При виде заплаканного маминого лица Эстер самой захотелось разрыдаться. Ее злило не только их банкротство, но и то, что все, к чему они прикасались, сворачивалось и прокисало, рассыпалось в их руках. Эстер ненавидела их жизнь. Ненавидела те кусочки жизни, которые они сами выбирали себе и которые сыпались на них будто перхоть – неприятная и надоедливая. Злило то, что она не могла вытащить своего отца из грязной ямы, ставшей его существованием; он утонет в ней, а она будет смотреть на его предсмертные булькающие вздохи, потому что оказалась «недостаточной» – недостаточно сильной, недостаточно умной, недостаточно смелой, недостаточно, недостаточно, недостаточно, чтобы его спасти.
Недостаточно, чтобы спасти Юджина. Недостаточно, чтобы спасти ее дедушку. Недостаточно, чтобы спасти Джону. Недостаточно даже, чтобы спасти себя саму.
«Если папа умрет, – думала она, глядя на мать, – ей придет конец. Если он умрет, она погибнет, и нашей семьи не станет».
Эстер хотела проигнорировать ее. Хотела пройти мимо, скрыться в своей спальне и захлопнуть дверь. Но не могла. Просто не могла. Пока Розмари лежала на диване, подперев щеку рукой, неподвижная и бледная, точно статуя, Эстер хотелось накричать на нее, сказать, что все это ее вина и только ее, но также не могла этого сделать. Связывавшая их некогда магия нашептывала Эстер: «Утешь ее». Поэтому девочка прижала руку к маминой липкой щеке, до сих пор влажной и теплой от слез. Розмари распахнула глаза и посмотрела на дочь, ее лицо озарилось слабой сонной улыбкой.
– Привет, малышка, – прошептала она, не до конца пробудившись ото сна.
– Привет, мам, – прошептала Эстер в ответ. Затем присела рядом с ней и опустила голову на диван, позволив пальцам Розмари перебирать ее волосы, как когда-то в детстве. Вдыхая мамин запах, Эстер пыталась вспомнить, когда именно они стали отдаляться. Разрыв не был внезапным – напротив, он происходил медленно, шаг за шагом, отчего разделявшее их расстояние казалось незаметным, пока не стало непреодолимым.
– Я заплачу, – проговорила Эстер. Эти слова она произнесла дважды и лишь потом поняла, что изо рта не доносится ни звука – только дыхание. Она прочистила горло. – Я заплачу.
– Нет, не нужно, – возразила Розмари, но Эстер уловила, как при этом расслабились мамины руки. – Ты таким трудом зарабатывала эти деньги. Откладывала для учебы в колледже…
– У тебя есть кто-нибудь… – Сказанное прозвучало не как вопрос, потому что вопросы задаешь, когда хочешь получить ответ, а она его уже знала. – Есть кто-нибудь, кто мог бы одолжить тебе денег?
– Нет.
Тем же вечером Эстер с помощью телефона перевела маме деньги на починку системы отопления. Две тысячи долларов. Почти все деньги, которые она заработала на продаже выпечки. Пока Розмари благодарно целовала дочь в щеки, веки и лоб, Эстер гадала, смогут ли они когда-нибудь найти обратный путь друг к другу? Или же разделявший их континентальный разлом будет и дальше отдалять их – настолько медленно и безболезненно, что ни одна не захочет его остановить?
– Я верну тебе деньги, – заверила ее Розмари, моя руки в ромашковом чае. – Я все тебе верну, обещаю.
Можно ли спасти человека, который тонет в самом себе?
24
15/50: Трупы
![]()
На День благодарения Джона написал Эстер, что с ним все в порядке, просто до воскресенья он не мог никуда выходить. Сегодня было как раз воскресенье, поэтому Джона появился у нее еще до рассвета: лежал на полу ее спальни и листал книги с ее полок как у себя дома.
Эстер не спрашивала, почему он явился в такую рань. Почему влез к ней в окно, думая, что она спит, и некоторое время плакал на полу, пока она не выбралась из постели и не легла рядом с ним, нежно прижав ладонь к темному налившемуся на его скуле синяку. Джона, конечно, был талантливым гримером, но не настолько. Она чувствовала под рукой распухшую кожу. Его глаз практически полностью заплыл и выглядел слишком ужасно, чтобы быть подделкой.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Я нашел другой способ встретиться со Смертью, – прошептал он, пока она водила кончиками пальцев по его свежему синяку. – Нужно просто убрать посредника. И привести Смерть прямо к нам.
– Как?
– Я мог бы убить отца, – вполне серьезно заявил Джона.
Эстер покачала головой.
– Не губи свою жизнь. Тем более из-за него. Совсем скоро ты окончишь школу и уедешь в колледж.
Джона отстранился от ее руки, взглянул на Эстер как на идиотку и горько рассмеялся.
– Думаешь, я оставлю Реми с ним одну? Думаешь, Холланд позволит мне уехать? Неужели ты не понимаешь? У меня нет выхода. Пока Реми не вырастет, этот город… для меня потолок.
– Но… ты же такой талантливый! Ты сам говорил моей маме, что хотел бы поехать в Голливуд.
– Ну да, нельзя же чужим родителям говорить, что все твои карьерные перспективы ограничиваются лишь полным рабочим днем в закусочной, пока твоя младшая сестренка не пойдет в колледж. Вот и все, что у меня есть, Эстер. Это, – Джона махнул рукой на кинооборудование, которое принес с собой, – наверное, моя самая большая возможность поработать в кино, во всяком случае пока Реми не повзрослеет.
– Это долгий срок.
– Но он короче тюремного срока за убийство. На данный момент других вариантов у меня нет, – Эстер видела, что Джона пытается ее рассмешить. Но ей было не смешно. – Ты бы оставила Юджина? – наконец спросил он.
Они оба знали ответ.
Нет. Ни за что.
Велев Джоне приложить лед к опухшему лицу, Эстер вновь легла спать с мыслями о том, что последние несколько месяцев считала этого парня своим спасителем, – хотя отнюдь не была беспомощной барышней. Так она думала до сих пор, пока не поняла: они оба, каждый из них, по крупинкам спасают друг друга.
В 10 утра, после того как Джона полчаса пытался растолкать Эстер и даже сажал ей на лицо Флийонсе, она наконец встала с постели. Вместе они спустились на кухню, где девушка приготовила им завтрак (что оказалось непросто, потому что у Соларов до сих пор было мало еды). В разговоре они не упоминали ни утреннюю беседу, ни синяк на скуле Джоны – ничего, что могло бы их расстроить. Вместо этого Джона уже в сороковой раз спросил, каким образом они собираются смотреть на трупы.
Встречу с пятнадцатым страхом Эстер решила спланировать сама: во-первых, для этого она придумала кое-что интересное, а во-вторых, боялась, что, позволь она Джоне действовать самостоятельно, он вырыл бы могилу и притащил бы свежий труп к ней домой.
– Неважно, – отмахнулась она, складывая на тарелке улыбающуюся рожицу из оставшейся овсянки.
– Я не хочу смотреть на мертвых щенков, – пожаловался Джона, сидя на полу, – к этому времени на кухне не осталось ни одного стула. По мнению Эстер, кролики ужасно справлялись со своей задачей по привлечению удачи. – Я очень расстроюсь, если ты заставишь меня на них смотреть.
– Не будет никаких мертвых щенков, – помолчав, она добавила: – Я почти в этом уверена. А вот мертвые младенцы могут быть.
– Ты водишь меня на очень странные свидания.
Эстер еле сдержала улыбку – его упорство было трудно не оценить.
– Мы не встречаемся.
Джона усмехнулся:
– Ну почему все мои девушки так говорят?
Нарядившись в костюм Клепальщицы Роузи[42], Эстер дала Джоне указания, как добраться до Колледжа медицинских наук – небольшого исследовательского института, чудом оказавшегося в их городе. В воскресное утро после Дня благодарения на территории кампуса царила тишина. Лишь изредка попадались один-два студента, но в основном было безлюдно.
– О, я знаю, на что мы идем смотреть, – сказал Джона. В это время они направлялись к библиотеке колледжа. – Вообще-то, Эстер, студенты-медики не являются трупами. Да, они, может, и выглядят как зомби, но у них есть пульс. Шокирует, понимаю.
Позади библиотеки пряталось небольшое приземистое здание, куда они, по всей видимости, и шли. Вывеска над входом гласила: «Музей человеческих заболеваний».
