Эти перемены охватили почти все области трудовой деятельности. Между 1979 и 1995 годами 43 миллиона человек лишились работы [25]. В большинстве своем они быстро нашли себе другую, однако в двух третях случаев это сопровождалось ухудшением условий труда и изрядным снижением зарплаты. Крупные фирмы уменьшились в размерах, а их работа была разделена между многочисленными юридически /163/ самостоятельными единицами, расположенными в разных местах. Как мы уже видели на примере Caterpillar, новая фрагментарная организация труда размывала основу профсоюзного движения. В 1980 году в профсоюзах состояли более 20 процентов рабочих и служащих, а сегодня таковых лишь 10 процентов. Один только UAW потерял более полумиллиона своих членов.
Устранение механизмов государственного контроля и Других противовесов постепенно привело к главенству в экономике США принципа «победитель получает все», который ныне доминирует во всех слоях американского общества. Так экономисты Филип Кук и Роберт Фрэнк назвали схему, по которой сегодня организовано большинство американских компаний [26]. Общественный договор, долго воспринимавшийся как нечто само собой разумеющееся, в свое время означал, что если дела у IBM, General Motors или любой другой компании идут хорошо, то у их служащих тоже все в порядке. К настоящему времени от этого договора не осталось и следа. В начале 1980–х, по словам Уильяма Диккенса из Института Брукингза, крупнейшие компании США делились со своими служащими примерно 70 процентами прибыли [27] и платили им больше средних ставок для соответствующих специальностей на рынке труда. В порядке вещей было и субсидирование менее доходных подразделений фирмы более доходными, и ситуация, когда от всех без исключения отделов требуется максимально возможная прибыль, в то время как корпорация в целом переживает не лучшие времена, была невозможна. Однако дерегулированная финансовая экономика превратила это социальное преимущество в слабость с точки зрения управления. Вскоре смышленые брокеры из инвестиционных банков на Уолл–стрит обнаружили эту «неэффективность» и тем самым создали золотое дно для спекулянтов 1980–х. Финансируемые посредством займов враждебные поглощения позволяли скупать и затем распродавать определенные активы таких компаний, уволив оттуда всю избыточную или «слишком много получающую» рабочую силу. Всемирную известность этой стратегии уничтожения рабочих мест принес голливудский фильм «Уолл–стрит», в котором беззастенчивый брокер Гордон Гекко дробит на части авиакомпанию за счет ее персонала.
Во избежание подобных корпоративных набегов многие руководители компаний сами занялись реструктуризацией /164/ и не пощадили никого. IBM, например, перевела своих водителей на контракт и наполовину урезала зарплату личных секретарш. Персонал многих подразделений IBM был поставлен перед альтернативой, с которой 14 000 служащих ее французского отделения столкнулись перед Рождеством 1994 года: или снижение зарплаты, или увольнение 2000 человек. (В данном случае сотрудники согласились отказаться от одной десятой заработка.) Между 1991 и 1995 годами IBM таким образом оставила без работы 122 000 человек и уменьшила расходы на зарплату на одну треть. Одновременно правление премировало пятерых своих членов, ответственных за «даунсайзинг» (сокращение размеров), выдав каждому из них, помимо зарплаты, по 5,8 миллиона долларов [28]. На IBM, как и во всех других компаниях, сотрудникам недвусмысленно дали понять, что единственным мерилом успешности корпорации являются «интересы акционеров». В самом деле, цена акций IBM и ее дивиденды побили осенью 1995 года все предыдущие рекорды. Эта логика объясняет, почему персонал фирм, прибыли которых не являются экстраординарными, тоже должен быть готов к самому худшему.
Страх перед неравенством
Все больше фирм, таким образом, ставят с ног на голову принцип, провозглашенный еще Генри Фордом и придавший американскому капитализму ту жизненную силу, что способствовала его всемирному триумфу. В 1914 году, когда этот капиталист–новатор удвоил своим рабочим зарплату, доведя ее до 5 долларов в день, «Уолл–стрит джорнэл» заклеймила этот шаг как «экономическое преступление». А ведь Форд просто открыл то, что позднее стало общепризнанным законом роста на уровне национальной экономики. Коль скоро автомобили должны быть общедоступны как товары широкого потребления, потенциальные покупатели должны зарабатывать достаточно денег, чтобы быть в состоянии их купить. Поэтому он за три месяца выплачивал рабочим эквивалент цены «форда» модели «Т». Сегодня зарплата большого числа рабочих крупных автомобильных корпораций до такой пропорции уже не дотягивает, особенно если речь идет о предприятиях в Мексике, Юго–Восточной Азии или на юге США. Торговля открытых границ и /165/ поражения профсоюзов «преодолели все ограничения», сетует Роберт Рейч, известный экономист и министр труда в правительстве Клинтона. Теперь, когда компании продают свою продукцию по всему миру, «их выживание уже не зависит от покупательной способности американских рабочих», которые во все большей степени становятся «запуганным классом» [29].
Мало того, экономист из МТИ Лестер Туроу полагает, что государственная статистика по безработице в лучшем случае обманчива или не более, чем пропаганда. К 7 миллионам безработных, официально зарегистрированных в 1995 году (цифра, основанная исключительно на анкетных данных министерства труда), следует добавить б миллионов тех, кто, тоже не имея работы, прекратил ее поиски. Еще есть 4–5 миллионов трудоустроенных, которые, вопреки своему желанию, вынуждены работать неполный рабочий день. Сложив вместе только эти три группы, мы обнаруживаем, что 14 процентов трудоспособного населения не имеют постоянной работы. Ряды этой армии пополнятся до 28 процентов, если учесть тех, кто работает лишь время от времени, 10,1 миллиона временных работников и работающих по вызову, а также 8,3 миллиона нештатных сотрудников, зачастую с университетским образованием, у которых редко бывает достаточно много заказов [30]. Распределение доходов согласуется с этой картиной. По данным Международной организации труда ООН, почти одна пятая всех занятых работает за зарплату ниже официального уровня бедности; это так называемая «работающая беднота», категория, давно закрепившаяся в американской социологии. При этом в США трудоустроенным приходится в наши дни работать в среднем напряженнее, чем в других странах ОЭСР, уровень социальной защиты американцев среди этих стран самый низкий, и они вынуждены чаще своих зарубежных коллег менять работу и место жительства.
Таким образом, американская «чудо–занятость», столь прославляемая европейскими экономистами, оказывается сущим проклятием для тех, кого она затрагивает. «Снижение уровня безработицы мало что значит, – пишет лояльная по отношению к Уолл–стрит газета «Нью–Йорк таймс», – если фабричного рабочего, получающего 15 долларов в час, увольняют и он на своей следующей работе зарабатывает только половину этой суммы». Журнал «Ньюсуик» написал о новой конкурентоспособности Америки, применив к ней определение «капитализм–убийца». /166/ Но крайне неравномерное распределение богатства отнюдь не является для Америки историческим новшеством; ведь именно стремление к экономической свободе в конечном счете и привело к образованию Соединенных Штатов. Американцы никогда не завидовали богатству преуспевающих бизнесменов, поскольку всегда что–то оставалось и для остальных. До 1970 года в истории США не было ни одного сколько–нибудь продолжительного периода, когда на долю значительного большинства населения выпадали бы одни убытки, а меньшинство увеличивало бы свои активы и доходы в несколько раз.
Нынешний упадок влечет за собой огромные последствия для всех областей жизни американского общества и все сильнее угрожает его политической стабильности. По этой причине все больше американцев, в том числе и представители состоятельной белой элиты, считают выбранное направление развития неверным. Так, например, Эдвард Луттвак, экономист Центра стратегических и международных исследований, одного из консервативных вашингтонских мозговых трестов, из хладнокровного поборника неолиберализма превратился в его самого непримиримого противника. «Турбокапитализм», как он его называет, является, по его мнению,
«скверной шуткой. То, что марксисты утверждали сто лет тому назад и что в то время абсолютно не соответствовало действительности, сегодня уже реальность. Капиталисты становятся все богаче, в то время как рабочий класс нищает».
Глобальная конкуренция пропускает «людей через мясорубку» и уничтожает сплоченность общества [31].
Свои взгляды меняют не только инакомыслящие интеллектуалы вроде Туроу, Рейча и Луттвака. Люди, на практике вовлеченные в экономическую и политическую жизнь, тоже явно сомневаются в правильности господствующей тенденции и задаются вопросом, не слишком ли далеко политика уже оторвалась от экономики. Сенатор–республиканец Конни Мэк, к примеру, немало способствовал принятию нового законодательства как председатель сенатского комитета по экономике, но весной 1996 года признал, что «трудолюбивые американцы полны справедливого скептицизма»; «они чувствуют, что что–то прогнило» [32]. А Алан Гринспен, который как глава Федерального резервного банка Нью–Йорка всегда осуждал любые перераспределительные шаги в государственной политике, на слушаниях в Конгрессе предостерегающе заявил, /167/ что растущее неравенство стало главной угрозой американскому обществу [33]. Эффектный поворот на сто восемьдесят градусов совершил Стивен Роуч, главный экономист в Morgan Stanley, четвертом по величине инвестиционном банке Нью–Йорка. Книги и исследования Роуча менее чем за десять лет сделали ему имя в стратегии управления. Выступая в телевизионных ток–шоу, в университетах, в Конгрессе и на эксклюзивных семинарах для менеджеров, он последовательно отстаивал сокращение рабочей силы и гораздо более простую модель корпоративной организации. Но в четверг 16 мая 1996 года все корпоративные клиенты его банка получили письмо, в котором он, словно какой–нибудь католик–реформатор прошлого, публично отрекался от своих убеждений.
