Черт возьми! Десять месяцев бился за её доверие, а всё одно. Неужели он не заслужил того, чтобы Илона расслабилась и просто позволила себе любить?..
На душе стало так гадко, из глубин полезла цепкая, почти физическая боль.
— Когда я вернусь, то выбью из неё всю дурь, — процедил Илья.
— Это всегда пожалуйста. Но сначала дай ей стимул поменяться, — рассуждала Лаптева голосом психолога-профессионала. — Дай новый повод для ревности, и тогда Илона сама попросит тебя вернуться. Она уже близка к этому.
— Думаешь? А вдруг она опять перенервничает и попадет на сохранение?
— Илья, не тупи! — Раздражение Вики передалось через тысячу километров. — Ты Марию свою не в засос целуй, а аккуратно сделай фотографию рядом с ней. В ресторане посидели или в парке встретились. Никаких поводов для нервов. Гарантирую, это возымеет успех. Настало время применить жесткие меры, иначе наша красавица никогда не догадается, чего хочет от жизни. Она лично обмолвилась, что её останавливает немногое от того, чтобы признаться тебе во всем.
Разумеется, Ларионову это показалось нелепостью, но Виктории он решил довериться. Вызвонить Марию тоже оказалось не проблемой: девушка схватила телефон после первого же гудка. Сходить вместе перекусить да пообщаться? Без проблем! Когда? Да хоть сейчас!
От «хоть сейчас» Илья благоразумно отказался, понимая, что ночные свидания сулят за собой нечто большее, чем чашку кофе и совместный снимок. Тем более, что после звонка Мария взялась штурмовать крепость сообщениями.
Как настроение?
Ты надолго в Праге?
Мы только перекусим или что-нибудь выпьем?
Я бы не отказалась от горячительного коктейля:)
Вот как ей намекнуть, что никакого свидания им не светит? Он и в прошлый-то раз начал роман от безысходности, чтобы заглушить злость после поступка Арефьевой.
Ладно, будет действовать по остановке.
Оставалось ещё кое-что. Следующим утром Илья заявился к маме и долго разговаривал с ней по душам. О собственном выборе, о чувствах, о том, как ему бы не хотелось разрываться между матерью и женщиной, которую он полюбил. Он не надеялся на понимание, да его и не нашлось в том диалоге.
— Ты мне больше не сын, — в сердцах обрубила мама, хлопнув дверью спальни.
Илья закусил губу, но никак не отреагировал, только невесело ухмыльнулся и ушел.
Ничего страшного. Маме надо подумать, остыть, смириться с тем, что Илья живет своей головой, а не материнской. Некоторые перемены требуют времени и сил. Тяжело расставаться с прошлым, тяжело принимать настоящее и готовиться к будущему, если оно тебя не устраивает.
«Свидание» тоже прошло ожидаемо напряженно. Мария до последнего пыталась возобновить отношения, лезла с томными намеками и не принимала отказа. Ну а в конце убежала, опрокинув стул и обозвав Илью придурком.
Впрочем, это возымело успех.
Ибо вскоре Илья получил долгожданное сообщение. Правда, его содержимое было не совсем таким, как предполагала Лаптева. Илона не просила вернуться и не признавалась в любви:
Знаешь, Ляля. Увидела твой новый снимок. Вы хорошо смотритесь вместе. Аж сияете.
Премного благодарен, Арефьева. Это всё, что ты хотела мне написать?
Да.
Илья покачал головой и отложил телефон. Н-да, Илона неисправима. Может быть, Вика оказалась неправа? Арефьеву это подтолкнуло не к признанию, а к очередному побегу, после которого они оба будут собирать себя по осколкам?
Илья опустил лицо в ладони, коря себя за то, каким же он был идиотом, когда телефон пиликнул вновь.
Он вчитался в текст и расхохотался. Пускай Илона неисправима, но Вика была права!
Глава 6
Когда мне пришел ответ на сообщение, то щеки налились предательской краской. Даже через экран телефона я почувствовала всю ту язвительность, которой истекал Ларионов. Я кинула телефон в стенку. Отдышалась. Во мне не было обиды или злости на Илью, а вот ревности — завались. Ревности и ещё чего-то… собственнического, жадного…
Никогда прежде, даже в отношениях с Филиппом, я не испытывала подобного. Мне хотелось сорваться с места, прилететь в Прагу и отхлестать по щекам эту девушку с обложки журнала, повторяя: «Это. Мой. Мужчина!»
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Затем кинуться ему на шею, впиться плотоядным поцелуем в губы. Присвоить. Доказать ему — и себе, — что мне не нужен никто другой.
Я собрала телефон воедино, задумчиво посмотрела на трещину, разделившую экран на две части. Пальцы набрали сообщение быстрее, чем воспротивился разум.
Ляля, послушай! Я не хочу, чтобы ты встречался с этой Марией. Вообще. Никогда!
Почему? У нас разве есть какие-то серьезные отношения?
У нас нет никаких серьезных отношений. Просто… Ты мне ОЧЕНЬ нужен.
Как интересно звучит. А поподробнее?
Поподробнее скажу, когда ты вернешься
Арефьева, я вылетаю через четыре часа. Скоро буду
Я заулыбалась сквозь глупые слезы, которые катились по щекам, затекали за шиворот. Скоро будет! Приедет ради меня. Вырвется из праздничной Чехии в угрюмую Россию. Означает ли это, что я опять подмяла Илью под себя?..
Тем днем время для меня совсем остановилось. Словно жевательная резинка, налипшая на подошву, оно тянулось и тянулось. А затем, когда я совсем извела себя ожиданием, в дверь затрезвонили.
Я открыла щеколду и уставилась на уставшего человека, по которому соскучилась так сильно, что нежность во мне поднималась теплыми волнами от низа живота.
— Привет…
— Угу, — сказал Илья недовольно, переступил порог, оттеснив меня к стене.
— Ты чего?
— Чего?! Илона! Черт возьми, я устал, что ты то гонишь меня как надоедливого пса, то кидаешь очередную кость. У меня не осталось никаких сил. Если ты не уверена во мне или себе, только скажи — я уеду и никогда уже не вернусь. Если у тебя остались предрассудки и сомнения — напомни мне о них. Я должен знать, что мчался сюда не зря. Либо мы окончательно рвем все связи, либо…
Он вжимал меня в стену и смотрел то ли с ненавистью, то ли с обидой. Не понять. В глазах отплясывали черти. Его дыхание обжигало мне шею. Кадык напрягся, и брови сошлись на переносице.
— Ляля, я губительна, и тебе лучше не иметь со мной дел.
— Знаю, — проскрежетал, не отводя взгляда, от которого плавился лед.
— Я разрушаю всё, что мне дорого, а потом страдаю.
— Знаю, — подтвердил без сомнений.
Хм, откуда взялась эта подозрительная покорность? Мог бы и возмутиться ради приличия, мол, ты это делаешь не со зла, у тебя на фоне развода куча предрассудков и прочих странностей. Или зачем он приехал? Чтобы упрекнуть меня в собственной никчемности?
— По мне дурдом плачет. Я проигрываю твоей длинноногой Марии по всем показателям. Но мне без тебя так тошно. Это что-то невообразимое.
— Арефьева, когда, наконец, ты заткнешься?
Его язык оказался в моем рту, не позволив вставить что-то важное и — без сомнения — едкое. В этом поцелуе сплелось очень многое. Наша тоска друг без друга. Все невысказанные признания. Дни, которые мы провели порознь, потому что я в свои тридцать два года не научилась признаваться в чувствах.
Как же хорошо, что в моей жизни появился мягкий и уютный Илья Ларионов, который напомнил, как же приятно любить и быть любимой!
— Ну что, наговорилась? — хрипло спросил Илья, отстраняясь от меня. — Уяснила, что ты нужна мне любой, даже окончательно поехавшей? Я знаю, что тебе кажется, будто я с тобой несчастен. Бываю мрачным, говоришь? Ты не думала что я не замыкаюсь в себе, а ужасно волнуюсь за тебя? Ты поморщишься, а у меня сразу крыша слетает. Думаю, вдруг что-то не то с твоим здоровьем.
— Правда? То есть ты хочешь остаться со мной? — он с тяжелым вздохом кивнул, и я спросила опасливо: — А если я буду себя отвратительно вести?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Ты всегда себя отвратительно вела.
— Нет. Если я буду невыносима?
— Уже. Арефьева, я догадывался, кого полюбил, и никогда не питал иллюзий на твой счет. Считай меня мазохистом, но ты изначально была нужна мне такой: вредной, несговорчивой. С ребенком или без него — не столь важно. Я сгорал без тебя, честное слово. Даже в тот раз, когда уехал в Прагу, чтобы забыться, везде натыкался на воспоминания.
