— Ну вот, слава Богу, наконец-то твой драгоценный «Пансион Грильпарцер» позади, — сказала моя вторая жена. — Надеюсь, ты мне все-таки объяснишь, зачем ты возил меня в эту дыру?
— Это длинная история, — сказал я.
У меня из головы не выходил грустный рассказ сестры Теобальда. Больше всего меня поразила в нем ее бесчувственность. Манера, свойственная писателям, любящим плохие концы. Точно ее жизнь и жизнь ее приятелей-циркачей не была фантасмагорией; точно она была всего-навсего безуспешной попыткой подняться хотя бы одной ступенькой выше».
7. Снова секс
И Хелен стала женой Гарпа. И делала все, как он хотел.
Она сказала, что для начинающего это отнюдь не плохой рассказ. Старый Тинч был с ней согласен.
— Здесь столько б-б-безумия и печали! — говорил он Гарпу.
Тинч предложил послать «Пансион Грильпарцер» в свой любимый журнал. Гарп ждал ответа редактора три месяца.
«Ваш рассказ весьма малозначителен и не оригинален ни по языку, ни по композиции. Тем не менее благодарим за то, что Вы прислали его нам».
Гарп был озадачен. Он показал отказ Тинчу. Тот тоже был озадачен.
— Я полагаю, их интересуют б-б-более современные рассказы, — заключил наконец он.
— Как это? — не понял Гарп.
Тинч сказал, это трудно объяснить.
— Полагаю, современные рассказы должны быть новые по языку и композиции. Только не совсем п-п-понимаю, что это значит. Вероятно, в этих рассказах должно говориться о самих рассказах.
— О самих рассказах? — переспросил Гарп.
— Видимо, да. Некий вид беллетристики о б-б-беллетристике, — пояснил Тинч.
Гарп все равно ничего не понял. Но ему важно было другое — рассказ понравился Хелен.
Спустя пятнадцать лет, когда Гарп напечатал свой третий роман, тот же самый редактор из любимого журнала Тинча расщедрился на письмо, в котором превознес до небес и Гарпа, и его книгу. В конце просил прислать им что-нибудь новенькое. Но Т. С. Гарп был злопамятен и неподатлив, как барсук. Он отыскал у себя первое письмо с отказом, в котором его грильпарцерский рассказ был назван малозначительным. Бумажка была заляпана пятнами кофе и сложена чуть не в десять раз так, что порвалась по сгибам. Гарп вложил ее в конверт вместе с ответом редактору, в котором писал: «Я слишком малозначителен для Вашего издания и, признаюсь, по-прежнему не оригинален ни в языке, ни в композиции. Тем не менее весьма благодарен за Ваше предложение».
У Гарпа было такое дурацкое самолюбие, что он никогда не забывал обидного, пренебрежительного отношения к своим книгам. Хорошо, что и у Хелен было бешеное самолюбие, только крайне высокое мнение о самой себе спасло ее от ненависти к Гарпу. В общем, можно сказать, что им повезло. Немало супругов живут вместе, понимая, что не любят друг друга. Немало и таких, кто так никогда этого и не понял. А сколько людей прозревают как раз тогда, когда больше всего нуждаются в любви!
До свадьбы Гарп и Хелен мало знали друг друга, но их вела интуиция, целеустремленность и упрямство, и любовь у них началась, когда они были уже женаты.
Возможно, у них просто не было времени чрезмерно копаться в своих чувствах — оба были слишком увлечены работой. Хелен окончила колледж за два года и уже к двадцати трем годам защитила диссертацию, а в двадцать четыре — ассистировала профессору в женском колледже.
На первый роман Гарпа ушло пять лет. И он имел успех. Гарп заработал на нем репутацию подающего надежды молодого писателя, что было важнее гонорара. К тому времени деньги для семьи стала зарабатывать Хелен, освободив от этой обязанности Дженни, которая содержала их все годы учебы и создания романа.
Книга Дженни возмутила Гарпа гораздо меньше, чем Хелен. В конце концов, он всю жизнь прожил рядом с маменькой и ее эксцентричность давно стала для него привычной. Если что-то уязвило его, так это успех книги. Ему вовсе не улыбалось стать героем чужого модного романа до того, как он сам заговорит о себе в своем первом сочинении.
Редактор Джон Вулф любил вспоминать свое знакомство с Дженни Филдз.
— К вам медсестра, — сказала тогда секретарша, округлив от изумления глаза, как будто ее боссу был предъявлен иск о признании отцовства.
Ни Джон Вулф, ни его секретарша не подозревали, отчего так тяжел саквояж Дженни Филдз. Там лежала рукопись в 1158 страниц машинописного текста.
— Это все обо мне, — сказала медсестра, выкладывая на стол чудовищную пачку исписанной бумаги. — И когда вы закончите чтение?
Вопрос прозвучал так, словно она останется у него в кабинете, пока он не прочтет всю рукопись до конца. Он взглянул на первую фразу: «В этом мире, кишащем похотями…» — и подумал: «Боже, куда деться!»
Но уже на другой день, не дозвонившись по оставленному ею телефону, буквально впал в истерику, потому что немедленно хотел сообщить ей свое «да». Он согласен, он берет эту вещь!
А Дженни Филдз в то время ночи напролет просиживала у Эрни Холма, как полагается родителям, обнаружившим, что их девятнадцатилетние дети намерены пожениться.
— Куда они ходят каждую ночь? — тревожилась она. — Еще ни разу не вернулись раньше двух, а то и трех. А вчера вообще шел дождь. Ведь всю ночь шел, а у них нет даже машины!
А они пошли в школьный спортивный зал. У Хелен, естественно, был ключ. Кожаный мат даже удобнее и привычнее, чем любая кровать. Притом он значительно шире.
— Говорят, что хотят детей, — пожаловался Эрни. — А ведь Хелен надо закончить колледж!
— Если будет ребенок, Гарп вообще никогда не закончит роман, — сказала Дженни. Ей самой пришлось ждать целых восемнадцать лет, прежде чем она начала свою книгу.
— Ничего, они у нас работящие. Справятся, — Эрни успокаивал себя и Дженни.
— Должны справиться, — вздохнула Дженни.
— Не понимаю, почему они просто не могут жить вместе. Если подойдут друг другу, пусть женятся. И тогда заводят детей, — заключил Эрни.
— Не понимаю, почему надо непременно жить вместе, — резко добавила Дженни Филдз.
Это несколько задело Эрни.
— Вы, конечно, хотите, чтобы Гарп жил с вами. И я хочу, чтобы Хелен жила со мной. Я очень скучаю, когда ее нет дома.
— Кругом один секс, — со злостью сказала Дженни. — Мир помешан на сексе.
Эрни взглянул на нее с беспокойством. Он еще не знал, что в этой мысли заключена основа ее близкой славы и богатства.
— Не хотите ли пива? — осведомился он.
— Нет, благодарю.
— Хорошие у нас детки, — ласково сказал Эрни.
— Их захлестнул проклятый секс, — еще ожесточеннее сказала Дженни Филдз, и Эрни Холм вежливо удалился в кухню, чтобы налить себе пива.
В этой ее книге «Одержимая сексом» Гарпа особенно коробило рассуждение о «похоти». Одно дело быть знаменитым дитятей, рожденным в законном браке, и совсем иное — быть знаменитым курьезом, иллюстрируя собой особенности сексуального созревания юноши, когда самые интимные подробности твоей жизни становятся предметом популярного чтения. Хелен посчитала все это довольно забавным. Однако заметила, что до нее не доходит, как это можно связаться с проституткой.
«Похоть даже лучших мужчин толкает на мерзости», — писала Дженни Филдз. Это ее утверждение привело сына в ярость.
— Какого дьявола она может смыслить в этом! — почти визжал Гарп. — Она вообще ни разу этого не имела, ни единого разу! Тоже мне авторитет! Все равно что слушать, как растение рассуждает о проблемах млекопитающих.
Но другие критики были снисходительнее. Хотя многие серьезные журналы, случалось, поругивали это животрепещущее произведение, но в общем книга была принята с большим сочувствием.
«Первая в нашей литературе истинно женская автобиография, превозносящая с чисто женской категоричностью одну сторону жизни и отвергающая другую», — писали в каком-то журнале.
«Эта смелая книга замахнулась на весьма интригующее утверждение, что женщина способна прожить целую жизнь без каких-либо сексуальных влечений», — писали в другом.
— Именно сейчас, — говорил ей Джон Вулф, — решается вопрос: либо вас примут как вовремя сказанное слово, либо забросают грязью.
Ее приняли как «вовремя сказанное слово». Но название «новое женское течение», во главе которого она вдруг оказалась, коробило ее, напоминая женское кровотечение и женскую половую гигиену. В конце концов, она прежде всего медсестра. И сидя за уютным столиком ресторана, куда Джон Вулф приглашал только любимых авторов, она застенчиво призналась, что единственным ее желанием было доказать, что она правильно устроила свою жизнь и что выбор ее совсем не плох, хотя и не слишком модный.
По иронии судьбы, целый выводок студенток из университета Таллахасси, штат Флорида, посчитали жизненный выбор Дженни последним криком моды. Они даже устроили диспут, как забеременеть, сохранив независимость. Этот энтузиазм оригинально мыслящих женщин был окрещен «синдромом Дженни Филдз». Гарп же назвал его «синдромом Грильпарцера». Что касается Дженни, она хотела доказать одно — женщинам, как и мужчинам, пора наконец научиться строить свою судьбу по собственному разумению, не оглядываясь на общепринятые каноны. И если это убеждение делает ее феминисткой, значит, она и есть феминистка.
