— Это, что ж, из последних новостей? — вежливо спросил он. — Знаменитое происшествие с отрезанием языка. Я просто не имею права о нем не знать. Так, что ли?
— Боже мой, — устало произнесла Дженни. — Это вовсе не происшествие, а вполне сознательное действие.
— Что?! Неужели правда кто-то взял и отрезал ей язык?
— Именно так.
— Господи Иисусе!
— Ты слыхал про Эллен Джеймс?
— Нет, — признался Гарп.
— В ее поддержку организовано женское общество.
— А что с ней произошло?
— Когда ей было одиннадцать лет, ее изнасиловали двое мужчин. И отрезали ей язык, чтобы она не смогла никому ничего рассказать. Они были так глупы, что не сообразили, ведь одиннадцатилетние дети умеют писать. Эллен Джеймс подробно описала, как они выглядят. Их поймали, судили и дали срок. А в тюрьме их кто-то прикончил.
— Ого! — воскликнул Гарп. — Так это и есть Эллен Джеймс? — прошептал Гарп, с уважением взглянув на немую.
Дженни опять округлила глаза.
— Нет, — сказала она. — Это женщина из общества поддержки Эллен Джеймс. Сама Эллен Джеймс — маленькая, худенькая белокурая девочка.
— Ты хочешь сказать, все члены общества Эллен Джеймс дали обет молчания, как будто у них самих вырезали языки? — догадался Гарп.
— Да нет. У них на самом деле нет языков. Все члены этого общества сознательно отрезают себе языки. В знак протеста против подобных преступлений.
— Вот черт! — выругался Гарп, оглянувшись на немую в новом порыве отвращения.
— Они называют себя джеймсианками.
— Я больше ничего не хочу слышать об этом идиотизме, — поморщился Гарп.
— Но ведь ты спросил, кто эта дама. Она джеймсианка.
— А сколько сейчас лет Эллен Джеймс?
— Двенадцать. Это случилось в прошлом году.
— А эти джеймсианки, они что, где-то встречаются, выбирают президента и казначея и все прочее?
— Поговори с ней самой, — и она кивнула на застывшего у дверей истукана. — Ты ведь просил меня оставить эту тему.
— Ты советуешь мне поговорить с человеком, у которого нет языка? — прошипел Гарп.
— Она будет писать. Все джеймсианки носят с собой блокноты и пишут в них, когда хотят сказать. Ты ведь понимаешь написанное?
К счастью, в эту минуту вернулась Хелен.
Гарпу пришлось еще не раз столкнуться с джеймсианками. И хотя он был глубоко тронут трагедией девочки, ее взрослые мрачные последовательницы вызывали в нем только отвращение. При знакомстве они тут же совали вам загодя приготовленную карточку с такой надписью:
«Здравствуйте. Я — Марта. Я джеймсианка. Вы знаете, что это значит?»
И если оказывалось, что не знаете, вас немедленно снабжали следующей карточкой.
Джеймсианки олицетворяли для него всех этих общественниц, которые как паутиной опутали его мать, стараясь как можно больше вытянуть из нее для осуществления своих идиотских затей.
— Я, мам, скажу тебе, что это за женщины, — говорил он Дженни. — Скорее всего, они с рождения имели дефект речи. Или же могли сойти за умных, только когда молчали. Вряд ли язык такая уж большая для них потеря. Почти уверен, как раз наоборот, это их единственная возможность внушить к себе уважение и выклянчить денег. Понимаешь?
— Ты всегда был скуп на сочувствие.
— У меня бездна сочувствия! К Эллен Джеймс, например.
— Ты не хочешь понять, что все эти женщины наверняка пережили каждая какую-нибудь личную трагедию. Для них так важно это сближение.
— А без этого мучительства нельзя было обойтись?
— Пойми, изнасилование — это проблема, которая затрагивает всех женщин, — изрекла Дженни.
Гарп терпеть не мог эти обобщения матери — «проблема, затрагивающая всех». Он называл это демократией, доведенной до степени идиотизма.
— Эта трагедия затрагивает и мужчин, мам. Когда я узнаю о следующей жертве, я в знак протеста отрежу собственный инструмент насилия и повешу его себе на шею. Тогда я, наверно, сильно выиграю в твоих глазах.
— Мы говорим о действиях, которые совершаются по велению души.
— А по-моему, о тех, которые совершаются по дурости.
Он никогда не забудет свою первую встречу с джеймсианкой — огромной бабищей, которая пришла к ним в тот день с матерью. Уходя, она написала на карточке несколько слов и сунула ему в руку, словно чаевые.
— Мать завела себе телохранительницу, — объяснил он жене после того, как гостья откланялась.
Затем прочел карточку:
«Твоя мать стоит двоих таких, как ты».
И все же ему грех было жаловаться на мать — целых пять лет после его свадьбы Дженни оплачивала все их счета.
Гарп в шутку говорил, что назвал свой первый роман «Промедление», потому что очень долго его писал. Он работал над романом упорно и кропотливо. Откладывать свой труд, пока не посетит вдохновение, ему не было свойственно.
Критика назвала роман «историческим». Действие происходит в Вене в военные годы и потом во время русской оккупации. После аншлюса некий молодой человек, анархист по взглядам, уходит в подполье и ищет случая нанести удар нацистам. Но он слишком долго медлит. Ему надо бы начать борьбу еще до того, как нацисты захватили власть. Но его терзают сомнения, он слишком молод и не понимает, что, в сущности, происходит.
Одновременно развертывается жизнь его матери, вдовы, далекой от всего, что творится в мире, и поглощенной заботами о сохранении небольшого капитала, доставшегося ей после смерти мужа.
Все военные годы ее сын работает сторожем в Шёнбруннском зоопарке. Когда в Вене начинается голод, венцы во время ночных налетов крадут зверей, чтобы прокормиться. И анархист решает выпустить на волю уцелевших животных. Но звери тоже изголодались и съели своего освободителя. «Что вполне естественно», — заключает Гарп.
В свою очередь звери становятся добычей обезумевшей толпы, рыщущей по улицам Вены. Одновременно в город вступают советские войска. И это тоже «вполне естественно».
Мать остается в живых и оказывается в зоне советской оккупации. (Гарп поселяет ее в ту же квартиру на Швиндгассе, где они с Дженни прожили больше года.) Несчастная вдова не может больше видеть зверства, творимые Советами. Это прежде всего изнасилования. А город постепенно возвращается к спокойной, благодушной жизни, и она с горечью вспоминает собственную инертность в годы войны. В конце концов, Советы тоже уходят, и Вена опять становится Веной. Но мать продолжает оплакивать сына и поругание своей страны. Каждое воскресенье она ходит в Шёнбруннский зоопарк, где многие строения еще в руинах, и вспоминает, как в войну тайком ходила сюда навещать сына. Революция в Венгрии переполнила чашу ее терпения. Сотни тысяч беженцев наводнили Вену.
Мать хочет вырвать венцев из объятий ленивого благодушия. И повторяет подвиг сына, открыв клетки со зверями. Но животные сыты и довольны, и ей удается выгнать на волю немногих. Эти несчастные неприкаянно бродят по аллеям Шёнбруннского парка; один старый медведь даже заболел расстройством кишечника. И служителям не составляет труда водворить их на место в целости и невредимости. Этот свободолюбивый жест был осуществлен с благими намерениями, но оказался совершенно бессмысленным и не достиг цели. Ее арестовывают. Полицейский врач находит у нее последнюю стадию рака. Она при смерти.
К счастью, у нее остались деньги. Она умирает в роскошной частной клинике Рудольфинерхауз. В предсмертном сне ей грезится, что пара азиатских бурых медведей все-таки удрала из зоопарка. Звери прижились в австрийских лесах и оказались такими плодовитыми, что их потомство стало новым знаменитым подвидом бурого медведя — «дунайским». Но все это было только рождено ее воображением. Роман кончается смертью старого медведя из Шёнбруннского зоопарка. «Вот и все, что заслужили современные революции», — отозвался о «Промедлении» один обозреватель, назвав роман «антимарксистским».
Другие хвалили точность исторического изображения, о чем Гарп меньше всего заботился. Была отмечена оригинальность сюжета и широкий охват событий, что редко бывает у молодых авторов, пишущих первый роман. Издателем Гарпа, конечно, стал Джон Вулф. И хотя он обещал не упоминать в анонсе о том, что это первый роман сына известной защитницы прав женщин Дженни Филдз, мало кто из книжных обозревателей не коснулся этого пикантного обстоятельства.
«Поразительно, что ныне знаменитый сын Дженни Филдз, — писал один обозреватель, — стал, по его признанию, именно тем, кем мечтал быть в детстве».
Это и другие подобные благоглупости, напоминающие о его родстве с Дженни, бесили Гарпа. Что они в конце концов обсуждают: его книгу и ее достоинства или Т. С. Гарпа с его недостатками? Джон Вулф сказал, что большинство читателей интересует именно он и ничего с этим не поделаешь.
«Молодой Гарп все еще увлечен медведями, — съехидничал какой-то расторопный острослов, раскопавший публикацию «Пансиона Грильпарцер». — Есть надежда, когда подрастет, напишет что-нибудь и о людях».
