пары недель на новой должности, как блатные все-таки появились на горизонте.
День клонился к вечеру. Мазур, закончив положенные дела, сидел в дезкамере и читал взятый в лагерной библиотеке «Журнал технической физики», когда в дверь к нему постучали. Стук был громкий, хозяйский, но явно не вертухайский. Мазур подошел к двери, выждал пару секунд, потом выглянул наружу.
Перед ним, скалясь во все зубы, стоял блатной керюха, имени которого лейтенант не знал, но хорошо помнил его по стычке с уголовниками при первом появлении их в бараке. Это был ловкий жилистый вор с нешуточными навыками кулачного бойца, хотя по общей манере говорить – типичный алямс-трафуля, то есть человек несерьезный.
– Наше вам, гражданин Циркуль, – подмигнул керюха. – Как жизнь половая?
Тут следовало ответить что-то вроде «своими силами обходимся», но Мазуру сделалось противно. Ему противен был не только сам урка, но и то, что погоняло Циркуль уже закрепилось за ним среди зэков. Впрочем, бывали тут прозвища и похуже, так что особенно сетовать не приходилось.
– Ваше не нам, – суховато сказал Мазур. И посмотрел вопросительно: дескать, зачем явился? А у самого сердце забилось сильнее – помнит-таки про него Лёлек, не забыл.
– Вот, клифт принес прожарить, – отвечал керюха и протянул Мазуру коричневый пиджак Лёлека, который тот, вероятно, снял с какого-нибудь первохода на пересылке. – Пахан просил расстараться – уж больно много животных там развелось прямо чемпионат по прыжкам устроили. За час управишься?
– Запросто, – отвечал Мазур, беря пиджак.
– От души, – кивнул керюха и развернулся, готовый уйти. Мазур затаил дыхание – неужто пронесло, неужто просто так явился алямс-трафуля?
Однако блатной вдруг притормозил, повернул черную цыганистую морду к дезинфектору и сказал неожиданно весомо:
– Сегодня вечерком Лёлек тебя в гости приглашает…
– Зачем? – механически спросил лейтенант, хотя прекрасно знал, зачем его зовет пахан.
– А ты не знаешь? Должок отдавать пора, – отвечал керюха, посмеиваясь. – Хотя лично я не догоняю, как ты со своей козьей ножкой чего-то сможешь… Ну, дело не мое, пахану виднее. Бывай, Циркуль!
И урка сгинул, словно и не было его, оставив дезинфектора в полном одиночестве.
Мазур и сам не понимал, как он будет учить рукопашному бою воров. Как уже говорилось, эта наука практическая, тут разговоров недостаточно, тут все буквально на себе нужно показывать. Захват, залом, удушение, бросок, подсечка – одними словами этого не объяснишь. Очень многое зависит от крепости ног, от скорости передвижения. А со всем этим сейчас у Мазура был полный швах. Одним словом, учить рукопашному бою в его положении – все равно что инвалиду одноногому бегать стометровку – курам на смех. И оно бы еще ничего, если бы просто посмеялись и отпустили душу на покаяние. Но характер у воров мстительный и злобный, и если что идет поперек их желаний, никаких оправданий, или, проще говоря, отмазок, они не принимают.
Что будет, если он явится сегодня вечером по приглашению Лёлека в барак к уголовным? Будет короткий разговор, он попробует отбояриться, однако воры все равно заставят его что-то показать. Не имея возможности нормально двигаться, да и просто стоять на ногах, ни ударить, ни бросить человека он не сможет. После этого разъяренные уголовники начнут правилку, или, говоря проще, свой воровской суд. Скорее всего, присудят они поставить Циркуля на перо[25].
– Братва, – скажет какой-нибудь солидный вор, – фраерок мало что вместе с шушерой своей петушиный бунт поднял, так еще и наколол нас. Давайте и мы его, суку, наколем.
Может, конечно, и обойдется – побрезгуют убивать. Может, всего только изметелят до полусмерти. И уж тогда из полуинвалида сделается он инвалидом полным и окончательным, на карачках будет ползать, если вообще выживет после блатной науки. Нужно было предъявить совсем другие аргументы. Вот только есть ли они у него, эти аргументы?
Он уложил пиджак на прожарку, подбросил в печь сухого стланика, раскочегарил ее и, находясь в расстроенных чувствах, механически бросил в огонь старую рукавицу, которую использовал он в качестве прихватки – открывал и закрывал раскаленную заслонку печи. Спохватился, забранился, сунул нос в огонь, но было поздно – рукавица уже занялась и истлевала в пламени.
Стланика в печку он бросил ровно столько, чтобы хватило на прожарку. Поднял прожаренный пиджак, слегка встряхнул его: вшей, кажется, не было, во всяком случае живых. Снова зачем-то заглянул в печь, как будто рукавица могла еще каким-то чудесным образом спастись. Разумеется, та под действием огня сгорела до черного праха, однако в золе неожиданно для себя Мазур разглядел мельчайшие тускло-желтые капли.
Он замер на секунду и зачем-то огляделся, хотя в вошебойке был он один. Голова работала лихорадочно. Что это за капли такие? Неужели золото?! Но откуда оно тут взялось?
Обжигаясь, сунул в печь железные щипцы, которыми забрасывал на прожарку одежду, вывернул из золы одну каплю, плеснул на нее водой, подождал, пока охладится, взял горячую еще, словно солнцем согретую, пальцами, смотрел, как завороженный. Золото! Мать вашу, настоящее золото… Но как, откуда? Он ведь совсем недавно чистил печь, и ничего похожего там не было. А теперь… Неужели?
Перед глазами его, как наяву, возникла картинка из детства.
Голодные двадцатые годы. Он, совсем еще маленький, сидит на кухне возле тетки Луизы, а та деловито бросает на раскаленный противень споротые со старых офицерских мундиров галуны, эполеты, аксельбанты и позументы. От высокой температуры все это медленно тлеет и обращается в черный прах, в котором поблескивают оплавленные крупицы золота и серебра.
– Что это? – спрашивает он с недоумением.
– Не твое дело, – сурово отвечает тетка.
И только спустя годы он узнал, что процесс этот назывался «выжигой». Еще с восемнадцатого века военные мундиры русских офицеров, амуницию и даже конскую упряжь стали украшать золотым и серебряным шитьем. Конечно, нити были не буквально золотыми – позолоченными, но золота на них все равно тратилось много. Мундиры и амуниция со временем снашивались, истирались и отправлялись на свалку. Золотое шитье тускнело, и использовать его заново в том же виде было невозможно. Однако уже при государыне императрице Екатерине Великой стало ясно, что просто так выбрасывать столько драгоценных металлов неразумно, а золото с серебром можно и нужно снова пускать в оборот. Встал вопрос – как это сделать?
Ответ оказался простым: просто сжигать те части одежды, в которых содержалось золото и серебро. Материя под действием высокой температуры истлевала, а драгоценный металл собирали и использовали снова. Так же примерно поступали и с вышедшим из употребления церковным облачением, а в безбожном двадцатом веке – и с окладами на иконах.
Метод «выжиги» в голодные двадцатые годы использовала и тетка Луиза, благодаря чему они с племянником и остались живы, и даже чувствовали себя сравнительно неплохо.
Единственная одежда, которая сгорела сейчас в
