы, может посадить любого в тюрьму, может наложить на любой закон вето, а его самого окружает старинный закон сакральной неприкосновенности.
Клодий проснулся, когда в соседней комнате послышались осторожные шаги рабов. Фульвия безмятежно спала подле, положив головку ему на плечо. Эта женщина сводила его с ума. Она была куда более дерзкой, чем он. Она вообще не знала такого слова, как «нет». Невероятно, что подобный звереныш вырос в строгой римской семье. Впрочем, как раз в строгости нравов ее семьи у Публия были большие сомнения. Ее плотская страсть была неуемной. Даже боль доставляла ей удовольствие. В первую ночь она легко достигла Венериного спазма, а во вторую требовала все новых и новых удовольствий, как будто хотела испытать, на какие подвиги во имя Святой Венеры способен молодой супруг. Но все же и она утомилась и уснула.
Клодий поцеловал ее волосы, вдохнул запах пряных сирийских духов и принялся беззвучно напевать строки из Катуллова гимна, перевирая слова и вставляя время от времени:
— О, три закона, три моих новых закона!
Три закона, как три тессеры,[103] как три выигрышных броска костей.
В первый же день своего трибуната Клодий предложит проекты законов, чтобы через двадцать четыре дня их можно было принять.
Сначала пойдет закон о хлебе — закон, чтобы хлеб неимущим раздавали бесплатно. Цезарь против, но Клодию плевать. Этот закон потащит за собой остальные. Как только прозвучит слово «даром» — все попрошайки, полуразорившиеся ремесленники, паразиты, сутенеры и просто бездельники, завсегдатаи скачек и гладиаторских боев, задолжавшие торговцы, ничего не достигшие вольноотпущенники, ветераны, оставшиеся без гроша, калеки бесчисленных войн, родственники и клиенты проскрибированных, лишившиеся при Сулле всего, — все они ринутся за Клодием туда, куда он их позовет. Вопрос о хлебе и вопрос о земле — неизменно два самых главных. Недаром Гракхи строили на них свою политику, хлебом и землей покупали любовь плебса. Земельный закон принял Цезарь. Ну, а хлебом займется Клодий. Хлеб — одна из главных ниточек управления, дергая за нее, можно создать хаос в столице и во всей Италии или, напротив, умиротворить пролетариев.
