Вам, как немудрящему профессионалу, я советую: тратьте доходы института сколько вашей душе угодно. Даже сейчас, после краха, вы не используете и половины. Действуйте, не жалейте сил, лишь бы создать рекламу старому, заслуженному имени пионеров Хескетов. Только не забывайте, что книги я все-таки проверяю.
Доктор Плениш сказал с храбростью отчаяния:
— А нельзя ли повысить мне жалованье? Это было бы очень кстати.
— Ни в коем случае. Скорее ждите снижения, если кризис затянется. Вы человек с именем — не бог весть каким, но все же вы читали лекции и были деканом захолустного колледжа, но как это отразилось бы на фамильной репутации Хескетов, если бы вам платили больше минимума? Ведь это же экономика, Плениш. Смотрите на вещи трезво!
Доктор Плениш сидел и ненавидел его.
Пиони воскликнула, выбежав навстречу:
— Хорошо провел время, Гидди?
— Да, конечно… Знаешь, охота… и бридж.
— Как ты думаешь, мне понравился бы доктор Уилкокс и мистер Вейт?
— Уверен, что нет. Слушай, Пиони, не будем особенно стараться обзавестись друзьями здесь, в Чикаго. Думаю, что скоро мы сможем перебраться в Нью-Йорк.
— Чудно! — сказала Пиони.
В пятницу перед рождеством доктор Плениш сидел в своем служебном кабинете, полировал ногти, думал, что хорошо бы написать книгу, может быть, о применении радио в школах, — и ненавидел Гамильтона Фрисби.
Секретарша принесла карточку некоей миссис Иглстоппер, работавшей на Среднем Западе агентом одного издательства учебников. Это оказалась эффектная молодая женщина. Она сказала колоратурным сопрано:
— Доктор Плениш, вы как-то на учительском съезде упоминали нашу серию школьных хрестоматий.
— Простите, но я о них не очень высокого мнения.
— Неужели? — Она сделала ему глазки. — Вы, вероятно, невнимательно их прочитали. Мне бы хотелось, чтобы вы ознакомились с ними получше, а заодно и с нашей новой серией учебников географии; их написал крупный ученый, с университетским образованием, а кроме того, он чемпион по плаванию! Я пришлю вам всю серию.
— Простите, но я так занят…
— Что вы, доктор Плениш! — Она изобразила удивление и испуг. — Мы знаем, как дорого ваше время. Нам бы в голову не пришло затруднять вас безвозмездно. Вот небольшой рождественский подарок.
Он заглянул в конверт, который она вложила ему в руку. Профессиональное хладнокровие изменило ему.
— Вы пытаетесь дать мне взятку? — вспылил он.
Она поднялась.
— Дорогой сэр, разумеется, нет! Мы просто интересуемся вашим мнением об этих книгах и знаем, что во всей Америке нет ученого, чье время ценилось бы дороже. Если они вам понравятся — это уж вам судить, — тогда вы, возможно, упомянете о них в изданиях вашего института и в ваших лекциях. В противном случае, безусловно, нет, безусловно. До свидания, желаю вам весело провести рождество, и передайте привет вашей жене — я слышала, что это самая милая и самая элегантная женщина в Чикаго. Дайте мне знать, если я могу вам быть полезна.
Он выудил из конверта две стодолларовые банкноты. Они отличались от мутно-зеленых пятидолларовых бумажек, как райский свет от неверной тьмы. Жирные нули так весело бежали следом за единицами! Он понес деньги домой, чтобы обсудить с Пиони, этично ли будет их принять.
— Все, чем ты можешь насолить этому скорпиону Фрисби, все годится, — сказала она и добавила:-Это более или менее разрешает мою рождественскую проблему. Теперь я могу купить тебе одну вещь, я о ней мечтала всю неделю, — кедровый сундук для одеял, отделанный медью, ты в жизни не видел такой прелести, продается всего за сто долларов, просто даром. Он прямо создан для нашей передней. Или я чуточку, самую чуточку неблагоразумна?
— По мне, что бы ты ни делала, все хорошо, — сказал, он.
Вбежала Кэрри. Пиони опустилась перед ней на колени и заворковала:
— У-у, моя крошка! Мамочка купит такой чудесный кедровый сундучок!
— А зачем? — спросила Кэрри.
19
В любой национальной стимулирующей организации есть группа лиц, чьи имена отпечатаны столбцом вдоль левого края фирменных бланков, лиц, о которых предполагается, что они преданы делу этой организации, несут за нее ответственность и изо дня в день трудятся для нее; эти верные друзья именуются иногда Директорами, иногда Членами Правления, Попечителями, Консультативным Советом, Почетными Председателями, Почетными Заместителями Председателя, Национальным Комитетом, Генеральным Комитетом или Центральным Комитетом.
В ФИАБРАП эти апостолы назывались Правлением, и в январе 1930 года доктор Плениш был избран одним из членов правления указанного общества — Федерации Истинных Американцев для Борьбы с Расовыми Предрассудками. С подозрительностью человека, который уже утратил невинность в делах филантропии, он скользнул взглядом по именам своих коллег, а также и казначея — президента одного страхового общества, — зная, что увидит все тот же знакомый букет подписей, и впился в имя ответственного секретаря (или, выражаясь технически, «Пружины»). Он остался доволен. «Пружиной» был профессор Гетц Бухвальд с психологического отделения Эразмус-колледжа, где он числился в отпуску, причем этот отпуск длился уже семь лет.
Бухвальд и в самом деле был человек порядочный и серьезный. Он прочел все на свете книги и питал непримиримую ненависть к притеснителям китайцев, негров, словенцев, так же как и к притеснителям евреев. Речь его была весьма энергичной, но не менее энергично он управлялся с ножницами и пишущей машинкой. Он забрасывал газеты сотнями писем с описанием мелких случаев тирании и проявления расовых предрассудков. Почтенный человек и почтенная организация, решил доктор Плениш. Только два обстоятельства ему не понравились: во-первых, Бухвальд продолжал именовать себя профессором — так называли его сотрудники и газетные репортеры, так председатели собраний представляли его аудиториям, — а между тем профессорствовать он перестал уже много лет назад.
Нет, решил доктор Плениш. В мире демократии, отрицающей всякие искусственные отличия, вроде титулов, следует ограничиваться скромным званием Доктора.
Другой недостаток Истинных Американцев состоял в том, что им ни разу не удалось убедить кого-нибудь, кто не был убежден и раньше. Впрочем, это едва ли следует ставить им в вину, так как то же самое можно сказать о девяноста семи процентах всех общенациональных организаций; почти единственное исключение составляет та, к которой принадлежит он сам. Кроме того, они, пожалуй, дублируют в своей работе десятка два других подобных учреждений, но в конце концов, твердил себе доктор Плениш, в конце концов…
Руководящий состав Истинных Американцев внушал ему уважение: Наталия Гохберг — генеральный секретарь; затем епископ Альбертус Пиндик, принадлежащий к католическому, то есть более эластичному крылу епископальной церкви; доктор Кристиан Стерн; монсеньер Никодемус Лоуэлл Фиш, доктор философии, известный под именем «апостола янки»; и раввин Эмиль Лихтензелиг. Доктор был очень доволен, когда получил приглашение на ежегодный съезд ФИАБРАП, имевший быть в Нью-Йорке в апреле. Там он рассчитывал вступить в общение с выдающимися умами и получить стимул к дальнейшей деятельности.
Кроме того, Пиони хотелось увидеть небоскреб Эмпайр-Стэйт-Билдинг.[76]
Она его увидела: она вдыхала запах океана и жареных каштанов. Она захлебывалась:
— Ой, миленький, это же… эго же настоящий Нью — Йорк!
Есть нечто своеобразное в судьбе Знаменитостей, то есть людей, чьи имена постоянно встречаются в газетах и которые привыкли к тому, что их узнают на улице. Пройдет год-два, и большинство из них канет снова в мрак безвестности, из которой в свое время выбралось, и тогда они либо вновь сделаются людьми, либо и вовсе погибнут, не снеся обиды, ибо Знаменитость, которая уже не знаменита, есть самая никчемная из диковин господа бога. Но некоторые сохранят свою славу вплоть до часа, когда уши близких будут почтительно ловить их слабеющий шепот, и вот эта, наиболее устойчивая порода Знаменитостей, постепенно утрачивает все человеческие черты. Они становятся то преувеличенно ласковы, то нелепо сварливы; злятся, если на вокзальном перроне их осаждают репортеры, и нервничают, если этих репортеров нет; они пожимают руки, щебечут приветствия, раздают автографы, кокетничают перед фотоаппаратом и произносят приятные слова по поводу соевых бобов или местной футбольной команды.
И есть прилипчивые люди, которые сами не имеют надежды стать Знаменитостями, но суета, крепкий запах и неумолчный грохот газетного Олимпа доставляют им невыразимое наслаждение, подобно тому, как лавочникам нравится состоять в добровольной пожарной команде или пожилым дамам — смотреть на дерущихся собак.
