черных прищуренных глаз.
— А среди неиспользованных фоток нет тех, где милиционеры улыбаются?! Мне кажется, что это впечатлит… Каждый из них совершил подвиг, а внешне такие же люди, как мы… ничего героического в облике…
Пульяж отводит взгляд и задумчиво произносит:
— "Гагаринский" эффект? Конкретно в этом случае — спорно… но попробовать можно…
— И парочку моих фоток вставить с награждения!
— Конечно, Витенька! Обязательно поставим… — она опять кивает и улыбается, но, как мне кажется, во взгляде появляется презрение.
Впрочем возможно, я излишне мнителен или предвзят…
Следующий час я уясняю, где мне стоять и как двигаться, а также демонстрирую навык пения "под фанеру".
Довольно быстро Пульяж понимает, что держаться на сцене меня особо учить не нужно. Мы лишь отрабатываем основные сценические ходы, "свет", выход и завершающий поклон…
Появление в зале Сенчиной я не заметил, поскольку там и так было немало народу, а вот ввалившуюся добрую сотню участников "Ансамбля песни и пляски ВВ МВД" не увидеть мог только слепой… а не услышать — глухой!
Некоторое время мило общаемся "на четверых" — Пульяж, Сенчина, я и Низинин — главный дирижер милицейского коллектива. Сенчина поражается, как я "вытянулся и повзрослел" за лето, а Низинин сокрушенно сетует, что теперь у него в соседях на Лубянке нервные художники, а не "свой брат — музыкант".
И снова приступаем к работе…
Когда в первый раз "грохает" мужской хор, по моему телу бегут мурашки:
"02" — и патруль милицейский в пути!
"02" — это значит помочь и спасти!
"02" — это значит отступит беда!
"02", "02", "02"!!!
Ужинали в "Праге"…
Ретлуев проявлял завидный аппетит и профессиональное чутьё — одновременно отдавая должное кулинарному мастерству шеф-повара и неприязненно разглядывая шикующую явно на нетрудовые доходы публику.
Я своему пищеварению посторонними мыслями не мешал. После того, как Эдик повез маму в "Шереметьево", Ретлуев и Леха потащили меня на тренировку в "Динамо". Теперь приходилось восстанавливать утраченные калории. Ну а Леха и вовсе на отсутствие аппетита никогда не жаловался!
Поэтому за всех говорил Клаймич. А рассказать было о чем — Григорий Давыдович успел и пообщаться по телефону с Чурбановым, и съездить с девушками в ателье за платьями, и даже дипломатично навестил Пульяж:
— Николай Анисимович песню одобрил, так что завтра наша группа тоже включается в репетиционный процесс… Платья получились отлично… Красиво и строго… для "Дня милиции" — самое оно…
Григорий Давыдович отпил из бокала "Киндзмараули" и продолжил:
— Но Роза Афанасьевна просила напомнить, что пора уже шиться к "Песне года"…
Я согласно киваю, не переставая жевать.
«Всему свое время… Мне сейчас бы вытянуть чемпионат и Концерт. Вот потом и до остального руки дойдут…»
А вот Марию Боруховну, оказывается, Клаймич хорошо знал:
— Мы с ней познакомились года три назад, когда в Москве проходили концерты Пьехи. Она тогда здорово нам помогла… вот сегодня и не обошлось без нравоучительных разговоров — "Ах, как же ты оставил Эдочку одну"!
Клаймич досадливо морщится.
— Кстати, к Вам, Витя, у нее неоднозначное сложилось отношение…
— Да, мне пофиг…
«Такой вкусный бефстроганов я, кажется, никогда раньше не ел…»
— Сейчас — да… Но в будущем… — и наш директор сделал неопределенный жест рукой в воздухе.
«Ну, тут два варианта: или в будущем мне будет совсем пофиг, или у меня этого самого будущего не будет… совсем…»
— Здравствуйте, товарищи! Поздравляю Вас с 61-ой годовщиной Великой Октябрьской социалистической Революции!"…
— Ууууууррррррраааааа-ааааааааа!‥
Вся страна, прильнув к экранам, в большинстве своем, все ещё черно-белых телевизоров, смотрела на то, как маршал Устинов объезжал воинские ряды на Красной площади…
Ну, а будущий "Потрясатель Вселенной и Владыка Мира", тем временем, пытался не вывихнуть себе челюсть, отчаянно зевая в партере Концертного зала "Россия". Вместе с ним, точно такую же проблему решало несколько десятков артистов и певцов, собравшихся на утреннюю репетицию Концерта посвященного Дню советской милиции. И количество шумной творческой публики в зале постоянно увеличивалось.
Примерно, через полчаса я беспроблемно "откатал" песню про "Орден" и дальше, с подъехавшей Сенчиной и хором, работал только над "Ноль два".
Пульяж и Фельман — директор Центрального концертного зала, совместно пытались "вылизать" каждую нашу позу и жест, взаимодействие с хором и даже исполнение "на бис".
Персональным решением Щелокова, песня завершала концерт — и это "завершение" должно было быть безукоризненным!
— Пуся… Им, скорее всего, "бисировать" придется… — громогласно разносилось по залу картавое воркование Фельмана. Он сидел по центру партера и через микрофон переговаривался с Пульяж, суетящейся на сцене.
— Лев Моисеевич, давайте на повтор только припев?‥ Но два раза подряд! — так же громогласно откликалась "Пуся", — Боренька, милый мой, сделайте отсечку с припевом… На двойной повтор!
И звукорежиссер послушно включает наши с Сенчиной голоса "на повтор".
В момент, когда мы, "бисируя", отрабатываем припев и финально "воздеваем" руки к залу, в мою голову приходит гениальная идея…
— Мария Боруховна, — мои помыслы как бы "чисты", а глаза "наивны", — а может быть на финальном "бисе" ВСЕМ артистам выйти на сцену?! Так сказать, завершающе поздравить присутствующих в зале уже всем вместе…
Пульяж сначала молча таращится на меня своими выпуклыми глазами, а затем колобком скатывается со сцены к Фельману, где они что-то минут пять оживленно обсуждают…
Когда меня, вконец вымотанного этой тягомонью, отпускают отдыхать, я спускаюсь в зал, и первым кого там встречаю — Клаймича!
— Людочка! Вы, как всегда, юны и блистательны! — и хитрован склоняется, "целуя ручку".
Сенчина розовеет и начинает что-то оживленно щебетать в ответ.
«Не-е, так-то она вполне… Только ведь под тридцатник уже и заметно поправилась за лето… так что насчет "юности" безбожно льстишь, Григорий Давыдович!»
Прохожу дальше от сцены и ищу знакомые лица. Леха с Завадским призывно машут руками и мой курс обретает цель.
Мдя… Альдона выглядит ещё, более-менее, невозмутимо, хотя две полосы заметно розовеют на скулах, а вот с Верой и Ладой дело совсем нехорошо. "Зая" молчаливо съежилась в кресле и мое "явление" встретила лишь слабым подобием улыбки. Лада не лучше — бледная, с округлившимися глазами, беспомощно водит вокруг испуганным взглядом.
«А Клаймич с Завадским куда смотрят?!»
Впрочем, Завадский с головой погрузился в обсуждение с музыкантами какой-то технической "трихомудии" и я злобно стал выискивать взглядом нашего директора. В окружающей суете и гаме, Клаймич обнаружился оживленно разговаривающим с Сенчиной и
