шваброй каждый угол, добрался до всех полок и углов. Мелкие паучишки, которых невооруженным глазом и не разглядеть, разбегались от него в панике, барахтаясь в своих паутинках и спотыкаясь о собственные ноги. Будь у них носы, они бы непременно зажали бы их, чтобы не задохнуться в парах хлорки, которой пришелец щедро всё поливал. Чтобы не отравиться самому, он повязал на нижнюю часть лица полотенце. Найденные в прихожей гостевые тапочки пришелец присвоил себе, в душе не чая, для кого они предназначаются. И хотя те оказались маловаты, следы под ногами исчезли — и это его более чем устроило.
За часы, проведённые за уборкой, Ацель успел хорошо освоиться в доме Эдварда и, вероятно, теперь лучшее него знал, где что лежит.
Наведя блеск на первом этаже, пришелец постоял посреди гостиной, полюбовался результатом, после чего аккуратно избавился от хозяйственных перчаток, которые ухитрился натянуть поверх своих щегольских кожаных. Спустив рукава и припрятав выцветшую атласную ленту узлом повязанную на запястье, заведя за голову руки, Ацель откинулся на диван с таким благодатным видом, будто это не он три с половиной часа гнул спину за работой.
Утомление тут же дало о себе знать, он едва-едва не провалился в царство Морфея, как был свергнут оттуда благоразумной мыслью: «Да какого чёрта я творю?» Лихо слетев с дивана, словно отдых на мягких подушках стоил бы ему жизни, Ацель злостно влепил себе двойную пощёчину, не разрешая сну морочить голову.
— Я отвлёкся! Отвлёкся! — замаршировал он в сторону кухни, с презрением хмыкнув на метлу и швабру, которые сообща приоткрыли дверь кладовки и посматривали на него с искушением, как две нечестивые девицы. — Вам удалось меня провести! Но больше я на ваши уловки не попадусь!
Ацель взгромоздился на остывший стул и попытался сфокусироваться на эксперименте.
— Давай же, думай, думай! — запустив пальцы в волосы, он массажировал виски, чтобы вместе с кровью в мозг прилила какая-нибудь разумная идея. — Бесполезно! Я не знаю! — Ацель со стоном треснулся лбом о столешницу и замолк.
Стрелки кухонных часов оттикивали земное время, которое пришелец пока не понял, как трактовать. В животе жутко заурчало, что окончательно заблокировало его мыследеятельность.
Ацель закрыл глаза всего на минуту. Но этого хватило, чтобы ненавистное прошлое ожило…
В пустыре, среди коричневых дюн необитаемой планеты, координаты которой затерялись в глубинах космоса, Ацель без оглядки бежал прочь, мчал вперед из последних сил, не ведая куда и как долог ещё его путь.
Он был тогда совсем ребёнком, но вовек не забудется ему день, когда из пыли, заметающей оранжевый небосвод, возник высокий пришелец в военном шлеме и чёрной хромированной броне. С его широких плеч струился по ветру длинный серый плащ.
Странник величественно шагнул сквозь бурю и подхватил за плечи падающего ему на грудь сондэсианского ребенка.
— Здесь опасно бродить без защиты, — сказал пришелец бесчувственно, потом достал флягу с водой, напоил Ацеля и обмотал вокруг его лица обрезок своего плаща. — Капитан Онгэ, с планеты Д’арнсиль, галактики Асмодея. — представился он. Какого твоё происхождение?
— Ацель. Планета Сондэс, галактика Спруд, ответил тот чинно, как привык.
— Спруд? Ребенок войны, значит. Тебя продали?
Ацель кивнул.
— Ты бы хотел работать на огонов?
— На преступников?..
— Да, — ответил Онгэ хладнокровно. — В этом мире только так, мальчик: либо — ты, либо — тебя. Ты никогда не выберешься с этой дохлой планеты. Тебе некуда идти. И никто, кроме огонов и беженцев сюда не прилетит. А мне, мальчик мой, нужны рабочие руки.
— Вы тоже… огон? — удивился Ацель. Благодарность спасителю переросла в презрение. К сожалению, сил, чтобы дать отпор, у мальчика не обнаруживалось.
Онгэ не нуждался в подтверждении своих слов. С благородством, не сочетающимся со статусом космического пирата, он произнёс:
— Ну так что? Вернуть тебя хозяевам? Или, может, оставить умирать среди песка?..
Прежде чем Ацель из сна открыл рот, Ацель из реального мира был разбужен хлопком двери.
Эдвард скинул рюкзак и гитару прямо в холле и пронесся по коридору на второй этаж, словно ему было плевать, как обстоят дела в его квартире.
В ванной комнате агрессивно зашуршала вода.
Ацель заставил себя повозиться с реагентами. Покуда его не выгоняли, смысла дергаться не было.
Однако, когда Эдвард вышел из ванны и не спустился к нему, чтобы поздороваться, Ацель насторожился. Любопытства ради, пришелец поднялся по ступенькам, стараясь не зацикливаться на несуществующей грязи, что ещё не прибрал.
Тишина, исходившая из спальни Эдварда, ему не понравилась.
— Эдвард? — позвал он осторожно.
Но от его вопроса в комнате сделалось лишь тише.
Ацель призадумался.
Когда он сам был ребёнком, то имел тяжёлый характер и дулся на всех по поводу и без, и никого к себе не подпускал. Правда, если Эдвард делал это молча, Ацель был дерзок на слово и потому мог запросто послать кого угодно из взрослых, даже капитана Онгэ.
Но в отличие от других членов огонского корабля, капитан никогда не ругал его за это. Он знал подход к нему и знал, что все дети так или иначе ищут внимания к себе.
— Хочешь поговорить? — слово в слово повторил Ацель за Онгэ из воспоминаний, точно также, как он сейчас, стоящим возле запертой спальни — его запертой спальни.
К удивлению пришельца дверь быстро отворилась и за ней показался сам мальчишка, одетый в ночную пижаму, с мокрой после душа головой и не менее мокрыми глазами.
— Прости, — извинился он за своё поведение. — Не хотел, чтобы мои проблемы как-то касались тебя. Как прошёл твой день?
— Нормально…
— Ну так… ты что-то хотел?
— Нет…
— Тогда я с твоего позволения побуду один.
Вежливая попытка Эдварда вновь заточить себя в комнате без разъяснений причин разозлила Ацеля.
— Вернее — да! — громогласно выдал он, просунув ногу в дверной проём, чтобы не дать двери закрыться. — Я не могу работать на голодный желудок!
— Ты заглядывал в холодильник?
— Да, и там одна трава! Я что, по-твоему, жвачное животное?
— Во-первых, это не трава, а овощной салат! Очень полезный, между прочим, — обосновал Эдвард такой выбор. — А во-вторых… я же это ем!
— Тогда ясно.
Эдвард, конечно, не мог видеть, куда направлен взгляд Ацеля, но почему-то был твердо убеждён, что тот смотрит на него и на его синяки за воротом пижамы, причём смотрит осудительно.
