мной товарищ из Хабаровска.
— Так напои его чаем и накорми.
— Спи, все будет в полном порядке, — ответил Генрих Львович и пошел на кухню.
Мы пили чай с сотовым медом, и Казакевич рассказывал о делах молодой области, о переселенцах, которые, что ни день, прибывают эшелонами с Украины.
— Как раз мой Эмма теперь в колхозе «Валдгейм» устраивает людей. На днях должен вернуться с очерками в газету. Он тебе обрисует положение дел. Если будет мало для статьи, подскочим с тобой в «Валдгейм» на попутной подводе, а то мне самому никак не выбраться из редакции. — И, протерев пальцами толстые стекла очков, добавил: — Кстати, мой сын поэт, тебе с ним интересно будет познакомиться.
От города до вновь организованного колхоза «Валдгейм» километров двенадцать. На переселенческом пункте была одна-единственная машина, и ходила она лишь в сухую погоду, а в эти нудные дождливые дни, когда раскисли дороги, ездили на лошадях. Но и подводы частенько застревали в непролазной грязи.
Двое суток мы ждали возвращения Эммануила, а он почему-то не показывался. Правда, он передал несколько корреспонденций по телефону, прямо в руки секретарю редакции, а с очерками не торопился.
Мы решили с редактором съездить в «Валдгейм».
Погода несколько улучшилась. Дождь то переставал, то коротко лил. Ветер гнал по свинцовому небу небольшие темные облака, и в узкие просветы выглядывало солнце. Созвонившись с начальником переселенческого пункта, редактор попросил его учесть два местечка на какой-нибудь попутной подводе.
— Через полчаса идет караван с переселенцами, — ответил начальник, — так что поезжайте с ними.
Мы отправились в дорогу.
Наша телега, запряженная парой гнедых монголок, двигалась впереди целого каравана таких же телег. Люди, сидевшие на них, имели, прямо скажем, унылый вид. Впервые попав из солнечной Украины в суровый таежный край, где было пустынно и где им предстояло строить новую, непривычную жизнь, полную трудностей, они поначалу испытывали страх. Одни угрюмо молчали, другие выражали свой испуг вслух, а третьи со слезами на глазах требовали, чтобы их тут же вернули на станцию и первым же поездом отправили обратно на запад.
Помнится, на пятом или седьмом километре снова полил холодный дождь. Лошади остановились. Люди, сидевшие на телегах, накрылись чем попало. Но дождь быстро прошел, и снова засверкало солнце.
— С попутным солнцем, — сказал Казакевич. — Уверяю вас, дорогие друзья, все будет отлично. На Дальнем Востоке солнечных дней втрое больше, чем дождливых. — И стал рассказывать о богатствах области, которую академик Комаров назвал «жемчужиной Дальнего Востока».
О Генрихе Львовиче хочется сказать особо. Старый коммунист, профессиональный газетчик, широко образованный литератор, переводчик ленинских трудов, человек острого ума и обширных знаний, он пользовался уважением не только в Биробиджане, но и в журналистских кругах края. Его связывала давняя дружба с секретарем дальневосточного крайкома партии Лаврентьевым, редактором «Тихоокеанской звезды» Шацким, крупным военным и писателем Оскаром Эрдбергом и другими видными людьми Дальнего Востока.
Александр Александрович Фадеев, познакомившись с ним на одном из пленумов крайкома, назавтра привел его к себе в номер гостиницы, читал ему главу из романа, которую Генрих Львович собирался перевести для своей газеты.
По предложению Фадеева Генриха Казакевича, как редактора альманаха «Форпост», выходившего на еврейском языке, избрали в состав правления Дальневосточного отделения Союза писателей, куда вошли также Оскар Эрдберг, Борис Кисин, Анатолий Гай, Иван Шабанов и заместитель редактора «Тихоокеанского комсомольца» Василий Ким — кореец, писавший на русском языке.
Позднее Генрих Львович пригласил Фадеева в Биробиджан и сопровождал его в поездке по области.
Они побывали на меловых разработках в Лондоко, на Теплом озере, где организовался завод по искусственному разведению кеты, в переселенческих колхозах «Бирофельд» и «Валдгейм».
В «Валдгейме» встретился впервые с Фадеевым Казакевич-младший. Знакомство это возобновилось и перешло в прочную дружбу после Отечественной войны, когда Эммануил Генрихович опубликовал свою повесть «Звезда» и сразу занял прочное место в ряду лучших наших прозаиков.
...Мы прибыли в колхоз в третьем часу дня, но Эммануила там не застали. Оказалось, он был в лесу на корчевке. Вернулся только к вечеру, усталый, весь до нитки вымокший, с топором, засунутым за пояс, как заправский лесоруб.
— Ну, сын, как успехи? — спросил отец, подходя к нему и протягивая руку. — Вижу, ты тут совсем прижился.
— Ребята подобрались отличные, просят меня остаться с ними на корчевке.
— Раз ребята просят — оставайся, но и газеты не забывай, — сказал отец и тут же представил меня: — Познакомься, тоже поэт.
Думаю, что из-за этих хороших ребят Эммануил прижился в «Валдгейме» и даже недолгое время был во главе колхоза.
— Ты уж меня извини, — обратился он ко мне, — надо привести себя в порядок. А потом заскочу домой, так что не уезжай.
Он приехал в город уже в девятом часу.
Застав меня в редакции, Эммануил предложил пойти прогуляться к Бире.
Вечер выдался чудесный. Небо чистое, звездное. Луна полная, свет от нее сказочный. Неширокая стремительная река шумит на перекатах, и шум ее, несколько приглушенный густыми зарослями краснотала, склоненного над водой, ничуть не нарушает вечернего спокойствия.
Мы перешли деревянный мостик и углубились в негустой лес, где лунный свет наполнил каждую ложбинку.
Помнится, мы слишком долго шли молча, не зная, с чего начать разговор. Наконец я сказал:
— Эммануил, ты бы дал для нашей газеты несколько стихотворений. На той неделе буду готовить литературную страницу. Ведь твои вещи, кажется, еще не появлялись в краевых газетах на русском языке?
— По-моему, я труднопереводимый, — сказал он и засмеялся.
— С корейского, думаю, труднее переводить, однако стихи Цой Хо Рима перевели и напечатали.
— А откуда он, Цой Хо Рим?
— Из Владивостока.
— Так ведь и у меня есть корейский цикл, и, кстати говоря, совершенно свежий. — И стал восторженно рассказывать о поездке в корейское село Благословенное на Амуре. — Недавно я сопровождал в колхоз «Амурзет» партию переселенцев и на обратном пути заехал к корейцам. Чудесное, скажу тебе, местечко в нашем краю. Прямо-таки экзотическое. Слушай, друг, давай как-нибудь созвонимся и отправимся туда пешим порядком из Биробиджана. Всего каких-нибудь двадцать километров сквозь тайгу, по падям и распадкам, по соевым полям. Говорят, что даже в Посьетском районе нет
