— Спасибо, но сейчас лучше подбрось меня до метро, мне пора возвращаться к себе. Боюсь, у меня грипп: все тело ломит.
— Ну нет уж, мисс. Давай закажем китайскую еду, посмотрим кино и подождем звонка доктора Каллета. Очень жаль, что у меня нет куриного бульона — это проверенное средство.
— Извини, а можно мне принять ванну? Я много лет этого не делала, пользуюсь душем для персонала в Ларк-Хаус.
Вечер был светлый, и через окно рядом с ванной открывалась панорама бурлящего города с потоком машин, с яхтами в бухте, с людьми на улицах: они передвигались пешком, на велосипедах, на роликах, сидели за столиками на тротуарах под оранжевыми тентами, а надо всем высилась башня Ферри-билдинг с часами. Ирину трясло. Она по уши погрузилась в горячую воду и ощутила, как расправляются задеревеневшие мускулы, как успокаиваются ноющие кости; она в очередной раз благословила деньги и щедрость семьи Беласко. Потом Сет из-за двери крикнул, что доставили еду, но девушка отмокала в ванне еще полчаса. В конце концов она неохотно оделась, ее покачивало и клонило в сон. От запаха картонных коробок с кисло-сладкой свининой, чоу-мейн[15] и утки по-пекински ее затошнило. Ирина свернулась на диване, уснула и не просыпалась несколько часов, пока за окнами не стемнело. Сет подсунул ей под голову подушку, укутал покрывалом, а потом сидел на углу дивана, смотря второй фильм за этот вечер — шпионы, международная преступность и злодеи из русской мафии, — а ноги Ирины покоились у него на коленях.
— Я не хотел тебя будить. Звонил Каплет, сказал, что Неко хорошо перенес операцию, но у него большая опухоль в селезенке и это начало конца, — сообщил парень.
— Бедняжка, я надеюсь, он не страдает…
— Каплет не позволит ему страдать, Ирина. Как твоя голова — болит?
— Не знаю. Спать очень хочется. Ты ведь не подсыпал мне наркотик в чай, Сет?
— Подсыпал — кетамин. Почему бы тебе не залезть в постель и не поспать как положено? У тебя жар.
И Сет отнес Ирину в комнату с фотографией, снял с нее ботинки, помог лечь, укутал, а сам ушел досматривать кино. На следующий день Ирина проснулась поздно, хорошенько пропотев и заспав лихорадку; она чувствовала себя лучше, но в ногах до сих пор оставалась слабость. На черном кухонном столе ее ждала записка Сета: «Кофе в кофеварке, просто включи. Бабушка вернулась в Ларк-Хаус, и я рассказал ей про Неко. Она предупредит Фогта, что ты заболела и не выйдешь на работу. Отдыхай. Я позвоню позже. Целую. Твой будущий муж». Рядом на столе стоял лоток: куриный суп с вермишелью, коробочка малины и бумажный пакет со свежим хлебом из ближайшей пекарни.
Сет вернулся домой из суда еще до шести часов вечера, ему не терпелось увидеть Ирину. Он несколько раз звонил ей, чтобы удостовериться, что гостья не ушла, но боялся, что в последнюю минуту она поддастся порыву и все-таки исчезнет. Когда он думал об Ирине, первый образ, который приходил ему в голову, был заяц, готовый задать стрекача, а потом возникало ее бледное сосредоточенное личико, приоткрытый рот, круглые от изумления глаза — с таким видом она жадно впитывала истории Альмы. Как только Сет открыл дверь, он почувствовал присутствие Ирины. Еще не видя, он понял, что она здесь, что квартира обитаема: песок на стенах казался более теплым, на полу появился атласный блеск, которого он прежде не замечал, сам воздух сделался более дружелюбным. Девушка вышла ему навстречу на неверных ногах, с припухлый от сна глазами, с волосами, растрепанными, точно белесый парик. Сет распахнул объятия, и она впервые не отшатнулась. Они стояли, обнявшись, и это время для нее показалось вечностью, а для него пролетело, как вздох. Потом она взяла его за руку и подвела к дивану. «Нам нужно поговорить», — сказала она.
Кэтрин Хоуп, выслушав исповедь Ирины, взяла с нее обещание все рассказать Сету — не только чтобы с корнем вырвать это вредоносное растение, отравляющее девушку, но и потому, что Сет заслуживал знать правду.
В конце 2000 года агент Рон Уилкинс работал в сотрудничестве с двумя следователями из Канады, определяя происхождение сотен картинок, гулявших по интернету: это были фотографии девятилетней девочки, подвергавшейся такому запредельному насилию, таким извращенным надругательствам, что, возможно, ее уже не было в живых. Такие картинки очень полюбились коллекционерам детской порнографии: они покупали фото и видео анонимно, через незаконную международную сеть. Сексуальная эксплуатация детей не являлась чем-то новым, она столетиями процветала на фоне полной безнаказанности, однако агенты опирались на закон 1978 года, объявлявший такое поведение незаконным на территории Соединенных Штатов. После этого года производство и распространение фотографий и фильмов сократилось, потому что прибыли не оправдывали суровости наказания. А потом появился интернет, и рынок начал разрастаться неконтролируемо. По приблизительным подсчетам, существовали сотни тысяч веб-сайтов, посвященных детской порнографии, и более двадцати миллионов ее потребителей, половина из которых проживала в США. Задание агентов состояло в том, чтобы выявить клиентов подпольной сети, но еще важнее было бросить вызов производителям. Ключевым словом в деле о девочке со светлыми волосами, остренькими ушками и ямочкой на подбородке было имя Элис. Материал был недавний. Агенты подозревали, что Элис может оказаться старше, чем выглядит, поскольку производители порно старались, чтобы жертвы смотрелись как можно моложе, — таковы были запросы потребителей. Через пятнадцать месяцев интенсивного взаимодействия Уилкинс и канадцы вышли на след одного из коллекционеров, пластического хирурга из Монреаля. Его дом и клинику обыскали, компьютеры вывезли, обнаружили более шести сотен изображений, среди них две фотографии и одно видео с Элис. Хирурга арестовали, он согласился на сотрудничество в обмен на смягчение приговора. Получив необходимую информацию и контакты, Уилкинс принялся за работу. Сам здоровяк отзывался о себе как об ищейке, которая, унюхав след, уже ни на что не отвлекается, идет за добычей до конца и не успокаивается, пока не поймает. Уилкинс, прикинувшись любителем, скачал несколько снимков Элис, обработал на компьютере так, чтобы не было видно лица и они имели вид оригиналов, и с их помощью получил доступ к сети, которой пользовался монреальский коллекционер. Он уже взял след, все остальное было вопросом обоняния.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Однажды ноябрьским вечером 2002 года Рон Уилкинс нажал кнопку звонка одного из домов в бедном районе на юге Далласа, и Элис открыла ему дверь. Агент узнал девочку с первого взгляда, ее было невозможно ни с кем перепутать. «Мне надо поговорить с твоими родителями», — сказал он со вздохом облегчения, потому что не был уверен, что застанет девочку живой. Был тот счастливый период, когда Джим Робинс работал в другом городе, дома оставались только мать и дочь. Агент показал значок ФБР и, не дожидаясь приглашения, толкнул дверь и прошагал в дом, прямиком в гостиную. Ирина часто будет вспоминать этот момент, словно заново его переживая: черный великан, запах сладких цветов, низкий распевный голос, большие ухоженные руки с розовыми ладонями. «Сколько тебе лет?» — спросил гигант. Радмила уже была под вторым стаканом водки и третьей бутылкой пива, но считала, что контролирует ситуацию. Она выступила с заявлением, что ее дочь — несовершеннолетняя и потому все вопросы следует обращать к ней. Уилкинс оборвал ее взмахом руки. «Мне скоро будет пятнадцать», — ответила Элис еле слышным голосом, точно ее застигли на месте преступления, и негр вздрогнул, потому что его единственной дочери, свету его очей, было столько же. Детство Элис прошло в лишениях, при недостатке белков, она поздно развилась и при своем низком росте и узкой фигурке выглядела намного младше своих лет. Уилкинс подсчитал, что сейчас она смотрится на двенадцать, а на первых появившихся в интернете снимках ей лет девять или десять. «Дай-ка я пообщаюсь с твоей мамой наедине», — смущенно попросил Уилкинс. Но в эти минуты Радмила вступила в агрессивную стадию опьянения; она завопила, что ее дочь имеет право услышать все, что собирается сказать инспектор. «Ведь верно, Елизавета?» Девочка кивнула, словно под гипнозом, не отрывая взгляда от стены. «Мне очень жаль, милая», — сказал Уилкинс и выложил на стол полдюжины фотографий. Вот каким образом Радмила узнала правду о том, что происходило в ее доме в течение более чем двух лет, и отказалась на это смотреть, и вот каким образом Элис узнала, что тысячи людей во всех частях света наблюдали за ее интимными играми с отчимом. Все эти годы она чувствовала себя грязной, плохой и виноватой; увидев фотографии на столе, она захотела умереть. Никакой возможности искупить вину для нее не существовало.
