Всё находится там, где и должно быть. Старина Игги и “Stooges”[114], а также постеры лос-анджелесской панк-группы из старых добрых времён. За стойкой сплошные пальмовые листья, пластиковые танцовщицы хулы и кокосовые миски для арахиса. Музыкальный автомат шипит и воркует, пока Има Сумак[115] выводит трели зловещей «Чунчо»[116]. Бармен Карлос наливает всем сидящим в баре шоты «Джека», лучшие на мой вкус, потому что бесплатные. Я в третий раз за вечер поднимаю бокал, предлагая выпить за него, и он в ответ поднимает свой. Это такой вечер. Я в баре с друзьями. Теперь я действительно дома.
Видок обнимает меня за плечи. Он практически не снимает руку с тех пор, как пришёл сюда, словно если он отпустит, меня сдует бризом.
— На этот раз хотя бы не одиннадцать лет. У тебя получается лучше, — говорит он.
— Возможно тебе стоит попробовать вообще не возвращаться, — говорит Аллегра.
— Я записался в «Анонимные Монстры», — говорю я им. — Пытаюсь за один день бросить привычку к Аду.
— За это я выпью, — говорит Видок.
Он поднимает пустой бокал, и Карлос подходит и вновь наполняет его.
— Я не был уверен, что это был ты, когда ты вошёл. Даже с этой ебанутой рожей я не уверен на сто процентов, — говорит Карлос.
Он начинает наливать мне шестого «Джека» за вечер. Я кладу руку сверху на бокал.
— Давай всех удивим. Почему бы не угостить меня чашечкой кофе?
— Видишь? Я знал, что это был не ты. Взгляни на это место. Словно поминки по кому-то, кого все не любили. Твой брат пендехо[117] едва не лишил меня бизнеса.
Он прав. Бар заполнен, может, на треть. Раньше до моего отбытия он был каждый вечер переполнен. Гражданским и Таящимся нравится зависать в заведениях с преступниками, даже если нескольких из них загрызут, как в ту ночь, когда сюда забрела горстка зомби. Самое смешное, что именно поэтому люди приходят в подобные места. Они хотят приблизиться к смерти достаточно, чтобы почувствовать запах кладбищенской пыли, при условии, что на надгробии высечено чьё-то другое имя.
— Я три месяца почти ничего не пил, кроме Царской водки. Я хочу чего-нибудь такого, что может пить человеческое существо. И тот голубок с моим лицом мне не брат.
Карлос кивает. Оглядывает толпу.
— Может, всё наладится, когда люди услышать, что настоящий ты вернулся.
— Если это поможет, ты можешь налить кофе в шесть бокалов для виски.
— Отличная идея.
Он уходит, чтобы принести кофе и бокалы. Кэнди входит как раз в тот момент, когда он ставит их на стойку. Она берёт один, опрокидывает и корчит гримасу.
— Что это за хрень?
— Кофе.
Она с грохотом опускает бокал.
— Ты такая тряпка.
— Да? Если сегодня вечером ты останешься на ночь, можешь выбрать любого случайного незнакомца, и я врежу ему,
Её поза меняется. Она напрягается. Оглядывается через плечо на столик, за которым одиноко сидит Ринко.
— Не надо. Я не могу. Это сложно.
— Извини. Это было глупо.
— Нет. Всё в порядке.
Кэнди замечает, что я смотрю на Ринко.
— Она сказала, что хочет пойти.
— Она хочет присматривать за тобой.
— Скорее, она хочет присматривать за тобой. Полагаю, я много болтала о тебе. Знаешь, когда думала, что ты не вернёшься.
— Вы говорили обо мне?
Карлос приносит Кэнди шот.
— Де нада[118], — говорит она и опрокидывает его. — Я рассказала ей, какой ты старый пердун и какой у тебя отвратительный музыкальный вкус.
— «Убийство овец в Скул-Вэлли» лучшая на сегодня группа Лос-Анджелеса.
— Если только ты старый пердун. Любому, кто не пьёт на завтрак «Геритол»[119], известно, что единственная стоящая группа — это «Асаруту Гарузу»[120].
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На ней другая футболка с той же группой и японскими иероглифами.
— Если я старый пердун, то ты рисовая королева[121].
Она надевает солнцезащитные очки-робот. Те самые, на оправе которых картинки из аниме-сериала, о котором я никогда не слышал. Когда она нажимает кнопку между линзами, очки жестяным голосом поют музыкальную тему из этого сериала.
— С чего ты решил?
У всех гражданских грязные лица, испещрённые грехом, но у Таящихся чистые. Полагаю, Люцифер не заведует ими. Когда дело доходит до знаков греха, мои друзья не исключение. Большинство их лиц размазаны, но не как у Касабяна. Аллегра и Карлос не так уж и плохи. Видок самый чумазый среди моих друзей. Его знаки тянутся от лица к рукам, но я не удивлён. Я знаю, что он убил нескольких парней во Франции сотню лет назад. Так говорит полиция Лос-Анджелеса, а у убийства нет срока давности, даже если кто-то этого заслуживает. Я проверял свое лицо в зеркале отеля. Ничего. Это потому, что я Люцифер, или потому, что я не совсем человек?
— Знаешь, я скучал. Я писал тебе записки и оставлял повсюду, надеясь, что Касабян сможет их увидеть и сказать тебе.
Она оглядывается на Ринко.
— Ага. Я тоже скучала по тебе. Четверть годовой нормы.
Она изрядно зла на меня. Не так, как Ринко, но зла. Я не могу винить её. Я обещал ей три дня, а дал сотню. Чтобы отойти, потребуется какое-то время. Если это вообще когда-нибудь случится после того, как она ушла к другому. И всё же, она пошла со мной в отель вчера вечером. Было это по случаю возвращения или прощальным трахом? Полагаю, я это узнаю. Я охуенно хорош в терпении.
— Мне нужно пойти взглянуть, как там Ринко, — говорит она.
Она берёт свои напитки и направляется обратно к столику. Останавливается и поворачивается.
— Вчера вечером ты собирался рассказать мне что-то о Люцифере. Что именно?
— Ничего важного. Ступай к Ринко, пока она не прикончила взглядом нас обоих.
Она уходит, и Аллегра следует за ней. Видок с Отцом Травеном вместе в конце стойки, так что я направляюсь в ту сторону. Когда я оказываюсь там, Видок снова роняет руку мне на плечи. Чёртов француз.
— Эй, Отец! Когда вы пришли?
Я протягиваю руку. Когда Травен пожимает её, то кладёт поверх другую руку, словно я Папа или Литл Ричард[122]. Лиам Травен — мой любимый священник. Отчасти потому, что он был отлучён от церкви, что означает, что он не верит в это корпоративное дерьмо, и отчасти потому, что он чокнутый. Он читает, пишет, ест и дышит древними языками, о которых никто никогда не слышал. Он знает больше имён древних богов, чем Ватикан и любой игрок в «Подземелья и Драконы» в мире.
— Только что вошёл, — отвечает он. — Когда Эжен позвонил, я не был уверен, верить ему или нет. И вот ты здесь.
— Если вас это утешит, я тоже не уверен, что я здесь. Я чувствую себя как плохой ксерокс, который кто-то пропустил через шредер.
— Уверен, что это пройдёт.
— Жаль вашу машину. Вам её вернули?
По пути обратно в Ад мне пришлось оставить машину Травена на улице рядом с телом мёртвого копа. Это была безобразная сцена, но это была вина Йозефа, а не моя, и я ничего не мог с этим поделать.
— В конце концов. Полиция несколько недель удерживала её. Мне неловко спрашивать тебя об этом прямо сейчас, но я должен.
— Нет. Я не убивал того копа. Но, как бы то ни было, я убил парня, который это сделал. — И спал как младенец. Но эту часть я ему не говорю. — Рад, что застал вас двоих вместе. Есть кое-что, о чём я хочу с вами поговорить. О том, что случилось со мной в Аду. О переменах, в которых я всё ещё пытаюсь разобраться.
— Тех, из-за которых эта перчатка? — спрашивает Травен.
Я смотрю вниз, радуясь, что не забыл надеть её.
