Когда он проснулся, было утро, лихорадка как будто прошла, у постели стоял доктор — маленький паренек с розовым, тщательно выбритым лицом и веселыми, очень усталыми глазами.
— Наконец-то я могу с вами познакомиться, — сказал он, а инженер не понимал, почему тот так хотел с ним познакомиться.
Он обратил внимание на несколько длинноватые рукава халата или, вернее, короткие руки врача, которые тот все время старался вытянуть.
— Сильна болезнь, — улыбался врач, — еще не раз о ней вспомните. Немного потрясет, а через две недели хоть лазай по деревьям.
Врач отошел к следующей кровати, но после обхода снова вернулся к нему, присел на кровать и снова повторил:
— Наконец-то я с вами познакомился. Я о вас слышал уже не помню сколько раз.
— Обо мне?
— Мы делаем с вами по существу одно и то же дело. Вы ездите по деревням и должны были бы встретить мою «тридиноловую команду» — от нее керосином несет на тысячу километров. А уедет — вся деревня пахнет. Да и от меня хорош запах. — Он завернул рукава и поднял руки, чтоб инженер удостоверился, что они пахнут керосином.
Инженер ничего не понимал, но потом в его памяти возникли большие маслянистые пятна, расплывающиеся по широким болотистым водам, и машины, обозначенные крестом и нагруженные железными бочками, — он встречал их время от времени посреди деревень, через которые проходил. Мужчины с. распылителями в руках обрызгивали строения изнутри и снаружи. Но как все это могло быть связано с его работой?
— Вы, может, не знаете, — начал врач, — но только в одной этой больнице раньше бывало по полторы тысячи случаев в год. И все из-за болот. Пока не исчезнут болота, не исчезнут и комары анофелес. Комар и больной — вечно замкнутый круг. Где-нибудь он должен быть разорван! Вы хотите уничтожить болота, а я комаров… понимаете теперь?
Через неделю жена увела его домой, взяла наконец два дня отгула, чтобы посидеть около него. Она была счастлива, что он нуждается в ней, что она может бояться за него, ставить ему в вазу цветы, варить обед и смотреть ему в глаза, из которых целиком еще не ушла лихорадка.
— Тебе ничего не нужно?
— Нет, — улыбался он ей.
— Я подумала, что, если бы тебя у меня не было, — сказала она тихо, — я бы не смогла жить.
Но вскоре ее забота стала раздражать его. Он не ребенок, и к тому же у него уйма работы, а она ему мешала. Он терпел два дня, а на третий, как только за ней захлопнулась дверь, сразу же встал, ибо все это время ни о чем не думал, кроме как о работе.
Он разложил на столе все свои бумаги — на последнем из листов были длинные столбцы цифр, сто тысяч на сто тысяч, потом миллионы, которые так пугали его во время болезни.
Может, я все-таки размахнулся, думал он, разглядывая свои проекты, кто возьмется это построить?
Но как это было бы прекрасно, если б построили.
Он прокладывал в своей жизни уже немало трасс, нередко предлагал проекты регуляции ручьев и речек, строил плотины, которые бывали не выше его, и сточные сооружения, отводившие воду из незаметных источников на лугах; он приходил в одни места и уходил в другие — кто следил, где он и что делает. И все-таки, когда он ехал на новое место, он переживал не то, что уже совершил, а то, что предстояло совершить, получив новое задание, он всегда лелеял маленькую надежду, что ему предстоит решить что-то сложное или необыкновенное. Но тогда была война, не было ни времени, ни средств для больших и интересных дел, и он делал самую простую, самую обыкновенную работу. Конечно, такая работа казалась ему скорее скучной, чем необыкновенной.
Но теперь это был первый большой проект, великий проект, настолько великий, что он даже боялся думать о его величии.
Он варил себе черный кофе, запивал порошки и считал; болезнь действительно великолепная вещь, — он был один, никто его не отрывал от работы. И в тот день, когда ему осталось только обрезать края листов и засунуть их в бумажный футляр, у него появился врач.
— Я пришел посмотреть на вас. — сообщил он ему, — но как я вижу, вы уже не считаете себя больным. — И врач наклонился над его бумагами. — Так что же это такое? — спросил он с восхищением. — Когда начнут строить?
— Может, и не начнут. На рассмотрение пойдет не один мой проект.
— Но ведь какой-нибудь все-таки да утвердят… Ах, вот оно что, — понял он, — я нахожусь вроде как бы в плену у этих своих комаров… Только и думаю, чтобы их наконец не стало… Мне и в голову не приходило, что за всем этим могут быть какие-то споры, раздоры, разные люди. — И, чтобы сгладить впечатление от своего просчета, он быстро добавил — Когда я впервые услышал, что готовится какой-то большой проект, это было еще до войны, мне показалось все это смешным. Как показалось бы смешным, если б кто-нибудь стал пророчить, что из этого края мы сумеем изгнать тропическую болезнь, которая и вас подцепила. А кстати, вы знаете, что за всю эту неделю ваш случай — единственный?
— На самом деле? — спросил инженер с внезапным интересом.
— А ведь вначале это было настоящее безумие, — продолжал врач. — Сотни деревень были заражены, а вокруг многие километры стоячих вод, тысячи больных, в то время как достаточно одного больного, чтобы снабдить заразой целый рой комаров. Я часто думал, что же делать, но не видел ни малейшей надежды. После войны мы провели массовые осмотры, начали лечить бесплатно, но я все еще говорил себе — ну, разве это поможет? Вылечим одного, а другой все равно заразится, раз над ним висит миллион комаров, носителей заразы. А потом на станцию пришла первая цистерна с этим вот снадобьем — ДДТ в каком-то керосине: «Люди, вы сможете этим уничтожить комаров». Покорно благодарим! Прикажете облить половину земли? Вы следите за тем, что я вам говорю, — вдруг воскликнул он торжественно. — А в следующем году вы смогли бы подцепить здесь уже только грипп и какую-нибудь дизентерию, но не малярию!
— Смотрите! — улыбнулся инженер. — Я рад, что использовал последнюю возможность.
— Может, вы мне и не поверите. Три года назад я тоже бы не поверил. Человек уже отвык верить в успех великодушия. Вот скажи я вам, например: «Наверно, будет война», — и вы сразу же мне поверите. А если я вам скажу: «Войны никогда больше не будет», — вы только кивнете головой. Утопия! Человек просто не смеет поверить, что на земле когда-нибудь смогут исчезнуть болезни. Взять хотя бы вот эту болезнь. Она была здесь сотни лет. Мы воспринимали ее как дождь или как майских жуков весной. И даже в том случае, когда ты знаешь, что могут быть высушены эти страшные болота, для всех больных закуплен хинин и уничтожены все комары, все равно одна мысль, что болезнь исчезнет, кажется фантастической. И сколько нужно денег, чтоб лечить больных, избавлять от заразы избу за избой, лужу за лужей, уничтожить миллиарды комаров! — Он махнул рукой, будто отгоняя их. — Когда мне доводилось иметь дело с каким-нибудь особенно тяжелым случаем, — продолжал он, — я старался что-нибудь придумать. Я надеялся, что сумею кого-нибудь убедить, чтоб все-таки выделили на это деньги. С другой стороны, какую от этого я мог пообещать выгоду? Ведь ход размышлений всегда был таков: я дам, но я хочу от этого что-то получить. Только новый режим стал пытаться осмысливать вещи по-другому. Я долго испытывал к этому режиму недоверие. Что ни говори, человек смотрит на мир глазами, видевшими войну, а тут еще атомные бомбы, ракеты, одна машина страшнее другой, огромные города, перенаселение, — откуда брать силы, чтобы все это не взорвалось? И вот я думаю: то, что возникают сильные правительства, — далеко не случайность. Видно, сейчас иначе уже и нельзя: без правления, без сильной руки. Важно лишь то, кому эта сила служит. Вы не думайте, — говорил он, убыстряя речь, — что я принадлежу к числу тех людей, которые прочтут пару брошюр и меняют убеждения. Я думаю об этом целые ночи, иногда мне становится страшно, куда все это летит, как все это сложно! Как с этим совладать? Никакого человеческого ума на это не хватит. Вероятно, только всем вместе… Но для этого должна быть прежде всего ликвидирована великая преграда, доставшаяся нам от прошлого: «Какая мне выгода?» и «Что мне за это?», — понимаете? А теперь скажите, ну какая кому может быть выгода от того, что за миллионы, которые могли бы пойти на другие дела, будет уничтожена болезнь, губящая несколько сотен наших деревенек, но никому другому не угрожающая, вы понимаете? Только вот эти люди могут получить от этого пользу. Те, у кого никогда не было права голоса. Теперь они его получили, поэтому все это и происходит! — Он поправил рукава и нервно посмотрел на часы. — Принимаете порошки?
— Да.
— Как можно больше пейте, — приказал он ему, — и желаю большого успеха в вашем деле, — и он кивнул на стол.
— Не хотите чашку кофе?
— Благодарю, — сказал врач, — я и так заболтался, у меня в три консультация, да на сегодня и вам уже хватит, идите ложитесь.
