— На следующей неделе, с Тони Беннеттом.
— Джеки, это же здорово! Просто сенсация! Это будет грандиозное представление, я уверена. Мне нужно лететь в Лос-Анджелес на следующей неделе. Пожалуй, я это отменю.
— Не надо.
— Я могу поговорить с…
— Да о чем ты говоришь — «отменю»?
— Это же твое первое важное выступление.
— Первое из многих. Теперь я буду выступать в «Копе» регулярно. Зайдешь посмотреть как-нибудь в другой раз, а сейчас не надо с ума сходить, отменять свои дела. А кстати, что у тебя в Лос-Анджелесе…
— Сейчас, погоди минуточку… тут мне нужно было кое-что с плиты снять.
— Может, я все-таки тебе перезвоню?
— Нет-нет. А что ты…
— Что ты-то собираешься делать?
— …Ничего…
— Что значит «ничего»? У тебя же есть этот важный контракт…
— Ну да. Огромный.
— Важнее, чем мой, — у меня-то вообще никакого нет.
— Да знаешь, что это такое? Связаться с Си-би-эс — все равно что заиметь второго папашу. Эти ребята вечно во все нос суют: прическу мне нужно сделать такую-то, одеваться я должна так-то…
— Ну, это же телевидение. Ты должна хорошо выглядеть.
— А сейчас я плохо выгляжу?
— Да ладно тебе. Ты же знаешь — я тебя красавицей считаю. Просто хочу сказать, что на ТВ ты должна выглядеть…
— Я уже сейчас могу предсказать: однажды они станут учить меня, какие мне петь песни…
— Не станут. И вообще — перестань преувеличивать, всё совсем не так плохо.
— Как Томми?
— Она познакомилась с каким-то парнем из фирмы звукозаписи, из Детройта, он хочет, чтобы она записала пластинку.
— По-настоящему? Замечательно, Джеки! Девочка заслужила это.
— Конечно. Все здорово! У тебя пластинка, у нее пластинка. У всех… Почему ты смеешься?
— Я просто подумала… Помнишь, как, ну, как ты в первый раз увидел Томми — в «Ангеле». Как ты всю ночь торчал возле выхода из клуба и ждал ее.
— Да, это было какое-то безумие.
— А потом она выходит, и ты ей говоришь… Не знаю, что ты ей сказал. Ничего не сказал. И вот она садится в такси и уезжает, а ты так и стоишь…
— Может, ты наконец перестанешь смеяться…
— Тебе нужно как-то обыграть эту историю в своих выступлениях.
— Обязательно. Начну прямо сейчас: «Добрый вечер, дамы и господа. Я вам еще не рассказывал, каким могу быть болваном?»
— Это же личное, Джеки. Это было на самом деле. Мне просто кажется, что, когда рассказываешь про то, что на самом деле было, это очень сме… Ой!
— С тобой все в порядке?
— Обожгла палец.
— Давай я тебя отпущу.
— Да… Пожалуй, мне тут нужно доделать… Только перезвони потом, хорошо?
— Обязательно.
— Потому что мне хочется с тобой пообщаться. С тобой и с Томми. Правда хочется… Можно тебе сказать одну глупость? Я знаю — ты подумаешь, что это глупо, как и все, что я говорю, но… иногда я скучаю по Театру на Четырнадцатой улице. А ты когда-нибудь по нему скучаешь?
— Отчасти. Иногда, кажется, да.
— Но ты понимаешь, что я имею в виду, когда говорю — «скучаю»? Ты же понимаешь, я не по пьяницам скучаю. Не по грошовым заработкам. Я скучаю…
— Да я понимаю, о чем ты.
— Я так и знала — ты будешь думать, что я дура!
— Нет, Фрэн, неправда. Никакая ты не дура.
…
— Ну… Значит, ты мне перезвонишь, договорились?
— Хорошо. Перезвоню.
— Ладно.
…
— Джеки, я тебя люблю.
— Я тоже тебя люблю. Фрэн положила трубку. Я тоже.
* * *
«Хорн и Хардарт» находился за углом от вокзала Гранд-Сентрал. Там я ждал Ламонта Перла. Он позвонил мне, сказал, что хочет потолковать. Я не возражал против встречи с этим человеком по двум причинам: во-первых, меня попросила с ним встретиться Томми, а все, чего Томми хотела, Томми получала. Во-вторых, я еще не настолько забыл о том, как был голодающим артистом, чтобы пожелай меня угостить бесплатным обедом хоть свидетель Иеговы, то я не смог бы выкроить для него немножко свободного времени.
Я ждал его за чашкой кофе. Над болтовней посетителей, обменивавшихся полуденной трескотней, над звяканьем монет, перекатывавшихся в автоматах, над спорами за тарелкой супа, за сандвичами, за кусками пирога — надо всем этим разливались звуки радио. Новость дня: Алберт Анастасиа — Ал Безумный Шляпник, Большой Ал, Алберт Палач — получил пулю в голову, сидя в парикмахерской в «Парк Шератон». Мафия свела свои мафиозные счеты. Зверское, кровавое убийство… и все мы с жадностью впивали каждое слово диктора. Болтовня стихла. Монетки перестали звякать. Может, эти мафиози и были всего лишь шайкой жестоких, беспощадных уголовников, но они уже стали такой же неотъемлемой частью города, как Таймс-сквер или статуя Свободы. Они убивали, крали, вымогали. Они облагали призрачным налогом почти каждый товар, каждую услугу в Нью-Йорке. Но они заставляли о себе говорить, поэтому их любили. Вывод: не важно, как ты прославился, важно, что ты знаменит.
И тут он пришел.
Ламонт вошел в ресторан, двигаясь с такой уверенностью, которая сразу покорила все заведение, хотя он ничуть не был похож на человека, уверенного в себе от рождения. Росту в нем было пять с половиной футов. На лице читался полный перечень пощечин, от которых ему, как упорному борцу за первый приз, не удалось в своей жизни увернуться. Работа в сборочном цехе завода «Форд» лишила его руки каких бы то ни было следов нежности. Вы никогда бы не подумали, что такого рода человек примет участие в создании совершенно нового звука — столь свежего, столь гладкого, что — плевать, что это музыка черных, — вся белая Америка будет со стоном умолять, чтобы ее лили и лили ей в глотку. А может, как раз благодаря такому обманчивому впечатлению он и оказался среди авангардистов, проскочив под радар на пути к совершенно новому музыкальному пейзажу.
Взяв стул, Ламонт поблагодарил меня за то, что я пришел с ним увидеться, тем более так быстро — скоро ему предстояло уезжать из города.
Я сухо выложил ему свою шутку про свидетеля Иеговы.
— У меня сложилось впечатление, что я вам не очень нравлюсь.
— Зачем вы себе льстите? — парировал я. — Почему вы думаете, что вообще нравитесь мне?
Ухмылка.
— Довольно колкостей. — Ламонт жестом подозвал официантку, чтобы та принесла ему кофе. Она ушла, просияв от его чаевых — целого доллара. — Я догадываюсь, о чем вы думаете. Но что бы вы там ни думали, я не собираюсь отбивать у вас Томми.
Ладно, поверю. Но меня все равно раздражал его костюм, сшитый на заказ, и блеск, только что наведенный на его дорогие заграничные туфли. Меня не приводило в восхищение то, как он скрывал грубость своих рук под мягким шиком изящных золотых украшений. Его самоуверенность, его развязность… Мне не нравилось в нем то, что он обладал всем, к чему стремился я сам. И я не собирался прибавлять Томми к этому списку.
Ламонт приложил максимум усилий, чтобы избавить меня от этих опасений.
— Вы двое — такая красивая пара. В самом деле. Вы собираетесь на ней жениться?
— …Откуда вы…
— На вашем месте я бы на ней женился. На вашем месте я бы давно уже был на ней женат. Вы — счастливчик, Джеки. — Он отхлебнул кофе. — Только, мне кажется, я бы не смог оставаться где-то вдалеке от такой женщины, как Томми.
— А я и не собираюсь оставаться где-то вдалеке.
— Вы больше не будете ездить на гастроли?
— Конечно буду.
— Конечно будете. Нужно ведь держать связь с клубами, нужно работать над программой.
— Вы собираетесь и моими делами теперь управлять?
Ламонт снова улыбнулся. Этого франта ничем было не прошибить. Я заметил, у него была привычка водить туда-сюда большим пальцем по кончикам остальных. Туда-сюда. Он шевелил им так быстро, будто ему деньги за это платили.
— Я просто хотел сказать: вы будете выступать по клубам — значит, будете разлучаться с Томми.
— Она может ездить со мной.
— Может. Может. — Еще глоток кофе. — Но это будет нехорошо.
— Нехорошо, если мы будем в разлуке, нехорошо, если будем вместе…
— Нехорошо потому, что это будет конец ее карьеры как певицы.
— Почему же конец? Я не прошу ее бросить петь.
— Но вы говорите, она будет ездить вместе с вами. А если она будет разъезжать с вами — как же ей петь?
— Но это же не… Я же не говорил…
Совсем как наемный адвокат, Ламонт испытывал меня, повторяя мои же слова. Если Господь недодал ему роста и наружности, то умом наделил его с избытком.
— Послушайте, Джеки. Конечно, Томми может продолжать петь. То там, то здесь. По крайней мере, пока у вас не родится ребенок. Даже тогда она, может быть, изредка сможет петь. Если повезет. Но вот что я хочу сказать. У нас имеется не так уж много возможностей. — Он произнес «нас» так, как обычно чернокожие говорят «мы», подразумевая нас, чернокожих. — Не так уж много возможностей пробиться, и пробиться по-настоящему. Собственно, эта идея и стоит за звукозаписывающей компанией Берри.
