здорово походил на белого медвежонка. В профиль почти квадратный, лапы имел толстые, голос – громкий басистый.
Отдал Шарика бабке пастух, он же в свой черед взял его из армейского питомника, где молодого пса забраковали по причине неудовлетворительного экстерьера. Для овчарки Шарик несколько мал, для лайки – несколько крупен и с великоватым хвостом, для дворняжки – слишком красив и аккуратен. Впрочем, бабку мало заботило, какой породы у неё пёс. Ей важно, чтобы пёс был надежным охранником: был чуток, умел вовремя подать голос на чужих, чтобы знал только свой дом и был в нём чистоплотен.
Когда бабка привела его к себе на постоянное жительство, Шарик быстро уразумел правила хорошего тона и сразу признал в бабке свою хозяйку, вожака стаи. Все ему приглянулось: и дом, и бабка, и кормёжка. Довеском к ежедневному порциону, что установила хозяйка, вскоре стал добывать витаминную добавку сам: мышковал, бегал в лес, где ловил зайчат, молодых куропаток или рябчиков, покушался и на более крупную дичь.
И вот уже какие годы – второй, а то и третий десяток лет, пёс живет в доме бабки, стараясь служить ей верно и честно.
Шарик давно пережил положенный собачий срок жизни. Бабка говорила, что ему не менее двадцати лет. Правда это или нет – сказать невозможно, поскольку бабка и на вопрос: сколько ей лет? – путалась, однозначно лишь утверждала, что доживает восьмой десяток, и кто в деревне её старше, кто – моложе. Но конечно, покумекав и загнув узловатые пальцы, она скажет, сколько ей годков. Однако верно то, что Шарик – настоящий собачий долгожитель. Шарика она взяла, когда сама была ещё крепкой боевой труженицей, без устали работающей и не на какую хворь не жалующуюся. У обоих тогда хвост морковкой стоял.
Как неизбежность незаметно пришла подлинная старость к хозяйке с дряхлостью, дрожанием и болью. Еще больше постарела и её собака. И вот оба, старые покалеченные трудной жизнью, с утекающими остатками сил, между тем продолжали каждый вечер в одно и тоже время неспешно отправляться на ферму. Бывало, Шарик просыпал время выхода на работу и продолжал спать, несмотря на ещё зычный голос хозяйки.
Спал Шарик в самых разнообразных положениях: он и вытягивался в струнку, положив морду на лапы, и на боку, выпрямив лапы, и свернувшись клубком, пробовал и на спине – ровно своеобразной гимнастикой разрабатывал дряхлеющие суставы. Быть может, так создавая некоторое разнообразие своей угасающей жизни. Что, если снились сны, подобие снов человеческих? Ему как много пожившей уникальной собаке, в которой лучшей человеческие качества – верность, преданность и способность жертвовать собой – присутствуют изначально, возможна и такая человеческая якобы блажь, как сны.
Причём каждому положению тела, соответствовал особенный сон. Спишь на спине – сны приходят радостные и беззаботные, на левом боку – напротив, случаются чаще бывать кошмарные и ужасные сны, на животе – сновидения имеют мечтательный феерический сюжет, на правом боку – обрывки каких-то воспоминаний, желаний, которые приобретают неясный несообразный характер.
Так оно или нет, в полной мере или крохотной частицы того, но выражение морды Шарика менялось с изменением положения тела. Это замечала хозяйка и, обозревая своего помощника, наслаждающегося сном, сама уж подумывала уподобиться ему, если бы неискоренимая привычка к труду: что-то делать, куда-то шагать, чем-то обстоятельным занимать свою голову и руки.
Постоянное желание спать стало причиною того, что Шарик уже не мог, так как прежде добросовестно служить. Он всё чаще и чаще просыпал момент, когда хозяйка уходила из дому. Между тем, смолоду Шарик усвоил твердое правило: повсюду следовать за вожаком-хозяйкой. Проворонить уход её было большим позором.
Так вдруг спохватившись, что бабка ушла, не докричавшись до него, он начинал бегать кругами, обнюхивая землю. Когда его старческому носу удавалось уловить в примятой траве знакомый и родной запах, он скорее бежал по следу и догонял её, милую и родную. Чаще он оказывался бессильным отыскать след. Тогда донельзя озабоченный пес обходил все те места, куда бабка обычно ходила: к соседке заглянет – та уж понимала, зачем этот старый барбос зашел, и кричала ему: «Нет бабки здесь! нет!» Он понимал, что нет и плелся в магазин, на ферму – и так пока не найдет её. А найдет, обрадуется, повинится, опять же задремлет около ног ёе, и опять же потеряет, не толкни его хозяйка, уходя еще куда-нибудь.
Бабка, хотя и привязалась за долгие годы к Шарику, однако, когда она сама становится немощна, а сторожничать продолжает, то сторожевая собака у неё должна быть без единого изъяна. Получалось, что Шарик вместо помощника становился обузой. Стала бабка помышлять избавиться от дряхлого пса и завести другую собаку: молодую, сильную, здоровую. Как-то просила заезжих охотников застрелить пса-ветерана, да охотнички почему-то не смогли этого сделать за недостатком ли времени, по другой ли причине. Уже наведывалась бойкая старушка в армейский питомник: вдруг да снова отбракуют какого-никакого пса, не укладывающегося в стандарт породы – ей пообещали подарить щенка.
Однажды сговорилась неугомонная старуха с соседкой повесить Шарика, сделать эвтаназию как сейчас говорят.
Бабка подозвала Шарика, сказала:
– Шарко! А вот я тебя удавлю? Что будет?
Пёс отворачивал голову.
– Удавлю я тебя, Шарко! Удавлю! – говорила она, потрясая веревочной петлёй.
Пёс порывался бежать.
– Понимает, – сказала она соседке, такой же старухе, как и она.
Обе не решились привести задуманное в исполнение, как-то узрев в этом грех тяжкий. На следующий день Шарик неожиданно исчез. Прошел день, два дня – пса, как ни бывало. Тут вдруг приходит женщина, снявшая с семьей дом под дачу на лето, и говорит, что к ним в подполье забралась белая собака. Собака больная и немощная, видимо, подыхает. Похоже, собака эта ваша, так забирайте собачину, иначе не сегодня так завтра околеет – мертвечиной пропахнет весь дом. Пробовали сами вытащить из подполья псину – не подпускает: рычит, норовит укусить.
Бабка скорее пошла в этот дом. Шарко заскорузлыми руками приласкала. Пёс слабо помахал хвостом, повинился, пожалуй, в тысячный раз, уткнув сухой нос в раскрытые ладони хозяйки. Нехорошо как-то стало бабулечке, ведь собакой её брезгают, вышвырнуть норовят со смертного одра. И она сама, окаянная, худое дело замышляла. Ко всем придёт смертный час, тяжело будет увидеть в глазах окружающих подобную брезгливость и отвращение. Пусть это собака, но по тонкости понимания, по умению сострадать, служить верно и беззаветно – она почище человека будет! Ох, как жалко стало бабке Шарика! Его страдания, его больной немощный вид отозвались в ней с той же болью и тоской, что скрутили и вытягивали из Шарика последние нити жизни. Затужила бабушка.
Позвала всё ту же соседку, с которой пробовали
