– Хочешь? – Встречает одиноких входящих настоящая мраморная статуя, слегка желтая к границе тела и воздуха, с тремя морщинами на шее и задатком второго подбородка. Получив утвердительный кивок головой, статуя поворачивается и становится на колени. На голове у нее венок из агатовых и бирюзовых роз, розы из цветного мрамора. Тех, которые согласились, она зовет на пьедестал. И тому, кто желание поставил вперед воли, нелегко после окончания акта отыскать путь вперед и вспомнить, куда он пришел, а вернуться назад нельзя: условие театра гласит, что вошедший обязан пройти посвящение до конца, таково правило.
Одинокий входящий, если он сумел отыскать путь вперед, чуть погодя ощущает себя идущим среди идущих по балюстраде: череда идущих, бредущих среди тонких колонн – суть живая ограда по периметру сада самоубийц.
У сада есть сторож, у него кровь на щеке и нос без ноздрей, он безногий, на месте ног особая резиновая воронка. Передвигается сторож прыжками, прыгает на воронку и летит в нужном направлении, избирая направление по желанию. Особенность сторожа в непрестанном движении, останавливаться нельзя ни за какие коврижки – смерть и распад в случае остановки неизбежны, и лишь случай способен поднять сторожа, вывести его из состояния распада. Случай говорит одинокому вошедшему.
– Поставьте самоварчик! – Кричит зеленоглазый случай. Но нет самоварчика в саду.
– Дайте напиться случаю! – Орет сторож одинокому вошедшему.
Но нет кадушки с водой в саду!
А мои руки летают по саду, и ведут одинокого вошедшего и управляют случаем, и направляют сторожа, и показывают особые прелести сада.
Вот на дереве змея, как пурпурная, так и лиловая.
Руки хватают змею и раскатывают змею, змея-ковер накрывает половину сада по верхушкам. А на ковре танцуют старухи. Руки у них в запястьях скрипят.
В летающей кисее листьев болтаются шары на нитках. Руки хватают шар и выворачивают ему половину оболочки – это выходит глаз каштановый, а в нем ум, бессилие, скука. Из глаза пустота черным лучом с искорками скользит к одинокому вошедшему и шар поворачивается вслед за лучом – трава и листья, где прошел шар, – пустота. Бездна луча – линии и искры по травам и в воздухе.
– Ну, ты там!
Сторож замахивается на луч и приказывает шару. Луч потек обратно, руки завернули за лучом веко. Глаз, круглый, как и все, что без углов, как лебединая песня.
Вон на дереве, в кроне укреплен ящик телесного цвета с разными углами в разные стороны.
Там не живут аисты! В ящике аистов нет.
– Все спокойно. Все спокойно. Все объяты лунным светом, – приходит в голову одинокому вошедшему.
Появляется паук и спускает с дерева седло на паутине. Паук, коренастый и немой, толстенькие глазки, морщинистый; паук стекает вслед паутине, я охватываю его бедрами, и воздымаемся над садом, как в железной колыбели, которая снилась одинокому в ночь перед посещением сада и театра.
Мы видим гроб, в гробу лежат три голыша: голыш-мужчина, голыш-женщина, голыш-мужчина, все они бежевые.
В воздухе живут невидимые мыши, они копошатся в невидимом доме, под невидимой печкой и едят невидимый сыр, который крошат невидимые руки. А одни невидимые мышки, под невидимые голоса других невидимых мышек грызут невидимую селедочную голову.
Постепенно мы спустились на землю, и фарфоровые бежевые лица в гробу я забыл.
– Где нога! Где нога?!
В аллее сада появился одноногий человек и с пустой головой. Он торопливо шел на одной ноге, и, закрывая глаза, считал торопливо вслух. Натыкался на дерево или на ограду и кричал.
– Где нога? Где нога?! Я ошибаюсь, мне надоело! Где нога! а? – Человек, к одинокому вошедшему обращаясь. – Убей еще одного в нашем саду рабов, они уселись в ряд, посмотри на них сладострастно. Они встали в колонны перед экранным вечным изображением папы Павла YI, декларирующего в ноябре 1972 года о существовании дьявола на Земле.
Человек на одной ноге зашептал, а звук, как лед, как дождь, Идет, считает.
– Сколько? А?… Двадцать… – Считает, натыкается на петуха, получает удар в лоб и падает на грудь.
Зеленые прозрачные глаза случая говорят.
– Человека выдумал сатана, ибо человек сам управляет собой, а сатана хочет управлять человеком и не может. Бог правый.
На «случае» мятая тога «золотое с черным». Под левой мокрой рукой «случая» валяется разбитый стакан, с правой руки свисает черная трость, к спине прикреплен мраморный трон, а на веревке, укрепленной за правую щиколотку, плывут две колонны над землей. На левой нарисованной груди нарисован белый круг с черным голубем.
Паук, похожий на петуха, высосал деревянный череп у подножия трона, удрал и вернулся.
– О, где мой нож? – Заорал, подымаясь, «одноногий» мягким баритоном, схватил другую ногу, стукнул обидчика в глаз. Началась визжащая трескотня, которая превратилась в невидимых мышей; и остались наяву – паутина и деревянный пустой череп, а паук-петух превратился в кровать. Раздался издалека всасывающий звук, это пошел сторож.
– Дети! текут дети!
Старуха копает огород. Рядом стоит мальчик с ромашками. Ромашки в крови. Старуха отбросила лопату и нюхает почки.
– Старуха, раздевайся. У нас гость, одинокий вошедший. Браво! Милейший, вторая лопата тебе. Как, равный духом старухе, ты должен старуху убить. Друг и брат достоин чести убийцы.
Старуху наставили на путь истинный и вместо крови поползла из старухи глина. Старуха закаменела и заплакала. Лопата превратилась в голубя и, что голубь, если голубь – это глупость и мясо, и низменная птица, которая лишь жрет.
Говорит старуха со смертным хрипом.
– Я устроила на грядке солнечные часы, приглядите. Часы живые По ним ползет бордовый клоп, не убивайте его.
Глаза сторожа сияли нечеловеческой простотой и грустью, глаза каштановые, как медь щита. Сторож жалеет умирающую, но остановиться не может.
– Воровство вредно для здоровья! Воровство вредно для здоровья!
Увидела нас старуха, идущих по аллее к аллее «Телефонных будок», юркнула назад в норку.
– Воровство вредно для здоровья.
Заплакала глухим сопрано старуха, выползая из норы в новом бирюзовом платье; у старухи агатовые волосы, и по морщинистой шее шли три муравья, которые заблудились в трех морщинах. Старуха присела перед «одиноким» и захохотала филином на весь земной сад, утирая нос цыганским с металлическими кружками по краям платком, повернулась спиной, подошла к дереву, положила подбородок в развилину и запела!
Одинокий вошедший мужчина грянул на колени, расстеливаясь, растягиваясь, рассчитывая, подполз к ней, надевая фарфоровую маску, приговаривая что-то.
Чмокнулось. Запахло истомой и слабостью. Старуха парализованная уползла в нору быть мертвой. Одинокий пополз дальше, сокращая время, по кустам. Обнаружил мыльницу в кустах, в мыльнице сидит человек.
А голова старухи была, словно, тот еще мешок с отрубями, а во рту торчал огурец. Одинокий пополз дальше котом. Случай. Нет, рано!
Перед входом в театр сидит птица. Птица голубая. Птица встает, ноги птицы в земле. Птица взлетает вместе с Землей. Единственное средство для птицы – обрубить птице ноги.
– Кто-нибудь, отрубите птице ноги!
Взывает к одинокому вошедшему случай. Случай стал человеком.
Представление начинается. Зрительный зал разделен на три части двумя продольными проходами. На сцене спиной к залу стоит мужчина в черной тунике и с черным зонтом в правой руке. На спине написано «Царь…», имя неразборчиво. В глубине сцены лицом к человеку и зрителям зеркало стоит. В зеркале отражается красная роза. Человек-царь подходит к зеркалу, берет отраженную розу, и зеркало превращается в женщину. Женщина в белых одеждах. Женщина смущена и вся сверкает. Пол сцены окрашен черным.
Вечность продолжается представлением с превращениями и сатурналиями. В белых одеждах женский хор четырежды выходит на сцену. «Белянки» выходят, собирают невидимые цветы. Они рвут невидимые букеты, делают невидимые венки. Во время невидимого веселья начинают вразнобой декламировать стихи. В разной тональности и ритме, иногда хором, иногда две или три, или четыре «белянки». Иногда только одна «белянка» читает. Иногда несколько «белянок» ведут разные партии.
На билетах в театр написано: «На спектакль допускаются мужчины в костюмах желательно темного цвета».
Последняя сцена. В несуществующем саду мужчина и женщина подняли яблоко с земли. Говорит мужчина: «Любимая, Земля высасывает очень скоро сладость упавшего яблока. Упавшее надо поднять». Мужчина подает розу женщине; женщина возвращается в зеркало, но мужчина превращается в иное зеркало, которое напротив. Стоят напротив два зеркала.
Темно. Чмокающий звук. По сцене пробегают одноногий, сторож, меркнет статуя. И темно. Затем полный свет и люди зала вдруг видят себя в бесчисленных зеркалах. Себя бесчисленных. Все стало зеркалом: стены, потолок, пол, занавес, и лишь люди пока не отражают. Но, как долго продлится «ПОКА», люди не ведают. Начинается паника. Люди боятся и бегут. Позорно бегут, а не разбивают зеркала.