– Убийца! – горланил Лопотуха.
– Почему, Людвик? – спросил Ольшанский.
– И вы! И вы! Убьете меня! Спрячусь!
– Почему я убийца? – спросил и Гончаренок.
– Потому!.. – И, обратившись к Ольшанскому, снова завопил: – Бычков убиваешь? Теляточек! Овечечек! Спрячусь!
– Иди, Людвик, – грустно сказал председатель.
Но сумасшедший, заметив нас, уже переключился на меня:
– Ага, к правде идешь. Тем скорее свернешь голову. Обсели уже тебя, обсели. И бац[113] тебе не поможет. Бац в сутане. Вот Бовбель, Бовбель придет. Пришел.
И мы, и те двое рванули от него так, словно он размахивал ведром с кипятком.
Чуть отдышались, пока перенесли остатки «Бальзама» и решето с клубникой на другой, садовый столик за домом.
– Ну, джентльмены, – спросил я, – как самочувствие? И что сей сон вообще должен означать?
– Не знаю, – сказал Шаблыка. – Может, на самом деле рехнулся человек. А может… уж очень удобный способ замаскироваться.
– Ну, это ты брось, – сказал Змогитель. – Здесь тогда такое творилось, что и самый здоровый человек свихнулся бы. А у этого, видимо, психика была слабая. Хорошо еще, что богу душу не отдал.
– Как это все было? – спросил я.
– Ну, в мае сорок четвертого по приказу Гиммлера, как известно, была образована «kommenda 1005», – стал рассказывать Шаблыка. – Уничтожение следов всего, что они тут натворили. «Акции санитарные». Смертный приговор деревням и хуторам, где могли быть свидетели. Нам еще повезло. Не успели уничтожить, слишком поспешно лыжи подмазывали. Но выселить людей – выселили. В лес. А акты эти, о массовых экзекуциях, были подписаны. Был тут такой шеф Кладненского округа гестапо. И подписывал он их как «Przewodniczący sądu gestapo». Председатель «суда» гестапо… Ну и начали по округе машины рыскать. А в машинах – наши из леса следили за ними, – а в машинах СС – оберштурмбаннфюрер, доктор права (как будто может быть какое-то право в стране бесправия) и он же, упомянутый шеф Кладненского гестаповского округа, некто по фамилии Гештербер, да с ним какой-то штандартенфюрер, полковник, значит. Да оберштурмфюрер Зейтц с помощником унтерштурмфюрером Штофхеном (пусть земля ему битым стеклом будет, такая сволочь). Ну и в других машинах помельче, шарфюрер Линц (этот охраной руководил) и почему-то фон Эйхгорн, майор тодтовских частей, военно-строительной организации. Ясно, что не строить они что-то тут собирались, а прятать… А может, искали какой-нибудь овраг, чтобы меньше было работы по засыпанию…
– И документов нет? – спросил я.
– Искали мы их несколько лет назад. Потому что наши люди иногда все же прокрадывались в деревню взять что-либо из вещей или еды немного из тайников и хочешь не хочешь, а кое-что видели.
– Кто, например?
– Мультан. Органист. Да мало ли кто еще… Ну вот. В середине июля подступили наши. И тут снова началась катавасия. Этой акцией руководил уже комендант Ольшан граф Адельберт фон Вартенбург.
– Случайно, не из тех? Не родственник того Йорка фон Вартенбурга Иоганна-Людвика, что с генералом Дибичем в 1812 Таврогенскую конвенцию заключил? – спросил я. – Ну, что немцы с расейскими войсками будут против Наполеона воевать.
– Угу. А еще раньше, в 1778–89 участвовали в войне за Баварское наследство. Не прямые наследники, а, кажется, от троюродного брата.
– Ты откуда знаешь?
– А я был в партизанах, затем не только по подозрению в «бандитизме» в гестапо сидел, я в гестапо некоторое время переводчиком служил. Потом опять в партизаны ушел.
– Как?!
– А так.
– Ну и что?
– Сам видишь. Не с белыми медведями воспитательную работу веду, а с юношеством. Значит, ясно, как я немцам наработал.
– Н-да, – впервые отозвался Ковбой, – не жизнь, а слоеный пирог: лес – переводчик в гестапо – подвальный подопечный гестапо – выкуп – снова лес.
– Ладно, кончай. Ну вот. А с графом – Франц Керн из айнзацштаба, из ведомства Розенберга. Грабеж ценностей. Значит, и их вывезти не смогли, потому что кольцо почти замкнулось… А с ними штандартенфюрер Зигфрид (фамилии не знаю) и – держись за что-нибудь, упадешь – последний Ольшанский, старик Юзеф-Ксаверий.
– Он, говорят, вскоре умер? – спросил я.
– А я думаю, его умерли, – сказал Змогитель. – Могло быть и это.
– Как так?
– А ты что думаешь, – продолжал Шаблыка, – Вартенбургу и Керну нужны были лишние свидетели? Так вот, вваливаются тогда в Ольшаны и сюда под непробиваемой охраной несколько «оппелей», два «даймлер-бенца», одна машина системы «монти» (день п…т – год на ремонте) с эсэсманами и три легковушки: «бээмвешка» синяя, «оппель-капитан» и «мерседес» с генералом. И почти во всех машинах какие-то сундуки, тюки, обшитые брезентом и клеенкой рулоны. А возле одной все время крутится, размахивает руками и распоряжается старик Ольшанский, а на остальные и плюнуть не хочет… Ну, а потом погнали колонны заключенных и просто мирных… Эсэсманы своими «вальтерами» и «манлихерами» трясут, блокэльтестеры, блочные старосты, да блокфюреры палками размахивают: а может, за усердие, радение да старательность не будет им последней ямы. Потому что предчувствовали, ой, предчувствовали все. Как хорошая собака – землетрясение или пожар. Хрена им с маком, этим старостам, – не обрекли их немцы на иное. Там и наши были в полувоенной форме – Мультан видел. Несколько человек. Но далеко было, не узнаешь в лицо. А ведь наши, гады.
– Какая эпоха, такие и таланты, – с черным юмором сказал Змогитель.
– Ты бы, Миша, и о других талантах нашей эпохи вспомнил, – сердито проворчал Рыгор.
– И вспомнил бы, да те забыть не дают.
Уже довольно густые сумерки легли на деревню, речку Ольшанку, леса и громоздкий черный силуэт далекого замка. Шаблыка вздохнул:
– Ну вот. Мультан в лесу сидел. Видел, как разгружали ящики, как волокли куда-то.
– Он после войны их даже искал. Щупал лопатой дно замкового озера. «Ил, – говорит, – засосал», – процедил Ковбой.
– А я считаю – напрасно там искать, – сказал Шаблыка. – Думаю, не в речушке ли под замком, там промоины у берега. Или, вернее всего, где-то в катакомбах. Потому как там и дьявол ногу сломит. Потому что их до конца никто не знает. Знал только старый Ольшанский, у него был старинный план.
– Кто видел? – вздохнул я.
– Лопотуха.
Я очень удивился.
– Он года два – до тридцать девятого – в замке библиотекарем работал. Куда было деться белорусскому хлопцу, пускай себе и с университетами.
Помолчал.
– И вообще он чересчур много видел. Можно сказать, смертельно опасного для жизни. И последнюю «акцию» видел. Бредит, лопочет, а смысл какой-то есть. Я вот только не знаю, или он ее тоже наблюдал откуда-то, или был в колонне смертников. Я из отдельных слов этого его лопотания, его блеяния нарисовал для себя такую картину, может, и неверную.
– Какую? – спросил я.
– Видел он все это, но не до конца. Пленные волокли ящики до взгорка (там озеро с одной стороны, а речушка, ров и замок – с другой). Потом смертникам глаза завязали, повели туда, а через пару часов, снова с завязанными глазами, отвели обратно. И в лесу – залпы. Живые сносили мертвых в кучи. И тут или Лопотуха испугался (он, видимо, уже и тогда был – того…) и оставил наблюдательный пункт, или ему удалось чудом убежать. А остальных положили там, на горке. Где похоронены – знаешь.
– А кто знал и знает, где они то спрятали?
– Ну, наших туда не пустили. Вартенбург под бомбы угодил в Дрездене, а «искусствоведа» Керна наши в Белостоке потом публично повесили.
– Вот оно что, – вздохнул я. – Получается, никто не знает, что прятали, где и как.
– Косвенно догадаться можно: архив, награбленное и еще личное имущество Ольшанских. То-то замок пустовато выглядел, когда мы вошли. А кто знает? Лопотуха знает. Да это все равно, как если бы собака знала. Не говорит… И никогда не скажет.
– А может так случиться, что наступит просветление?..
– Вряд ли, – сказал Змогитель. – Что могут дать беспорядочные бормотания вроде: «И вы… Убьете меня… Убийцы… Завещание их там». Если и есть где-то там завещание Ольшанского и княжеские грамоты да подтверждения магнатного достоинства, то кому они сейчас нужны? Последний, последний Ольшанский волей божьей «умре».
Да, веселого было мало. Мы сидели уже почти впотьмах, и такая же тьма была в наших мозгах. Я вспомнил про свое обещание Хилинскому и первый нарушил молчание.
– Хлопцы, а что оно такое – Бовбель? Это я для одного там человека. Он и сам немного знает, но ему интересно, что знают, как смотрят на это тут, на месте?
– Кгм… – Змогитель бросил в рот ягоду. – Это, брате, знаменитый бандит. Терроризировал с бандой всю округу в 45–47-м годах. Два их тут таких было. Он да Кулеш. В оккупацию «партизанили». А по правде их «партизанство» в основном сводилось к тому, чтобы разжиться харчами да коня или кожух у кого забрать. Ну, врать не буду, нападали иногда и на немцев. Посты снимут, комендатуру подожгут, мост однажды спалили, два эшелона под откос раком поставили. Еще пока такое было – терпели. Но перед освобождением бывали у них уже стычки и с нами. Почти как анархисты в гражданскую: «Бей справа – белого, слева – красного».
