— Ваши старые методы, папаша, не годятся. Нужны люди, которые умеют не болтать, а работать. Посмотрите, сколько ошибок вы наделали — теперь помалкивайте!
Но и сам Степан повис на волоске. Среди других, кого на всякий случай отправили из Москвы подальше, Ягубов по направлению Берии попал на работу в Венгрию. Этим решением Берия убивал двух зайцев. Он отодвигал тех, кто при Сталине был в фаворе, чтобы показать, что он сам против Сталина. Но отодвигал так, чтобы старые кадры, как только ситуация переменится в его пользу, можно было бы быстро вернуть.
Тридцатитрехлетний маленький здоровяк Ягубов прибыл в посольство СССР в Венгрии и предстал пред очи посла Кегельбанова вторым секретарем посольства. Жена осталась с родителями в Москве.
— А мы с вами земляки, Егор Андронович, — поспешил обрадовать Кегельбанова Ягубов.
Кегельбанов с личным делом нового сотрудника уже ознакомился. Он не мог не оценить деловитости второго секретаря и его исполнительности. Ягубов наблюдал за сотрудниками посольства и прибывавшими в командировки советскими гражданами: инженерами, спортсменами, артистами, партийными и комсомольскими работниками. Скромный опыт в этой области у него имелся: он умел слушать вполоборота. Посол Кегельбанов был с Ягубовым крайне обходителен не потому, что они родились в одной станице. Он знал: земляк наблюдает за ним тоже и как земляк может знать больше других. Понимая это, Степан старался делом доказать послу, что он, напротив, умеет ценить заботу о себе и своих не выдаст.
Когда Берия был расстрелян, Степан уже чувствовал себя кадром Кегельбанова. И не ошибся: в списке работников госбезопасности, секретно награжденных орденами за умелое руководство подавлением контрреволюции в Будапеште в 56-м, первым стоял Кегельбанов, а последним Ягубов. Вскоре посла Кегельбанова, про которого западные газеты писали, что у него руки в крови, пришлось забрать из Венгрии. Ягубов занимался более скромным делом и к тому же ночью. Он руководил очисткой улиц от трупов. О нем западные газеты не писали. Он остался служить в посольстве, однако тоже мечтал вернуться в Москву.
Ягубовский тесть хотя и гулял на даче, пребывая на пенсии, однако дача эта была не очень далеко от дачи Хрущева, и они оставались товарищами. Он рассказал Хрущеву, что его дочь скучает без мужа. Чистка партийного аппарата, столь необходимая Никите Сергеевичу, проходила со скрипом. Свои люди были нужны. Хрущев позвонил Кегельбанову выяснить, кто такой Ягубов, — фамилия вроде знакомая. Кегельбанов в это время уже заведовал отделом в ЦК и напомнил про список награжденных за Венгрию.
— Помню, — сказал Никита Сергеевич. — А что за человек?
— В деле проверен. Наш! — заключил Кегельбанов, которому тоже нужны были свои люди.
Через три дня Ягубов был отозван «в связи с переводом на другую работу» и приземлился в Москве. Здесь вместо Информбюро организовалось агентство печати «Новости». Хрущев включил в состав правления своего зятя Аджубея, а заодно топилинского зятя Ягубова. В АПН Степан Трофимович смог проявить свой опыт организатора. Издательство АПН начало бесплатно рассылать пропагандистскую литературу во все страны. На местах под руководством советских посольств создавались пункты АПН, кадры в которые направлялись Комитетом госбезопасности и подбирались из местных коммунистов.
Пребывание за границей, хотя всего лишь в Венгрии, и руководящая работа не могли не изменить внешнего облика и кругозора Степана Трофимовича. Некоторая простоватость полностью исчезла. Понимание жизни стало более значительным. Он скромно и хорошо одевался, был приятным собеседником, чувствовал юмор, знал во всем меру. Он никогда не ошибался, кому звонить лично, а кому через секретаршу, и в каком тоне разговаривать. Он стал личностью, в которой мнение о себе и реальные достижения, хотя и не уравнялись полностью, но сблизились. Он понимал, что от результатов пропаганды его дальнейший рост зависел косвенно, от взаимоотношений с руководством — прямо. У Степана Трофимовича появились и преданные ему подчиненные. Дети росли здоровыми, послушными и хорошо учились. Жена после окончания института физкультуры работала мало, но с удовольствием играла с детьми в теннис. Он любил детей, играл с ними вечерами, летом отправлял с женой к старикам на Кубань, чтобы с малолетства приучались к труду. Словом, Ягубов с полным основанием мог считать, что все у него в жизни складывается как нельзя лучше.
Единственное, что его огорчало, это торопливость, происходившая, возможно, из его мелкого роста. Он говорил и ходил слишком быстро. Поспешность умаляла солидность. Ему приходилось останавливать себя, делать паузу, а затем говорить и двигаться медленнее, без суеты, в соответствии с его теперешним положением. И все чаще он задумывался о том, что ему пора уже совершить новый прыжок. Не забыли ли о нем?
Когда приподнялась Чехословакия, удобнее всего было бы срочно направить туда послом Кегельбанова, имевшего большой опыт работы в подобной ситуации в Венгрии. Но это вызвало бы нежелательную реакцию. Политбюро назначает Кегельбанова председателем Комитета госбезопасности, и профилактические мероприятия в Праге под его командованием начинают организовывать из Москвы. Егору Андроновичу понадобились дополнительные кадры. Список награжденных орденами за Венгрию лежал перед ним на столе. Кегельбанов учитывал не только опыт работы в Венгрии, но и последующую работу товарищей — ведь прошло двенадцать лет.
Ягубову позвонил помощник Кегельбанова Шамаев, с которым они в Венгрии были на «ты», и предупредил, что он может понадобиться.
— Всегда готов! — просто и даже весело ответил Ягубов пионерским приветствием, слегка привстав.
— Вы в отпуск не собираетесь?
— Это будет зависеть от указаний.
— Придется отпуск пока отложить.
— Слушаюсь, — ответил он, не догадываясь зачем нужен.
События развивались, а на Лубянке обходились без него. Впрочем, слова «Лубянка» Ягубов не уважал. Он говорил обычно «аппарат» — скромно и по делу. 21 августа утром Ягубов услышал по радио сообщение ТАСС об оказании братскому чехословацкому народу неотложной помощи.
Шамаев опять позвонил ему, сказал, чтобы он доехал до площади Ногина, остановился возле Китайгородской стены. Едва Ягубов подъехал, к нему подошел человек и попросил пересесть в другую машину — с занавесками. Через пять минут машина нырнула в главное здание «аппарата», в ворота, что напротив гастронома. Они молча поднялись на лифте на третий этаж и пошли по длинному пустынному коридору со светло-зелеными стенами. В углах стояла охрана. Ягубов ни о чем не спрашивал. Он заметил табличку «Председатель», когда они вошли в дверь.
В огромном предбаннике за громадным столом с разноцветными телефонами сидел пожилой секретарь в форме майора. Сопровождающий Ягубова человек исчез. На пульте загорелся красный сигнал. Секретарь молча встал и открыл дверь. Далеко в просторном кабинете со стенами из красного дерева, украшенными восточными коврами еще Берией, Ягубов увидел за столом знакомое лицо в тонких золотых очках. Владелец кабинета поправлял манжеты. Кегельбанов поседел, волосы прижались, очки не скрывали мешков под глазами. Егор Андронович поднялся, сдержанно поздоровался, спросил о самочувствии. Степан Трофимович, как уже говорилось, был всегда здоров. У Ягубова мелькнула мысль, что его пошлют в Чехословакию для профилактической работы, с которой он успешно справился в Венгрии. Но тут же сообразил: раз его привезли прямо в аппарат, за границу не пошлют.
— Я тебя рекомендовал, товарищ Ягубов, — сказал Кегельбанов, глядя ему в глаза, — чтобы подготовить обращение группы членов ЦК КПЧ, правительства и национального собрания ЧССР с просьбой о помощи. Помощь, как ты знаешь, мы прошлой ночью оказали…
— Я в курсе, — ответил Ягубов, хотя он был не совсем в курсе. — Когда приступить?
— Сейчас.
Кегельбанов надавил кнопку и, когда в дверях появился пожилой майор, вытянувшийся по стойке смирно, добавил:
— Дай ему материалы…
— Одна загвоздочка, Егор Андронович, — произнес Ягубов виновато, дождавшись, когда майор вышел. — Я ведь чешским не владею…
— Знаю, — в голосе Кегельбанова Ягубову почудилась ирония. — Переводчика, я думаю, мы найдем. Садись и работай.
Председатель открыл своим ключом потайную дверь и ушел. Степан потоптался, не решаясь сесть за стол председателя с шестью телефонами. Он примостился рядом, за длинным, покрытым зеленым сукном столом для совещаний. На Ягубова пристально смотрел с портрета Дзержинский. Солнце слепило, ложась через огромные окна длинными прямоугольниками на пол, и заставляло щуриться.
Находясь в возбуждении, Ягубов не терял способности рассуждать. Он не думал о том, почему именно на него пал выбор в столь ответственном поручении. В своей незаменимости он не сомневался. Он умеет работать оперативно. Тогда в Будапеште Ягубов не дал солдатам спать, подогнал грузовики, и к рассвету все трупы погрузили, вывезли и закопали в ямы. Даже улицы помыть успели. Ягубов и сам не спал — носился на газике из Буды в Пешт и обратно, хотя из окон еще стреляли. Нет, дело не только в оперативности, важно тут, что он еще и журналист. Но разве у Кегельбанова мало своих кадров, способных выполнить такую задачу? Тут важно еще и то, что он, Ягубов, в стороне. Свой и в то же время не свой. Надежный, но не из аппарата. Решение привлечь именно его было не только логичным, но и единственно правильным. Сомнениями он не страдал, Ягубов! Но в этом был и плюс: уверив себя, он тверже выполнял работу.
