— Мы никогда не расстанемся, — шептала она, — я ни за что тебя не отдам, мы всегда будем вместе и не бросим друг друга.
— Ты всюду пойдешь со мной? — спросил он. — Погоди, еще пожалеешь.
Но она была убеждена, что не пожалеет никогда.
Только зимой они получили квартиру — в нижнем этаже двухэтажного дома. Дом стоял сразу же за площадью и походил на ригу — большой, заплесневелый, полный неизгонимого холода. Прежде всего им пришлось выловить мышей. Но они не расстраивались и не завидовали. Он радовался, что наконец-то у него снова есть дом, а она — что это не обычная квартира; весь этот город посреди равнины, город с длинной грязной улицей вместо площади, с синагогой вместо ратуши, с пьяными драками, ночными криками, шумными рынками, руганью и вечерними песнями казался ей романтичным, как бы ждущим больших свершений и великих жертв.
Она представляла себе, как будет здесь учить неграмотных, как преодолеет их отсталость, а со временем отвернет их от старого бессмысленного бога, как завоюет сердца сотен молодых людей, утвердит их в своих идеях, а если однажды возбужденный край вскипит, то она вместе с другими коммунистами города отправится бить «контру».
Однако ничего такого не происходило: уроки географии и истории в сельскохозяйственном училище, где она преподавала, протекали однообразно и скучно. Все ее ученики в обязательном порядке вступили в организацию молодежи, ей не пришлось их убеждать, а по краю хотя и бродили тайные приверженцы Белой лиги, никто не ждал от нее помощи в борьбе против них, только на собраниях она должна была присутствовать чуть ли не каждый вечер и возвращалась домой усталой от табачного дыма, от Каирова, от международной ситуации и нового отношения к Каю Юлию Цезарю и к Штефанику или от сбора утильсырья, что стало ее общественной обязанностью, поскольку была она самой молодой.
Часто у нее не хватало времени даже ощутить, что она замужем, — они не виделись по нескольку дней. «По крайней мере не надоедим друг другу. Раньше у людей была уйма времени для себя, они даже уставали от любви, ну скажем, Оливье и Жаклин».
Но она понимала, что подобными доводами она лишь утешает себя, и мечтала о чем-то другом — вместе пережить что-нибудь великое, что-нибудь потрясающее, потому что только так можно было познать, что такое любовь, и проверить ее.
Судя по всему, он не предавался подобным раздумьям — его целиком поглотила работа. Он работал во вновь основанном предприятии, которое должно было проектировать гидросооружения и руководить всем водным строительством. Все свое время он посвящал изучению подробностей дела, проехал через весь край, знал уже характер всех рек, осмотрел все старые и новые плотины, измененные русла, каналы и водонапорные станции; побывал на болезнетворных болотах, кишащих комарами. «Будь осторожен, товарищ инженер, здесь запросто схватишь малярию!» Он знал и заливные луга, покрытые желтоголовом и толстой болотной травой; иногда и во сне он шагал по ним — по этому огромному газону с оазисами верб, ольхи и ив, белых берез, бересклета и грабов. Затерянные деревни и выжженные поля, болотистые земли и длинные пояса плотин — все это постепенно укладывалось в его памяти, и он долго, до самой ночи видоизменял форму ландшафта, вырубал заросли, прокладывал русла рек там, где их никогда не бывало, и давал земле новую силу и новое назначение, сопротивлялся водам, чтобы они не выходили из берегов. Порой ему становилось жалко этих диких краев: аистовых выводков и семейств коршунов, стай уток, диких гусей, бесчисленного множества цветов, жаль было равнин, у которых будет отнята их извечная прелесть, но он прогонял эту жалость — в конце концов всегда старое должно погибнуть, чтоб возникло новое, а под его руками действительно возникала новая земля с ее новой судьбой. Но закончить работу ему не удалось, его свалила та самая болезнь, которую ему давно обещали. Он спал в ту ночь у одного из сторожей в домике на краю деревни, неподалеку дышала гнилью старица с вечною тучей комаров, а чуть дальше тянулось бескрайнее, покрытое ряской болото, над которым выступали желтые острова скошенного тростника.
— Я даже и представить не могу, — говорил вечером сторож, — чтоб в один прекрасный день все это исчезло. Для вас, может, в этом нет ничего удивительного, но я не могу. Я так хорошо все это знаю; каждую весну вода разливается, будто целое море, — кто может это остановить?
— К примеру, я, — пошутил инженер, а потом сказал — Все это будет, не пройдет и трех лет. В будущем году должны одобрить проект, а затем приедут сюда люди с баграми.
— Ваш проект? — спросил сторож.
— Мой. Не знаю только, сумею ли доделать.
— Доделаете, если бог даст. Бог вам в помощь.
— Главное, чтоб нашлись люди, — засмеялся он.
Ночью он проснулся от страшной головной боли, его трясла лихорадка, а когда он попытался встать, земля закачалась у него под ногами.
— Малярия, — сказал сторож. — Старуха сварит вам настой из дубовой коры, пока не придет доктор.
Он смотрел на хозяйку, а она толкла в ступе сухие кусочки дубовой коры, все говорила и говорила куда-то в пространство своим грудным голосом, а он почему-то ничего не понимал. Потом она принесла ему древесный напиток, он с отвращением выпил и поплыл неизвестно куда; малярия, подумал он, — болезнь пахла тропиками и желтой лихорадкой, — кто знает, сколько это будет продолжаться. Вспомнил о недоделанной работе, ему бы еще хоть несколько дней, — до срока сдачи оставалось совсем немного, но об этом он раньше не побеспокоился, ибо никогда не брал в расчет, что может заболеть.
— Принесите портфель, — попросил он хозяйку, и, когда она принесла, он вытащил лист белой бумаги, нарисовал три высокие горы и четыре домика, а между ними положил рыбу. — Вот здесь будет озеро, — показал он, — тридцать километров в окружности. Если поднять плотину всего лишь на две ладони, она сможет задержать и многолетнюю воду. Но стоить это будет по меньшей мере десять миллионов; а кто их даст ради воды, которая бывает только раз в сто лет. Она может прийти и завтра, а может и в две тысячи пятидесятом году.
— В две тысячи пятидесятом? — с удивлением спросила женщина. Она принесла мокрое полотенце и положила ему на голову.
— В две тысячи пятидесятом, — повторял он, а голова его кружилась, — теперь я уже считаю легко. Достаточно две тысячи пятьдесят разделить на десять миллионов.
Ему показалось, что на лице у хозяйки появился испуг.
— Это ничего, — хотел он утешить ее, — у моего дядьки, когда он болел лихорадкой, все троилось в глазах, — вместо одного лица видел три. Он никак не мог понять, почему к нему посылают сразу трех докторов… А я вас вижу пока что одну.
«В худшем случае две», — сказал он себе, когда она ушла. Потом он попробовал разделить эти две цифры, и, хотя ему казалось, что делить миллионы пара пустяков, ничего не получалось: частное бесконечно удлинялось, и он никак не мог досчитать до конца.
— Пан инженер, — слышал он над собою голос, — уже едут, я вызвал врача по телефону.
В комнате стояла фиолетовая темнота, все пропахло горьким запахом вареного дуба.
— Еще не утро? — спросил он.
— Скоро будет вечер, пан инженер, — медленно говорил сторож, — да вы не бойтесь, господь бог вам поможет.
Он понимал, что его хотят утешить, и улыбнулся.
— И мы поможем, — заявил сторож, — мы ведь знаем об этом вашем проекте, недавно говорили о нем на собрании. Как только его утвердят, сами увидите, сколько соберется народу.
— Какого народу?
— Да тех, кто пойдет за вами.
Он не был уверен, правильно ли он понимает то, что ему говорят, старался во что бы то ни стало сохранить сознание, чтоб воспринимать чужие слова, но видел перед собой только огромную толпу, медленно поднимающуюся над светлым горизонтом, люди несли на плечах лопаты и тихо пели песню, звуки ее постепенно приближались.
Его поразило такое количество лиц, мелькавших ног, он совершенно отчетливо видел эти ноги — босые, в сапогах, галошах, войлочных туфлях, в старых солдатских ботинках, в разбитых чижмах и в кедах с вылезшими пальцами.
— Вы сможете идти?
— Конечно, — сказал он и пошел по качающейся земле к машине.
Потом он спал и только много времени спустя услышал откуда-то снизу тоскующий голос жены и успокоительное бормотание чужого голоса — ничего, ничего, пани, он проглотил сейчас горькие порошочки и снова уснул.
Когда он проснулся, было утро, лихорадка как будто прошла, у постели стоял доктор — маленький паренек с розовым, тщательно выбритым лицом и веселыми, очень усталыми глазами.
— Наконец-то я могу с вами познакомиться, — сказал он, а инженер не понимал, почему тот так хотел с ним познакомиться.
Он обратил внимание на несколько длинноватые рукава халата или, вернее, короткие руки врача, которые тот все время старался вытянуть.
