Пристрастность жизни заклеймит твои руки немыми шрамами, красою лун прошлых. В твоей груди мне одному слышны стуки и проливные отголоски дней тошных. С нескромной вялостью лизнет ожог бритвы. Тугую боль перечеркнет минор вены. я вспомню точное число кривых рытвин под мутный запах разноцветных вод Сены.
Навстречу утру поплывет седой остров в просторы времени где я один не был, но я останусь у рубцов от жал острых, у этих рук. И пусть на нас глядит небо.
viveur
* * * Я застыну нарисованным лицом. Гляжу в тебя, не видя отраженья. Пусть голова кружится от сомненья, Решенье я оставлю на потом. И улыбнутся мертвые глаза, И дрогнут губы посиневшим тиком. Мы все умны, мы все не лыком шиты, Мы только потеряли тормоза. Я улыбнусь тебе разбитым ртом, Разбитым сердцем нарисую праздник. С приходом смерти - видишь сцены казни, И радость жизни оставляешь на потом. Я начала чертить тупым концом, Вскрывая как нарывы - наважденье. Меня ты покидаешь сквозь сомненье, И я застыну нарисованным лицом. Юрате <[email protected]>
Остров Пасхи (3-07-02) Сколь хладно под утро в республике Конго, Когда ты в носках и дырявой портьере. Твой голос неслышен в молчании гонга; Твой образ я выжег на желтой фанере. О Мбвану! Я кровь в твоей черной глазнице, И к снегу мой путь пролегает, на север. Пусть тело изгложет мое власяница, И роза распустится в бархатном чреве. Но горы уснут в огрубевших ладонях, Укутавшись в светлые блестки тумана. Лишь дети не ведают, что было до них, Теряясь в широких степях Чингис-хана, Где дикая конница топчет скрижали; Встают миражи за грядой горизонта. От меда пьянея, там пчелы не жалят, И тучи уходят за линию фронта. Сегодня так странно разложены карты, И дельта Меконга лежит в Кордильерах И зябнет в объятьях последнего марта. Я стал патриархом среди пионэров, И наша дружина легла средь курганов, Где с Нижней встречается Верхняя Вольта, И гибнет. Твое невниманье, Моргана, Похоже на невынимание кольта. Моих паровозов разбитые окна, Моих Минотавров голодные пасти Проглотят тех, кто в нужный час не помог нам. Разбитые ветром рыбацкие снасти Трепещут. А ветер сегодня восточный, Портьера изорвана, вот незадача. Мне вечность простила мой грех непорочный И вон удалилась, от жалости плача.
В.Крупский, К.Константинов <[email protected], [email protected]>
Полуостров Пасхи Мыс Канаверал пахнет войной, Полуостров Таймыр шоколадкой. Я, рожденный весталкой изгой, Наблюдаю за этим украдкой. На горе, в тишине сквозняка Я вещал, наслаждаясь щербетом, А внизу протекала река Под нескромным названием Лета. Лишь зеваки хранили обет Невмешательства в ход мирозданья. Я вчера появился на свет В результате двух цвергов свиданья. Вот стою, обручен со столбом, И в глазах моих пляшут пингвины, Злые барышни, поп с утюгом... От безбрежности этой картины Стынет мозг, облаченный в халат И истраченный на подаянья. Прадед мой, арамейский пират, Вешал всех без суда и лобзанья. Поздно. Поле исходит жнивьем, И в конвульсиях гибнут солдаты. Я вознесся, пронзенный копьем И на досках шершавых распятый. К.Константинов<[email protected]>
Молча дохнет зима. По дороге блестящей водою утекает она, пряча валенки с бородою. Я с деревьев сглотну отлетевшую каплю рассвета. Нарисую на лбу пятернею приветствие лету. Эту зиму прошли вьюгой окна свои перебили Мы беседы вели В эту зиму мы много курили. Растекается все Только мы в ту струю не попали. Нам опять повезло. Может мы и не знали? Знали... Гена
Спокойная ярость, Как в клетке - волчица. А я все смеяласьСо мной не случится. Захлопнуты двери. И боль нестерпима. А я все не верю, Что я нелюбима.
Елена Верн
Свет для дверной ручки. Вот ручка, которая дверная. А вот дверь, на которой ручка, которая дверная. А вот комната, в которой дверь, на которой ручка, которая дверная. Она маленькая, черная, совсем некрасивая. На ней нет узорной резьбы, нет позолоты, и нет даже подруги замочной скважины, она даже не двигается, не поворачивается ни вправо, ни влево, ни вверх, ни вниз. Черная, пластмассовая, иногда из нее вываливается железное основание и звякает о паркет. Тогда я поднимаю его и вставляю обратно. Я аккуратно обклеивала дверь черно-белыми плакатами и вырезала для ручки дырку. Теперь она красуется на бедре, обтянутом черной юбкой... ах, пардон, на плече, обтянутом черной рубашкой... Какая разница, у них там все смешалось в страстном поцелуе... А моя одинокая ручка терпит этот разврат на плакатах. Хотя она может смотреть на другие стены. Рядом, на шкафу весит премилый пес в кепке и с банкой пива, и с заманчивым девизом ?Make time for the good things in life!? А что кушала или пила моя чернявка? Только вдыхала запах подгоревшей картошки и слизывала с прикасающихся к ней рук яблочный сок, который часто попадает на ладошки, если кушать яблоки, но мы этого не замечаем. А она наверное, замечает. Она, как и все предметы в комнате, видит и слышит то, чего некоторые не знают. Интересно, что ей больше нравится: Гребенщиков или ?Guns and Roses?? А, может, она любит радио, нежный и мягкий голос Паши не мог ее не тронуть. К тому же она, бедненькая, была свидетельницей кучи скандалов, ссор... По-моему в нее попал даже ботинок, предназначавшийся мне и летевший из другого угла комнаты... А любит ли моя детка запахи? Духи, дезодоранты или шампунь, которым часто пропитано полотенце, висящее на ней, родимой. Оно влажное, распаренное, а она, бедняжка, пыльная, засаленная... Ой, нет, пожалуй не пыльная. Ее все трогают, мацают, еще с ее помощью выражают злость, хлопая дверью, тянут, как мула, за шею. А как навесят на нее всякой гадости!.. Хотя кулек с кроссовками, потными и ?приятно? пахнущими после физкультуры - это гадость, но я ведь не всегда к ней так жестока. Иногда я одарю ее шелковой тканью ночной рубашки, такой коротенькой, на бретельках, пахнущей теплым телом или не пахнущей, но грациозно струящейся вниз по двери, спадающей волнистыми складками к полу. Ну разве не приятно? Ах, все эти запахи, ощущения, звуки... Все это мелочи. Настоящая романтика в цвете. Ночь тихая, спокойная. Я храплю под одеялом, зажимая Астромао... (вообще-то я не храплю и с игрушками спать не люблю). Цветы закрыли свои бутоны, свинья-копилка побрякивает монетками, и ей снится, что когда-нибудь она растолстеет... Шарик-Hollywood мирно покачивается над окном, а она наблюдает ночь. Наблюдает тишину и темноту, состоящую из миллиона черных пылинок, которые плотно занавесили день, но свет есть, он приходит из-за стеклянных дверей окна. Моя малютка слегка задремала, но вот царица неба запускает свой лучик в щелочку окна. Он пробегает по спящему цветку, по картинам на стене, озаряя красочные, но тоже спящие сценки, пробегает по блестящему дереву фортепиано, и, наконец, лунный зайчик стекает на дверную ручку. Он ласкает ее, шепчет какие-то истории ей на ухо, и она пробуждается, протирает заспанные глаза, и они начинают блуждать по стенам комнаты. Куда бы им отправиться?.. В горы к водопаду, что на тех паззлах, или на этот пальмовый пляж на закате, а, может, заглянуть в Москву, побродить по утреннему, дремлющему Арбату... А как насчет концерта Мумий Тролля? Но тут рыкает грузовик под окнами, злобно светит фарами, свет которых забегает в комнату, разоблачая юных любовников, и перепуганный зайчик растворяется в ночной пыли и исчезает. ?Убежал!? - огорченно вздыхает ручка. Еще несколько секунд она отрешенно смотрит на фонари, колющие темно-синее полотно ночи, мысленно натягивает на себя одеяло, поворачивается на другой бок к стенке и засыпает. А утром ее потихоньку начинает гладить лимонный свет солнца, ползущий из-за домов. Он еще совсем тусклый, бледный, смешанный с серостью раннего утра. Но этот лимон созревает, созревает и становится мандарином. Утром он уже не цвета белого электрического света, смешанного с серой гуашью, а оранжевый, насыщенный, но все еще пыльный, чем-то припорошенный, словно состоящий из мелких крупиц цедры. К вечеру такой же цвет на закате, но более томный, спокойный, умиротворенный, уставший. И прозрачный... К сожалению, этого закатного воздуха и света моя ручка не ощущает. Да и лимонных цветов она тоже не вдыхала, только оранжевый пепел. Это в школе я наблюдаю, как лимонно-белое электричество рвется из-за шестнадцатиэтажек, словно его там держит кто-то, а оно медленно ползет по крышам и будит всяких карлсонов, а потом его лучи начинают плясать по партам, по лицу, по свитеру. ...И моя крошка просыпается. Но такое пробуждение бывает летом. А зимой я встаю первая, когда она видит красочные сны, о том, как ее прабабки были первыми дамами в каком-нибудь петербургском дворце или в Лувре. Да, там было красиво: мраморные полы, золотые лампады, картины и фрески по стенам, высокие потолки, свечи, запах воска, прикосновение белых перчаток, но зато они не играли с лунными зайчиками по ночам и не чувствовали аромат апельсина при восходе солнца. Залы дворцовые в основном-то без окон, а, если и с окнами, то с толстым, толстым слоем бордовых занавесей. ...А потом я вяло нащупываю свою подружку, толкаю ее в бок и шлепаю в ванную комнату... Богомазова Ирина <[email protected]>
