Он умолк, лицо его стало мечтательным, голос – вдохновенным:
– Или песок – всюду песок, золотой, курящийся дымкою под белым выжженным небом… Или черные камни, покрывающие землю в невероятном изобилии, словно были извергнуты ею в минуты безумия или сброшены с небес щедрой на зло, всесильной рукою. Над ними дрожит, слоится зной, порождая немыслимые, непредставимые, сказочные миражи, за красоту каждого из которых можно и жизнь отдать. Да вот беда! Их не удержать, не уловить в сети взора: они тают в одно мгновение ока…
Ржевусский медленно улыбнулся, глядя на Юлию:
– Может быть, когда-нибудь я расскажу вам о пустыне подробнее, может быть, и ваше сердце заноет от любви к ней!
Юлия вздрогнула, отгоняя опасные чары:
– Но вы все-таки уехали оттуда?
– Да, я ведь поляк, и когда друг написал мне о том, что здесь творится, я не мог не вернуться в Европу. В июле был в Париже [54], в ноябре приехал в Варшаву. И вот неведомые силы занесли меня в сей мрачный замок, где прекрасная дама избавила меня от притязаний дракона в женском обличье!
Юлия невольно усмехнулась, сколь одинаково определили они оба, не сговариваясь, натуру пани Жалекачской. И тут же испуг от содеянного, от неминуемой расплаты навалился на нее всей тяжестью.
– Да, – с ужасом пролепетала Юлия, – она теперь меня просто прикончит. Или вернется сейчас – и утопит нас в этой ванне.
– Да ну, вот еще! – расхохотался Ржевусский. – Пани Жалекачская, как истая полька (а ведь польки и еврейки очень властолюбивы), не перенесет урона своему самодержавному званию и немедленно восстановит свой престиж. Я знаю этот тип женщин! Можете не сомневаться: высокородная пани Катажина распустила очкур [55] на первых же попавшихся мужских штанах и сейчас вовсю канителит какого-нибудь панка, коему с перепою кажется, что все это – лишь только сон.
Юлия расхохоталась и не скоро смогла угомониться. Разговор с этим странным и весьма приятным «арабом» приобрел необычайно завлекательный характер!
– А какой же это тип женщин? – спросила она, с интересом обернувшись к Ржевусскому и устраиваясь поудобнее в начавшей остывать воде.
– Арабы и персы называют их хастани. Это женщины скандального нрава, и от них неприятно пахнет. В них мужчина не находит наслаждения, и сами они не получают удовольствия от соития. Они склонны к вину, а лица их не ведают стыда.
– Ох ты! – восхищенно воскликнула Юлия. – Это ее, совершенно ее портрет! Ужасное создание, верно?
– Да уж чего хорошего! – согласился Ржевусский. – Но знайте, существует еще более страшный образ женщины. Зовется она сангхани. Она скандального нрава, хитра и коварна, безжалостна и мстительна. Она бездушна и безрассудна, нечистоплотна и грязна. Она не насыщается совокуплением, склонна к дурному и извечно пребывает в дурных мыслях.
– Тоже одно лицо с пани Катажиной!
– На самом деле разница очевидна. Хитрости хастани направлены лишь к ее удовольствиям. Коварство же сангхани призвано калечить судьбы других людей. Бойся сангхани, когда встретишь ее! Вот я виделся с одной такой сангхани лишь вчера. И бесконечно счастлив, что встреча сия уже позади, ибо всякая сангхани – ведьма.
Он ощутимо вздрогнул, но Юлии было не до его переживаний: она умирала от любопытства.
– А я? Я – какова? – решилась-таки спросить она – и тут же пожалела о своей несдержанности: он сейчас ка-ак скажет что-нибудь несусветное!
А Ржевусский и не взглянул на нее: сидел, уставясь поверх легких струек пара, словно видел что-то свое, никому более не зримое, и ленивая улыбка блуждала на его устах, когда он медленно, протяжно говорил, словно напевал, волнующие слова, от которых сердце Юлии забилось неровно, тревожно:
– Многие женщины любят приятности совокупления! Женщины из областей Гужарат, Рум, Хирос, Дабурки любят обниматься и целоваться, но не ценят покусывания губ и поцарапывания ногтями.
Женщины из областей Танисоб, Синд, Еда любят, чтобы мужчины как можно крепче сжимали им груди.
Женщины с берегов Суэца любят царапаться и обниматься.
Аравийские женщины весьма пристрастны к соитию и не прочь полюбоваться оным на изображениях и рисунках.
Все они милы и прекрасны, однако среди турчанок, индианок, арабок, итальянок, евреек, француженок есть наилучшие женщины – они зовутся чатрани. Такие женщины быстро сердятся, но быстро отходят, они могут быть печальны, но чаще смеются, кокетничают и танцуют. Их речь приятна и нежна, они постоянно жаждут удовольствия и подчиняют себе мужчин своим сладострастием.
Ржевусский внезапно прервал свой монолог и резко повернулся к Юлии, которая глядела на него как зачарованная.
Она испуганно моргнула и сделала попытку отодвинуться подальше от него, как-то вдруг, внезапно осознав, что сидит совершенно голая, бедро к бедру с таким же голым мужчиной! Не иначе, бог помутил ее разум, если допустил такое!
Но не тут-то было. Ей просто некуда оказалось отодвигаться: Ржевусский накрепко прижимал ее к краю ванны.
– Тебе тесно? – спросил он. – Да, конечно, рядом сидеть не больно-то удобно!
И, схватив Юлию двумя руками, он приподнял ее над собой, медленно-медленно опуская на себя верхом, и придержал на весу, а она с ужасом, подобным восторгу, ощутила нечто твердое, неодолимо твердое, упершееся в преддверие ее женской сути. Она хотела отпрянуть – но он держал ее слишком крепко. Она хотела вскрикнуть протестующе – но с пересохших губ не сорвалось ни звука. Она забила бедрами, но…
– Пришпорь же меня, всадница, – прошептал Ржевусский хрипло, чуть касаясь ее губ своими губами. – Сожми колени, ну!
И одним движением он прижал ее к себе – так резко, что Юлия испустила невольный стон, выгнулась дугой… но Ржевусский могучим рывком поднялся из ванны, отстранив распаленное, жаждущее наслаждения женское тело и впившись властным взором в испуганные глаза.
– Не здесь! – бросил Ржевусский и, перекинув Юлию через плечо, мокрую, сам мокрый, босой, нагой, ринулся из кухни по коридорам и лестницам замка, причем иногда хватал губами и зубами ягодицы Юлии, лежавшей у него на плече, а она с болезненным стоном впивалась ногтями в его спину.
12. Книга о прелести женщин
Но он вконец измучил ее, прежде чем позволил получить желаемое.
Вихрем вожделения пролетев по коридорам замка и даже не заметив, попался ли кто-то на пути, Ржевусский вбежал наконец в одну из комнат и перехватил Юлию на руки – так, что она увидела, где они очутились, и, несмотря на пытку желанием, не смогла сдержать изумленного, восторженного восклицания.
Посреди просторной, полупустой комнаты, более напоминавшей танцевальную залу средних размеров, стоял шатер. Большой, белоснежный, прошитый по углам красными стежками, с пучком алых нитей на вершине, он напоминал снежный дворец, тронутый первым лучом зари, и Юлию пробрала невольная дрожь, когда Ржевусский откинул полог и внес ее под белые своды. Но в шатре было тепло, даже жарко, и Юлия блаженно раскинулась на ложе из мягких ягнячьих шкур, нетерпеливо глядя на обнаженного мужчину, который постоял над ней, любуясь, а потом принялся доставать что-то из своего походного мешка.
