– Эй, морэ, где ты там? – позвал из комнаты Митро.
– Иду! – отозвался Илья. Последний раз провел ветошью по сапогам, пригладил ладонью волосы, потянул на себя высокую дверь в зал… и, споткнувшись, замер на пороге.
В зале, выстроившись полукругом, как для приема гостей, стоял хор. Собрались все: перепугавшийся Илья заметил братьев Конаковых, сестер Дмитриевых, дядю Васю, Глафиру Андреевну, Марью Васильевну, Кузьму, Якова Васильевича… и Настю. Она стояла впереди всех, рядом с хореводом, и в руках ее был серебряный поднос с единственным бокалом. Загомонили сразу шесть гитар. Голос Насти взлетел над хором:
Что может быть прелестнее, когда, любовь даря,Друзей встречает песнею цыганская семья?Нам в дружбе нет различия, живя семьей своей,Мы свято чтим обычаи и любим всех друзей!Хор на-а-а-аш…
– …поет припев старинный! – грянул весь хор.
Прижавшись спиной к двери, Илья растерянно смотрел в улыбающиеся лица цыган. Только сейчас он понял, что все это – песня, гитары, бокал вина на серебряном подносе, белое платье Насти и ее улыбка – для него.
Вина полились рекой, —К нам приехал наш любимыйИлья Григорьичда-а-а-а-арагой!
Настя пошла к нему. В ее глазах бились озорные искорки, черные косы спускались на грудь, падали к коленям, путаясь в концах красного кушака, влажно блестели в улыбке зубы. Илья смотрел на нее – и не мог поверить, что всего неделю назад он сидел на дне промерзших саней, весь дрожа и уткнувшись лицом в ее колени, а она гладила его по голове. Настька… Ей он сказал: «Возьму тебя замуж»… Да полно, было ли это?
– Выпей, гость дорогой, за мое здоровье! – важно поклонилась Настя.
– Пейдодна, пей до дна, пейдодна! – заорали цыгане.
Пожелание Илья исполнил без особого усилия: во рту совсем пересохло. Настя приняла пустой бокал, тронула губы Ильи своим платочком и, едва коснувшись, поцеловала – как обожгла.
– Ура-а-а-а! – завопил Кузьма, прыгая из ряда гитаристов и летя к Илье обниматься. Следом за ним помчались другие, и Илья оказался в плотной толпе. Его хлопали по спине, плечам, вертели: «Дай посмотреть на тебя, морэ!» – целовали, смеялись. Илья не успевал отвечать на вопросы, отмахивался, сердился: «Отвяжитесь, черти!» – но цыгане унялись только тогда, когда к Илье подошел Яков Васильевич.
– Явился, герой… Ну-ка, пойдем.
Только сейчас Илья заметил, что в комнате есть чужие. У круглого стола верхом на стульях сидели молоденький поручик Строганов и капитан Толчанинов – старый друг цыганского дома. А еще за столом расположился незнакомый Илье молодой человек – судя по сутулой фигуре и подслеповато моргающим из-под пенсне глазам, штатский. Он не принимал участия в общей беседе и, низко склонившись над столешницей, что-то быстро писал на измятом листке бумаги. Возле окна стоял князь Сбежнев. Яков Васильев подвел Илью прямо к нему. Остальные офицеры, кроме сидящего за столом человека, тоже подошли ближе.
– Вот он, Сергей Александрович. Сколько шума наделал, чертов сын.
– И не стыдно так говорить, Яков Васильич? – упрекнул Сбежнев. – Он ведь твою Настю от пистолета спас! Да, некрасивая история… Высший свет кипит до сих пор, у генерала Вишневецкого – удар, Натали Вишневецкая лежит с мигренью, помолвка – в клочья! Но Воронин сам виноват. Я, конечно, знал, что от него можно ждать подобного, но что он схватится за пистолет… Могло бы и совсем прискорбно кончиться.
– Еще как прискорбно… – проворчал хоревод. – Упекли бы весь хор в каталажку – и готово дело. Как раз сорок бочек арестантов…
– Полно, Яков Васильич! Не наговаривай на московскую управу, там попадаются и благородные люди! – рассмеялся Сбежнев.
– Попадаются… только я не видал. Вот вам спасибо, Сергей Александрович. Если б не ваша заступа, этот дурак уже бы в каторгу отправился. Илья, бесов сын, что стоишь? Благодари князя, дурья башка!
«А вот черта лысого!» – зло подумал Илья, уставившись в угол. Не помог даже довольно сильный толчок в спину от Якова Васильевича. Князь доброжелательно и немного удивленно посмотрел в сумрачное лицо парня. Повернулся к хореводу:
– Не боишься держать его в хоре, Яков Васильич? Наше купечество суеверно, могут принять его за Люцифера.
Илья вспыхнул, сделал шаг к князю… но тот уже смеялся – весело, без всякого ехидства, и в его синих глазах не было издевки. Илья растерянно остановился.
– Как тебя зовут? – спросил Сбежнев. – Илья? Почему ты так на меня смотришь? Неужели обиделся?
Илья счел за нужное промолчать и отвернуться. О том, что через некоторое время ему скажет Яков Васильевич, он старался не думать.
– Не обижайся и не сердись. Ведь не ты меня, а я тебя должен благодарить. За мою Настю. Настенька, подойди! – повернувшись к цыганам, ласково позвал Сбежнев. Настя подошла, встала рядом. Князь взял ее за руку – она не выдернула ее. Без улыбки сказала:
– А что я, Сергей Александрович? Я его уже и благодарила, и песню пела, и целовала. Нешто мало?
Илья смотрел на нее, и в горле снова встал горький комок. Смеется она, что ли, над ним? Ведь видела, слышала, знает… Все знает, чертова цыганка, и понимает все. Конечно, он не князь, не сиятельный. Рылом не вышел. Над ним и посмеяться можно.
– Извините, барин, – хрипло сказал Илья. Отвернулся, отошел к столу, за которым восседали старые цыганки, присел рядом с ними. – Можно, Глафира Андреевна?
– Садись, парень, сделай милость, – прогудела та. – Расскажи-ка нам: как это ты не побоялся на графа кидаться?
Пришлось пересказывать всю историю заново. Говоря, Илья время от времени посматривал на диван, где расположились князь Сбежнев с Настей. Напротив них устроились Строганов и Толчанинов. Офицеры курили, вели негромкий разговор. Штатский за столом по-прежнему что-то писал. Рядом с ним сидела Стешка и, следя взглядом за движениями карандаша, вполголоса напевала романс «Не смущай ты мою душу». Илью удивило то, что она пела в три раза медленнее обычного, то и дело останавливалась по знаку невзрачного человечка в пенсне, ждала и по новому жесту покорно начинала снова. Заинтересовавшись, Илья встал и подошел ближе.
– Ничего не понимаю, – озадаченно произнес человечек, откладывая карандаш и близоруко вглядываясь в написанное. – Это же другая вариация, вовсе не так, как в прошлый раз. Степанида Трофимовна, как же это? Вы напели мне по-другому…
– Совсем все то же самое. И в тот раз я то же пела. Морочите вы мне голову, Петр Романыч.
– Ну нет, позвольте, – заспорил тот и полез в карман сюртука. – У меня, к счастью, при себе… Вот… – На стол лег еще более измятый лист бумаги с оборванным краем. Илья, приглядевшись, рассмотрел на нем смешные, выстроившиеся в ряд закорючки. Человечек затыкал в них пальцем: – Вот же, вот! В прошлый раз вы пели: «Не смущай ты мою душу, не зови меня с собо-о-о-ой…»
