ума выжил, либо захворал головой. Отходится — образумится и сам будет рад, что дочь не послушалась его, а по своему обернулась.
И мамка прежде всего решила, что княжне надо видеться с своим суженым, чтобы всё толково обсудить и решить.
И вот теперь княжна молча сидела в углу своей маленькой гостиной, и, при малейшем шорохе, нервно вздрагивала и озиралась кругом горящими как уголья глазами. Но это был не страх и не смущенье.
Сначала ей не хотелось принять Бориса ночью у себя, ради какого-то особого чувства уваженья к отцу и нежелания обманывать его; но коль скоро Анюта поневоле решилась на это, то смущенью уже не было места в её сердце. Страха не было и подавно... Солёнушка и Ахмет, не даром "воры-татарва", как их звали дворовые, — так теперь всё устроили и подладили, что если бы кто из горничных и увидел впросонках фигуру переодетого Борщёва, то принял бы его за истопника или за самого сатану, но никак не за баринова внука. Две горничные всегда по очереди, как дежурные, спали у дверей горницы княжны. Солёнушка положила с вечера двух девушек по выбору, из которых одна была глупа как столб, а другая всегда сильно храпела. Последнюю мамка вскоре разбудила снова и отправила на вышку за храпенье, обеспокоившее будто бы княжну, и объявила, что делать нечего — поневоле одна девка останется на дежурстве... Оставшейся, по имени Авдотьи, мамка не боялась. Она способна была всё увидеть, услышать и ничего не сообразить; да ей никто ни в чём и не поверит.
Княжна советовала было своей Солёнушке никого не класть у дверей на эту ночь, но мамка не согласилась. Отменить заведённый за двадцать лет порядок, значило прямо подать повод всей праздной дворне думать и соображать, что за притча приключилась и почему у дверей княжны отменено дежурство. Зато Солёнушка села около спавшей на полу дуры и, в ожидании ночного гостя, решила, что если горничная от шороха или шагов или скрыпа дверей проснётся, то она накинет на неё простыню, а то и сама ляжет на здоровенную Авдотью.
— А там, завтра, — решила мамка, — думай себе, что домовой душил. Только все на смех подымут и на целый год хохоту хватит.
Уже около полутора часу сидели княжна и мамка, каждая в своём углу: одна — в девичьей пред раскрытой на заднюю лестницу дверью, по которой прямо со двора должен был явиться ожидаемый гость; другая — в углу своей комнаты. И обе прислушивались.
Солёнушка глядела то на лестницу, то в лицо спавшей на полу Авдотьи, и думала свою думу. Княжна изредка взглядывала на свою дверь, за которой почти вплотную спала горничная и сидела мамка.
Лёгкое смущенье было в Анюте, но какое-то особенное. Смущенье влюблённого сердца. Не боязнь ответа за свой поступок — она была готова и не на такое дело. Это было только началом дерзкого и уже решённого плана! Её смущала обстановка, при которой она увидит своего Бориса. Чувство стыда девичьего сказывалось поневоле.
— Он не раз бывал здесь! — уверяла она себя, будто стараясь успокоить совесть. — Да! но не так, — тотчас же ответила она самой себе. — Все знали и видели, что он у меня. А теперь он как вор крадётся. Приди кто, пропроснись... И надо его прятать...
Наконец, около полуночи, послышался шорох за дверью. Княжна вздрогнула и вспыхнула и уже не в первый раз!.. Но на этот раз румянец не пропал с её красивого лица и зарделся ещё ярче, а сердце застучало молотом.
Дверь её тихонько шевельнулась, приотворяясь... отворилась и быстро снова затворилась, уже скрываемая стоящей на пороге высокой мужской фигурой, которая, появясь в горнице, оглядывалась на стены и предметы, едва освещённые ночником. Это был Борис.
Княжна поднялась с своего места в углу и молча, тихо сделала несколько шагов навстречу к нему. Но вдруг волнение целого дня ожиданий, целого вечера опасений взяло верх над силами страстной и огневой натуры. Лёгкий туман застлал всё в глазах Анюты. Она порывисто подняла руки, как бы стараясь ухватиться за что-нибудь, и тихо вскрикнула.
Борис бросился к ней, и Анюта в полуобмороке упала к нему на руки.
Редко, почти никогда, не бывало с княжной ничего подобного за исключеньем дня отъезда Борщёва в Петербург год назад, когда разлука между ними была неожиданно потребована отцом и разрыв произошёл бурно.
Но Анюта тотчас же отправилась, усадила сама Бориса на диван, села около него и улыбнулась, оглядывая его фигуру в красной рубахе и кафтане.
— Так пожалуй ещё лучше и краше, чем в мундире, — прошептала она. — Ну, слушай, Боря... Ты знаешь, что отец надумал?..
— Знаю. Что с ним приключилось?
— Ума не приложу. Разум потеряю, а не пойму. В ину пору бывает — я думаю, что во сне всё видела. Но не в том дело. Слушай меня и отвечай что спрошу.
Княжна подумала минуту и затем толково, спокойно, со спокойствием решимости, с твёрдым сознаньем бесповоротно принятого плана и ясно видимой, намеченной себе цели, — стала подробно передавать сержанту всё, что она вместе с Солёнушкой надумала.
А надумала она бежать из дому неотлагательно и тайно венчаться без благословенья родительского. А там, после, что Бог даст. Разведут их духовные власти — пускай! Лишит отец наследства и прогонит с глаз долой — и того легче! Лишь бы не рассадили и не заключили по разным монастырям, — тогда беда на целый год, а то и на два года.
— Отчего на год или два? — невольно перебил девушку Борщёв.
— А за год, за два мы сумеем бежать, встретиться и уйти из пределов русских. Ну хоть в Крым, к хану татарскому. Там заживём. Везде солнце светит и хлеб есть. Или ты со мной не захочешь бросить Россию?
— Я из-за тебя... Да хоть за море-океан, хоть в преисподнюю! — восторженно воскликнул Борщёв.
— Ну, слушай же... Первое дело, как всё нам сладить? Как обвенчаться? Подумай, посоветуйся с товарищами. Может кто и научит. Денег нужно не мало. А у меня нет. Отец будто предвидел всё и прошлое первое число не дал мне ни алтына, как всегда прежде давал на разные затраты.
— Деньги — самое мудрёное. Я у матушки попрошу. Она три тысячи мне уже хотела дать, думая, что можно этим подкупить Григорья Орлова ради полученья чина. Скажу, что
