«Профессор» хрустнул длинными, красивыми пальцами. Если бы этот человек не был вором, про него можно было бы сказать, что у него пальцы музыканта.
Досказав, он опять задумался. Его история меня тронула.
Вскоре приехал Иван Васильевич.
— Ну? — спросил он меня.
— Пожалуй, об этом имеет смысл написать, — сказал я. — Человек встал на ноги.
— Вы думаете? — спросил Бодунов.
— А что?
— Пойдем, вы увидите конец истории.
Когда мы вошли в бодуновский кабинет, «профессор» вскочил с несвойственной его возрасту резвостью. Я заметил даже движение — он приготовился к тому, что Иван Васильевич поздоровается с ним за руку, но Бодунов руки не подал. Это не ускользнуло и от внимания «профессора». Крежемецкий как-то сразу увял.
— Зачем вы ездили в Вологду? — садясь за свой стол, спросил Бодунов.
— К супруге, — последовал быстрый ответ.
— Ваша супруга проживает в Архангельске. Вы вышли из поезда в Вологде? Так? Отвечайте сразу, Крежемецкий, быстро…
Я взглянул на «профессора». Он был белее бумаги. Ничего не осталось от снисходительного величия, с которым он недавно повествовал о своей жизни.
— Ну?
Крежемецкий прошептал нечто неслышное. Он разваливался на глазах. Голос больше не повиновался ему.
Что-то негромко стукнуло: это Бодунов положил на стекло письменного стола золотую запонку — скачущий конь с развевающейся гривой.
— Она была в шестом купе.
— Но я-то здесь при чем? — прошелестел «профессор».
— А вторая у вас дома в коробочке от монпансье. Так?
И тихим, брезгливым голосом Бодунов заговорил:
— Вы действительно отправились к супруге. Но не выдержали искушения и купили себе билет в мягком вагоне, что вам не по средствам. Купили, чтобы «подработать». Наверное, вы думали — в последний раз. Инженер Воловик, с которым вы ехали, «клюнул» на профессора. Вы узнали, что в чемодане он везет, кроме своих подъемных, изрядную сумму денег. Разумеется, вы его подпоили. Воловик — астматик, его тяжелое дыхание вы приняли за глубокий сон. И полезли в его чемодан. Он вскочил, вы ударили его пепельницей по голове, а потом потерявшего сознание Воловика вы задушили. Поезд уже подходил к Вологде. Так это было?
«Профессор» беззвучно шевелил губами. Пожалуй, он не понимал того, что говорил размеренно и неторопливо Бодунов. Но я понимал все.
— В Вологде вы попросили проводника запереть купе, дабы никто не разбудил вашего больного попутчика. Деньги задушенного вами человека были в ваших карманах. Свой пустой чемодан вы оставили на месте преступления. Но вы оставили и эту запонку — она вывалилась из манжета во время драки. Потерю вы заметили, потому что, вернувшись, все перевернули дома в поисках пропавшей запонки. А парную к ней вы не выбросили, потому что она золотая. Золото для вас дороже жизни. Вы не смогли ее выбросить… У вас не хватило на это сил. Так, Крежемецкий?
Крежемецкий кивнул, как марионетка.
— Расстрел? — едва слышно спросил он.
— Возможно, — безжалостно ответил Бодунов.
— Он сам… дрался…
— Да, конечно, — согласился Бодунов, — а вы действовали только в целях самообороны.
«Профессора» увели.
— Как вы могли узнать запонку? — спросил я. — Ведь все началось с запонки?
— Запомнились лошадки, — устало ответил Иван Васильевич.
Когда я выходил из кабинета, Бодунов стоял перед планом Ленинграда, хмурил темные брови, жевал мундштук погасшей папиросы. И я вдруг подумал: «Это его город. Он отвечает за этот город. Как это бесконечно трудно, наверное».
4. В ОТСУТСТВИЕ НАЧАЛЬНИКА
Всякие интересные истории про Бодунова я узнавал преимущественно в те дни, когда он отсутствовал. О себе Иван Васильевич говорить избегал, говорил обычно о своих «ребятах», но так как главной движущей силой в бригаде был именно он, то рассказы получались «куцые» — без главного действующего лица, «без героя», рассказы «вообще». Когда Бодунов уезжал, бригада рассказывала мне о его делах.
Старый коммунист, человек острого и насмешливого склада ума, наборщик в прошлом, носивший нынче два «ромба», Петр Прокофьевич Громов сказал как-то с грустью:
— Оно, конечно, так, работаем дружными коллективами, помогает общественность, широкие слои трудящихся, но и в нашем деле есть люди талантливые. Скрипач — еще не значит талант. Это еще только профессия. Специальность. Даже композитор — еще не значит талантливый. И композитор может сочинять музыку неталантливо. Так вот это я к тому, что Бодунов наш — талантливый человек. Конечно, законность, факты, точность и наука. Но и наука наша, криминалистика, в руках бездарного человека вовсе не наука, хоть любой криминалист в свою химию верит. Химия — химией, а человековедение — человековедением. Здесь особый талант нужен, большой талант. Вы когда-либо примечали, что Бодунову легко рассказывать? Он замечательный слушатель. Вот бывает, знаете, делишься с ним по-товарищески, он только выслушает, а тебе и легче. Обратите внимание, как обычно он с подследственным беседует. Конечно, положено по разным сторонам стола сидеть — начальник тут, подследственный тут, а еще есть такие, что стул с подследственным аж на середину кабинета выставят. Это, заметьте, редко случается с Бодуновым. Обычно он собеседует. На диванчике, бывает, посиживают да чаи попивают. Приезжал тут один — ножками в сапожках затопал. Иван дал ему от ворот поворот. Талант Ивана в том, что он умеет с людьми говорить, из преступника вытаскивает все то, что осталось в нем человеческого, и на этих-то человеческих струнах играет. Еще заметьте — он никогда никаких пустых обещаний не дает. Он всегда заявляет: «Судить тебя буду не я, а наш советский суд. Он и даст чего заслужил. А мы с тобой совместно выясняем правду».
— Разве он говорит на «ты» с подследственными? — осведомился я.
— Бывает, — сказал Громов. — В нарушение всех правил. Но это только тогда, когда перед ним человек в несчастье, в беде. Это «ты» — помощь. Поддержка. На такое «ты» не каждый способен. И никому столько люди сами не рассказывают, сколько Бодунову. Он слушает не по казенной надобности, он лицо всегда глубоко заинтересованное, не из тех, кто твердит, как попка, — «это к делу не относится». Ему главное, чтобы человек открыл душу полностью, тогда он разберется.
Я спросил Громова, открываются ли Бодунову подлинные бандиты, убийцы, такие, которые знают: ничем не поможешь, — от расстрела не уйти.
— Полностью, — с усмешкой ответил Петр Прокофьевич. — Абсолютно открываются. Про братцев Береговых, налетчиков, слышал?
— Слышал.
— Старший-то, который Бодунова чуть не убил, именно ему, а не кому другому рассказал, как нэпманы сыграли на его любви. Уговорили эту, допустим, Р. — так ее назовем, она и ныне здравствует и не знает, кто был ее возлюбленный, — уговорили и подкупили, дабы она «полюбила» старшего Берегового. С этого и началось. Вот в какие марионетки играли. А в этих венах, бывает-случается, кровь кипит, «страсти роковые». Не зная подробностей, не разберешься. Береговой «работал» на своих хозяев — Р. встречалась с ним, бастовал — Р. исчезала.
— В чем же секрет этого бодуновского таланта? — спросил я.
— Талант — сам по себе секрет, — ответил Громов. — Но если разобраться, то самое существенное в том, что Иван наш верит в свое дело, в его необходимость, партийность, честность. Он никогда душой не кривит. Если поступает, то поступает так, а не иначе, потому что абсолютно убежден: только так, и точка. Вы ведь и биографию Бодунова учтите: отца-бедняка в восемнадцатом убили, дом сожгли дотла, что при этом юноша в девятнадцать лет чувствует? А на деревне-то еще кулачье командует? Правду не отыскать. Вот и привел в свои девятнадцать в Петроград к Дзержинскому убийц. И остался в ВЧК работать. С юности понимал: бандитизм может захлестнуть революцию. Между прочим, были периоды в этом смысле грозные…
Николай Иванович рассказывал, что учился Бодунов в начале революции еще у старых полицейских сыщиков. Учился основам ремесла. И запоминал кое-какие фамилии. Так запомнил он фамилию крупнейшего в царской России медвежатника — взломщика сейфов Тихомирова. Этот старый преступник, откупившись в свое время от царского правосудия, построил себе в Петрограде заводик под названием «Завод художественного литья». Был у него, у Тихомирова, что называется, свой «почерк». Этот тихомировский почерк и опознал Бодунов в двадцать восьмом году, когда из Ювелирторга на Невском, неподалеку от Елисеевского магазина, был вынесен чемодан золотых вещей и иных ценностей. Вместе с нынешним оперуполномоченным бригады Васей Сидоровым Бодунов осмотрел стенку цветочного магазина, из которого был сделан пролом в ювелирный, и вспомнил Тихомирова. Все было в точности — только старик работал этим способом.
